Конфеты с серотонином

***

Звякнул колокольчик на двери. В залитую солнечным, туманно-красным светом лавочку зашла покупательница. Она поправила светлые, вьющиеся волосы, приспустила темную тканевую маску до подбородка и тихо позвала: — Миссис Джексон, добрый день. В подсобке раздался шум, тихие восклицания, и в зал вышла женщина, с виду преклонных лет, в сером шерстяном костюме и в точно такой же маске, как и у молодой девушки. Она отряхнула брюки от темной, горько-оранжевой пыли, поправила очки в золотой оправе и приветливо улыбнулась. — Здравствуй, Дженни. Проходи. Ты за ними? Девушка опустила руки с аккуратным небесно-голубым маникюром на деревянный прилавок и кивнула, довольно безэмоционально. — Да. — Что же, тогда прошу. Женщина ловко залезла под стойку и вытянула на свет несколько открытых ящиков с кучей отделений, маленьких и побольше, в которых лежали квадратные конфеты, размером примерно с два крупных кубика сахара. Они были разделены по сегментам, в разных разноцветных обертках, и на каждой из них черным ажурным почерком было написано одно-единственное слово. — «Счастье», — одними губами прошелестела Дженни и потянула тонкими пальцами к себе сразу несколько конфет в фисташковой обертке. Рассмотрела поближе матовые зелененькие бумажки, а потом развернула. В её ладони лежал небольшой шоколадный кубик. Миссис Джексон тем временем завела разговор. — Я видела, ты шла от остановки сюда без маски, а надела ее прямо перед входом. Я советовала бы тебе поаккуратнее относиться к этому, ведь мы не зря их носим — чтобы пыль и вся та грязь, от которой теперь нет спасения, не попадала в наши и так испорченные легкие. Меньше ведь проживешь. — Все равно дольше сорока никто у нас не проживает. Сколько вам, тридцать два? Недолго осталось. А мне вот всего девятнадцать, и уже выгляжу, как бог знает кто. Девушка помолчала. Потом нервно поправила на себе воротник и начала: — Не знаю, помните вы или нет, но мне вас порекомендовала подруга, почти полгода назад. Она сказала, вы делаете скидки… Особо нуждающимся… Миссис Джексон вскинула брови. — Особо нуждающимся? Что ты имеешь в виду? Дженни прокашлялась. — Все знают, что купить счастье в наши дни — удовольствие не для бедных. А из-за и так глобальной проблемы перенаселения цену снижать никто не будет — неважно, сколько человек ежегодно умирают от нехватки серотонина.* Я тогда работала в маленьком агентстве, мне платили копейки, я рассталась с парнем, и вся моя жизнь была похожа на густую, непроглядную и противную серую массу. Я не понимала, зачем я здесь нахожусь. Почему должна каждый день вставать с постели, есть что-то, идти на работу за те жалкие копейки, которые мне доставались, а потом приходить вечером в каморку в общежитии и ставить будильник на пять двадцать. Спать шесть часов… И опять все сначала. Это красное из-за вечной копоти, дыма… — девушка оглянулась через плечо на окно… — и смрада солнце, которое и солнцем назвать-то нельзя… Почему я должна глядеть на него каждый день? Когда я была маленькая, мне мама книжку читала, про то, как люди раньше жили. Что у них была голубая, искрящаяся вода, а не это мутное нечто, которое мы пьем каждый день, чтобы не сдохнуть от жажды. Зеленая трава, а не мелкие камни, пыль и редкие, пожухлые растения в специальных парках. Теплое и яркое солнце, белое на небосводе и золотое на людских щеках, а не этот огромный, красный гигант. Люди жили в мире и радости, а не в стрессе и апатии. И, что самое главное, они… Они умели быть счастливыми. Без этих таблеток. — Ты хотела сказать конфет, милая, — мягко поправила ее хозяйка магазина. — Я сказала то, что хотела, — огрызнулась Дженни, — Все мы тут под наркотой. Она вытащила из кармана пальто пару мятых купюр и хлопнула их на стол. Затем взяла двумя пальцами шоколадную конфету и сунула ее в рот. Покатала на языке, чувствуя вкус таящего шоколада и молочной посыпки. Затем раскусила кубик напополам, ощущая, как во рту оказываются кусочки фисташки, а по телу разливается приятная дрожь. Девушка тщательно прожевала и проглотила конфету, взялась разворачивать следующую, и только тогда продолжила рассказ. — Я, зная, что бывает по-другому, не видела смысла в этом тусклом подобии нормальной жизни, которая когда-то была на этой земле. И мне не хотелось видеть эти серые лица, эти несчастные глаза каждый день, что на улице — что в зеркале. Мне хотелось исчезнуть. Просто стереть себя с лица земли, стереть из памяти всех, с кем я когда-либо общалась — родителей, некогда друзей, бывшего парня, с которым я вообще начала встречаться только в надежде почувствовать что-то кроме отвращения к себе и миру. Мне хотелось умереть. И тогда я познакомилась с Софой. Она была такой красивой и не похожей на меня, что я сразу подумала про картинки тех веселых девочек, которые всегда на меня смотрели со страниц той книжки. У них были золотые или смольно-черные волосы, яркие голубые, зеленые или карие глаза, розовые щеки. Они все улыбались, улыбалась и Софа. Она не жила ото дня ко дню, от будильника к будильнику. Она все еще могла радоваться этой жизни. Для нее не имело значения, серая земля или терпко-коричневая. Яркое солнце или тусклое. Она черпала эту любовь к миру изнутри, а у меня в сердце было пусто и одиноко. И тогда я спросила — как ей это удается? И она мне рассказала, что и сейчас можно быть счастливой. Только за деньги. Можно приходить в одно место и принимать дозу — три конфетки, любые, на свой вкус, и две недели ты будешь ходить и улыбаться. Тебя не будет тошнить от этой жизни, не будет мыслей о суициде, ты сможешь быть счастливой, пусть и всего на четырнадцать дней. И твой счетчик, — здесь Дженни задрала рукав до локтя, обнажив кожу предплечья, где подстертой от времени краской была выведена татуировка небольшой черной батарейки с семью делениями, три из которых у нее были закрашены темно-желтым цветом, — твой счетчик будет полным, ярким и зеленым. Когда я пришла к вам в первый раз, у меня была только одна темная, почти истлевшая красная полоска. Все мы знаем, что это значит. Если у тебя уровень счастья опускается до нуля, ты умираешь. Я и хотела. Хотела умереть. Но потом появилась Софа и показала, что можно по-другому, как она. Всего-то деньги и пара-тройка сладких кубиков. А потом надо будет прийти еще раз, и снова принять таблетки-конфетки. И тогда весь мир будет тебе казаться другим. Таким, каким люди видели его раньше, таким, какой он был раньше. И я пошла. Наскребла оставшиеся деньги и пришла к вам, точно так же звякнув колокольчиком над этой дверью. Впервые приняла этот препарат, впервые почувствовала эту необъяснимую легкость, захотела смеяться и жить дальше. Мне стало так хорошо, как никогда не было до этого. За те первые две недели я смогла сменить работу, переехать, найти друзей. В этом сером мире к людям, которые могут смеяться и улыбаться, всегда более благосклонны, потому что это — редкость. Помнится, мне даже не пришлось проходить собеседование. Так на ресепшене и сказали, отдавая обратно документы: «Счастливых берем сразу же. На работу с понедельника». Мне стало интересно читать, смотреть фильмы, ухаживать за собой — я даже впервые за долгое время сделала маникюр. Но когда пришло время идти сюда снова, я поняла, что мне не хватает денег. И жизнь снова обрела свой серый, безрадостный вид, от которого теперь было еще более тошно. Деньги появились через месяц — я накопила и снова прибежала сюда, чтобы через пару минут выйти на улицу и посмотреть на это гребаное красное солнце совсем по-другому, так, как сама не смогу посмотреть никогда. Но с каждым разом… С каждым разом после этих двух недель заряд моей батарейки уходит все быстрее. Я боюсь… Я теперь боюсь, что его однажды не хватит. Дженни помедлила, но потом видимо решила, что все-таки стоит закончить. — Так вот теперь и живу, от одного приема к другому, среди своей ужасной, отвратительной жизни, бывая другой только две недели. Страшно звучит, не так ли? Миссис Джексон молчала. Девушка дожевала последнюю конфету, поиграла бровями, наблюдая в заплеванном зеркале напротив, как разглаживаются ее горькие мимические морщины на лбу и в уголках рта, как меняется ее выражение глаз, проступает улыбка на тонких губах. Её лицо на ходу приобретало более яркие оттенки, как-будто кто-то поспешно раскрашивал акварелью черно-белый рисунок. Через какое-то время конфеты подействовали окончательно, легонько начала зудеть татуировка — это означало, что она очень быстро набирает заряд. — А хотя знаете, забудьте все, что я вам сейчас сказала. Вообще-то, жить — не так уж и плохо! Пойду домой, меня ждет мой любимый брусничный эклер. Кажется, я оставила его в холодильнике… До завтра! — Дженни помахала рукой и проворно исчезла за стеклянной дверью. Миссис Джексон грустно улыбнулась. Девушка никогда не приходила «завтра». Ровно через две недели, с просьбой выдать конфет авансом, и потом еще через несколько, уже с деньгами. Счастье Дженни имело вкус молочного шоколада и фисташки, тая на языке и даря желанное наслаждение на столь короткое время. Увы, иначе в этом исковерканном мире было нельзя.