preach

*

— Я построю для тебя церковь, Украина. Он закатывает глаза. Угрюмо хмыкает, не поднимая на брата глаз. Россия нездоров. У России постоянно трясутся руки, он даже ложку едва удерживает в руках, облик его из невинного светлого, ангельского, превратился в грязно-серый, как небо над городом, ведь не осталось в России ничего святого. Он продолжает носить водолазки и очаровательно укладывать волосы назад, только теперь он выглядит мерзко, безобразно, будто воплощение всех людских грехов. А Бог таких людей не любит — поэтому он и сделал Россию больным и немощным. Но Украина не верит в Бога, ведь Бог не помог ни ему, ни его больному страдающему брату. Бог — сволочь, которому плевать на собственных детей. А может конкретно на них двоих? Но разве чем-то они этого заслужили? Ответ вертится на языке неприятной горечью и кровавой сталью, но так и не срывается с губ — не надо. Пусть их — его — картоннный мир держится чуть дольше. Украина не помнит, когда это началось. Не знает, чего же такого произошло с Федерацией, что он теперь… такой. Может, он всегда был тем, кем является? Это губило его всю жизнь. Но брат не заслуживает таких выедающиих душу страданий: где-то в глубине глаз все еще был жив он. И именно ради этой неумирающей, живой части прежнего брата Украина готов бороться так долго, как сможет. — Украина, — Россия смотрит на него огромными, полными слез глазами, испуганно заламывая изящные тонкие руки; малахит в его глазах горит огнем, словно пламя пожирает лес, и это сравнение пугает. — Украина, они заберут меня. Они смотрят, наблюдают… н-но знаешь что? Я помолюсь — долго, искренне. И ты помолись… но ты неискренен и опорочен, Украина, они тебя не любят. Тогда зачем им я? Я… не знаю, Украина, почему? Россия запускает пальцы в грязные отросшие волосы, с досадливым выражением следя за летящими по небу птицами. Он горячо, прерывисто шепчет — Краина не вслушивается в его речь, просто не хочет, потому что российская проповедь не только полна лжи — она мерзка и отвратительна, брат несет чепуху и винит всех окружающих в грехах, когда сам запятнан больше других. Россия молится, Россия боится и плачет, задыхаясь и захлебываясь солеными слезами. Каждый раз Россия шепчет одно и то же, и Украина его не слушает. Утомляет. Но это ничего, да? Его брат просто болен. Такое бывает, ничего страшного. Просто не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Не слушай. Просто не… — Заткнись! Закрой рот, терпеть не могу! — он вскакивает со старого пыльного кресла, в котором лет пять назад помер их больной отец, и гневливо смотрит в лицо брата. Россия испуганно оседает на пол, и досадливое выражение сменяется на какое-то неясное, необъяснимо жуткое, будто все прелестные черты лица в один миг становятся чем-то безобразным. Россия обиженно сопит, подтягивая к груди острые кровавые колени. Фигура его кажется угловатой и нескладной, в ней словно есть какой-то надлом, не дающий Украине покоя. Федерация смотрит на него снизу вверх, медленно придвигаясь чуть ближе. Осуждает. — Зря ты. Они… им не понравилось, Украина, Боги злятся на тебя. Но давай я помогу тебе? Я — снисхождение божье, Украина, слышишь? Но иногда… иногда мне кажется, что я на самом деле сын дьявола. Я ведь грязный, а? Настолько грязный, что меня уже не отмоешь, Украина. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. Молчи. — Я построю для тебя церковь, и ты будешь молиться за мою душу. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. Заткнись. — Только это может спасти нас, Украина. Он в два шага добирается до центра гостиной, не способный управлять своим телом. Хмурится, кусает губы, чтобы не сорваться на крик — у него в горле застряла истерика. Краина думает, что так будет лучше. Пальцы сжимаются на шее брата, а Россия только громко хохочет, не пытаясь выбраться, словно именно к этому он и шел. Лицо его бледнеет, губы приоткрываются, словно у попавшей на сушу рыбы. Из малахитовых глаз льются непроизвольные слезы, туша в них безумный пожар. На Украину вдруг смотрит он. Прежний. В глазах не горит малахитовый безумный лес. Только осмысление и любовь, и Украина в ужасе отскакивает от бьющегося в конвульсиях тела. Он только что убил своего брата. Не безумца, не сына дьявола и не снисхождение божье. — Я построю для тебя церковь.