***
Солнце раскалилось над Афинами. Жаркий, удушливый день, наполненный запахом оливкового масла и рассохшегося пергамента, казался невероятно утомительным — а ведь время только перевалило за полдень! Медуза Горгона шла по городу, и ее сандалии глухо стучали по мощеной булыжником дороге. Мать отправила ее прогуляться, несмотря на робкие попытки сопротивления. Общаться со сверстниками ей было не интересно — куда интереснее были свитки отца, по которым она училась читать. Ровесники не любили Медузу Горгону. Мальчишки дергали ее за светлые торчащие во все стороны волосы; девчонки смеялись над россыпью веснушек у нее на носу. Дети норовили задеть, толкнуть, обидеть; сбить с ног или швырнуть камнем; кинуть жука под тунику или подбросить по ноги змею. Медуза не боялась змей. Когда она заглядывала в блестящие черные змеиные глаза-бусинки, она видела плещущееся в них понимание. Понимание, что этот нескладный человеческий детеныш не обидит змею. Змеи ее слушались. Мама и папа не одобряли тисканье семилетней дочери с рептилиями. И каждый раз Медуза тихонько просила змею уползти подальше. Девочку, говорившую со змеями, считали сумасшедшей. Но все помнили — простые смертные не рождаются на седьмой день новой луны, и поэтому ребенка остерегались. Медуза Горгона шла по городу в абсолютном одиночестве, и ее провожали тяжелыми взглядами. Медузе было все равно.***
Ей приходилось ходить в классы. Заставляли родители. Медуза Горгона была против — она была умнее своих сверстников; она умела читать и писать, читала труды философов и поэтов, владела ораторским искусством. В классах ей было скучно. А еще ее не любили сверстники. Но Медуза продолжала туда ходить, не желая досаждать родителям. Они ждали, что из нее вырастет что-то великое, великолепное — а Медуза не верила в глупые пророчества, составленные неизвестно кем. В четырнадцать лет она была нескладной девушкой с острыми коленками, выступающими ключицами и все теми же непослушными волосами; веснушки все так же россыпью покрывали ее нос; фигура не отличалась приятными изгибами и выпуклостями. На ее коже не было оливкового загара, зато под глазами были тяжелые синие мешки — наследие очередной бессонной ночи над свитками. Сверстники ее все так же не любили. И те, кто семь лет назад пытался подкинуть ей жука или змею, все так же тихонько хихикали над ней в классах. Больше не досаждали. В их приглушенных смешках слышался смешанный с презрением страх. Медуза Горгона была инородной в этом фасаде. Не быстрее, не выше и не сильнее; девушка — «не от мира сего». За спиной ее прозвали «Фиди» — «гадюкой». Не объясняя, за что. То ли за непритязательную внешность, то ли за легенду о ребенке — себе на уме, все детство проведшем, общаясь с рептилиями. Никто не знал, что змеи ее все еще слушаются. И когда кто-то в классах кричал: «Фиди, Фиди!», Медузе представляла, как настоящая гадюка кусает обидчика за лодыжку и яд медленно расползается по его венам. Медуза Горгона знала: обижать тех, кто сильнее тебя, плохая идея. И никто в классах не знал, что Медуза Горгона сильнее их всех, вместе взятых.***
Ее стали считать городской сумасшедшей. Люди боятся того, чего не понимают; а понять, как девушка семнадцати лет может дружить со змеями, никто не мог. В ее возрасте девушки наслаждались жизнью, влюблялись, пили вино, встречая рассветы и провожая закаты; были прекрасными нимфами, о которых юноши слагали песни. Медуза могла стать только главной героиней кошмаров. Она не желала никому зла, но ей было неинтересно с людьми. Она стремилась познать мир. Увлечение философией осталось в прошлом — пережиток детского возраста, отмерший почти сразу, как она окончила классы. Ее стали интересовать другие вещи — анатомия, биология, строение человека и животного. Устройство мира. Страх толпы превращался в ненависть. Медуза этого не замечала. Ей не нужны были любовники или друзья, она стремилась к более тонким матерям. Разбираясь в устройстве жизни, она открывала и в себе новые силы. Что, например, она может не только говорить со змеями, — она может их звать, когда ей нужно; что змеи — эти прекрасные, гордые, хладнокровные создания! — стали намного лучшее ее слушаться. Медуза открывала магию в себе — и себя в магии. О ней говорили, как об ужасном порождении богов; отчасти это было правдой. Медузу берегло то, что никто не мог найти тому подтверждения.***
Ночь разливалась по городу, затекая во все его узкие улочки. Медуза неспешно шла по своим делам; у ее ног вилась гадюка — подруга и стражница. Медузу преследовали. Она прекрасно знала, кто за ее спиной — четыре юноши, с которыми она была знакома с детства; те, кто кричали ей вслед «Фиди!», сейчас держались темной стороны и шли по ее стопам. Медуза также знала, чего они хотят. Страха она не чувствовала — только любопытство: как далеко юнцы (по сути, еще мальчишки!) зайдут. Шаг — за шагом. Она проходила дом за домом, поворот за поворотом, и ждала, когда же ее преследователи осмелятся выйти из-за спины. Город становился все менее освещенным, улицы — все более пустынными, и стук ног четырех человек нарастал в своей громкости. Они загнали ее в тупик. Глухая высокая стена без оконца и шанса перелезть (но в том и не было нужды); и четыре широкоплечих парня обступили ее плотным кольцом, отрезая шанс на бегство. Медуза Горгона и в жизни бы не побежала, но пока рано было давать им об этом знать. Она смотрела в их тупые, озлобленные лица, и сдержала самодовольную улыбку. — У твоего дома находят трупы, Медуза Горгона, — заговорил первый из них. — Ты убиваешь людей и скармливаешь их своим змеям? — спросил второй. — Сколько на твоих руках крови, Фиди! — крикнул третий. — Мы положим этому конец. — Самосуд, — усмехнулась Медуза, прежде чем они на нее кинулись. И, когда мальчишки пришли в движение, с ее губ сорвались еще четыре слова. «Снэйк снэйк кобра кобабра». На грудь Медузы Горгоны двумя тяжелыми плетьми легли змеи, скрутившиеся в одну веревку. Змеи стремились по ее плечам, рукам, ногам, заполоняя все пространство вокруг. А ее обидчики остановились, не в силах понять, что происходит. Их стопы налились тяжестью и стали неподъемными. Нельзя было ступить ни шагу. А тяжесть ползла дальше по телу, по бедрам, животу, груди, шее… Любая попытка пошевелиться сопровождалась глухим треском, как будто на горячем солнце рассыхается глина. И на мостовую сыпалась гранитная пыль. Один из них закричал от боли, но его крик быстро заглох. — Что за… — промямлил первый стремительно каменеющими губами. Медуза усмехнулась. Четыре каменные статуи — отличный результат для первого в ее жизни заклинания.***
Рассвет Медуза встретила, стремительно сгребая рабочие свитки в мешок. Она спешила, она очень спешила. Ее тайна могла быть раскрытой в любую минуту; и тогда, можно не сомневаться, люди уж как-нибудь найдут способ отобрать у нее жизнь. В этом городе ей нечего больше делать. Пробудившаяся сила звала ее на север, тянула туда, как огромная векторная плита. С собой — только самое нужное. Ничего лишнего. Она закинула мешок с пожитками на плечо и прикрыла волосы темной накидкой с капюшоном. Свежая, сочная, зеленая трава приятно ласкала стопы, обещая долгий, но приятный путь. Медузу ждали сильные мира сего. Ведьмы были готовы принять ее в свое братство.