Холодно

С тех пор, как Эфир проснулся в этом мире, ему всегда было холодно. Он чувствовал легкую, тянущую боль в груди и не мог понять причину. Это из-за потери сестры, у которой были такие теплые, аккуратные мягкие ладони? Из-за потери чего-то настолько родного, что всегда являлось неотъемлемой частью его души? Его сердце болезненно ноет, а в голове практически пусто. Ему безумно хочется закрыть глаза обратно и не видеть этот яркий свет солнца над горизонтом, заткнуть нос от столь сильного, колючего запаха соленой воды прямо под ногами, заткнуть летающих птиц в округе. Это все его так раздражает, особенно песок, что прилип к открытым участкам кожи. Крикливое неизвестное существо, что он выловил совершенно случайно, пришлось быстро покинуть, воспользовавшись накопленными немного силами, сбежав в лес. Глаза неприятно режет яркий, зеленый оттенок, что везде слоится ровно, так правильно, мягко, успокаивающе… Эфиру кажется, что его вот-вот вывернет наизнанку. Мир перед глазами слегка меркнет, начинает плыть, и ему приходится осесть в небольшой пещере под скалами, оперевшись спиной о неприятно, даже болезненно-колюще, режущие острые края камня. Это помогает слегка отрезвлять медленно уплывающий от него рассудок. Эфиру страшно моргать. Ведь в этой, пусть и в секундной, темноте, он видит мутную гладь воды перед глазами. В легких сразу начинает жечь, нет, не жарко, как бы ему того не хотелось, а словно острые маленькие льдинки прорастают изнутри его тела, впиваясь в кожу с той стороны, леденят кровь, заставляя изгибаться в болезненных судорогах. Он словно тонет в этом голубо-болотном мареве. Ему, такому утопающему, замерзающему изнутри, уже видятся галлюцинации. Эфир просто уверен в этом, когда, в постепенно темнеющей глади воды, над головой видит что-то темное, напоминающее силуэт человека… Если то, что он видит, можно назвать человеком. Путешественнику мерещатся чужие руки, что словно тянутся к нему, стараются ухватиться за падающее в глубины тьмы тело. Яркие, невозможно яркие, янтарные глаза, слегка освещающие пространство вокруг. Еще не сильно одурманенный холодом разум кидает ему счастливую, радостную мысль, что вот стоит только протянуть руку в ответ, ухватиться за, определенно, теплую, чью-то живую ладонь, и все тут же станет в порядке. Но… Ему не хочется тянуться в ответ. Эфир не чувствует собственных рук, не может пошевелить ни пальцем. При попытке только слышится хруст костей. Если честно, он уже запутался, где реальность, а где беспамятство. Может, это хрустят его ребра там, вне этой холодной, затягивающей тьмы? Когда он моргает, то видит то же зеленое поле, небольшой склон, у которого прилег, и солнце, все также опускающееся над горизонтом. Мондштадт. Точно… Видимо, он провалялся почти весь день в обмороке. Эфир честно старается надеяться, что это от переутомления. Ведь пальцы его спокойно двигаются, слегка похрустывают затекшие от продолжительного лежания в одной позе косточки, и никакой боли. Совершенно. Кроме непроходящего, слегка сдавливающего грудную клетку холода. Ему нужно двигаться дальше, куда-то вперед, передвигая ноги, пусть кажется, что они весят просто неподъемно много. Ему нужно найти дорогую, родную его частичку, милую, хорошую сестренку Люмин… В голову врезается любопытная мысль, а зачем, собственно, ее искать? В каждом из миров они попадали в неприятности и уже бывали случаи, что их растаскивало по миру в разные стороны., но как бы тяжело им не было, они всегда ощущали друг друга, на легком, ментальном уровне, чувствовали созвездия друг друга, каждую горящую в нем звездочку. Точнее это он так всегда чувствовал ее. Люмин говорила, что просто чувствует, что он жив, и это для нее главное. Ее звезды для него все еще ярко светились, озаряя небосвод своим добродушным свечением. В последние пару лет их путешествий, он закрывается от него по своему желанию. Если вспомнить, то этот холод начался еще до этого мира, Тейвата, за долго до него. Эфир чувствовал тогда только легкое покалывание в груди, рядом с сердцем, где-то в легких, иногда, очень редко, в кончиках пальцев. Он не обращал внимания на это, старался не думать, точнее не задумываться слишком глубоко, списывая на холода, погоду, разные, переменчивые условия. Но сейчас… Почему все так сильно усугубилось именно сейчас? В чем причина удушливого ощущения в горле? Словно невидимые, темные, даже черные руки сжимают его хрупкую шею. Эфиру кажется, что в отражении лужи на дороге, на своей чистой-чистой шеи он видит синие следы нечеловеческих когтей. Ах…да… Может, он просто… устал? Когда он в первый раз видит себя в полный рост в отражающей поверхности, то удивленно замирает, разглядывая себя неузнавающим, расфокусированным взглядом. Нет, ничего сильно не отличается. Все тот же костюм, все так же коса длинных золотых волос, подтянутое, но не жилистое тело. Бледноватая кожа. Вот только… Вот только в отражении его золотые глаза не сияют ярко, в них какой-то мутный, тот самый болотно-тусклый оттенок. Его юношеское тело, навечно замершее в этом неприятном, молодом, давно вызубренном назубок облике, обвивают смолянисто-черные руки. Длинные, когтистые лапы, с вытянутыми неестественными пальцами, слегка царапают грудь, пока их остальная часть плотно обвивает шею, закручиваясь вокруг несколько раз, идет ниже, обвивая все тело довольно плотным мрачным сгустком переплетающихся нитей. Они исходят откуда-то из его тени, такой же мрачной. Теперь понятно, почему ему так тяжело идти. Что бы это ни было, оно тянет его вниз. И ему безумно холодно. В одном из миров Эфир слышал, что зеркальные поверхности, при определенных условиях, показывают душу человека, живого существа. Другие говорили, что показывает его настоящую сущность. Он настолько устал, что сам себя убивает? Ах… как болит его голова…

***

Он не спит. Эфир безумно боится закрывать глаза. Словно, как только он их закроет, утонет в той мутной, непонятной, такой… теплой, по сравнению с ним, воде. Больше он боится своего желания снова там оказаться, лишь бы чуть-чуть согреться. Каждый раз, когда он моргает, делая небольшие передышки для усталого, измученного сознания, то погружается все глубже, и руки, что продолжают к нему тянуться, кажутся все дальше и дальше. Даже призрачный, освещающий тьму глубины янтарный блеск глаз все тускнее с каждым мгновением. Ему видится, что неясный силуэт что-то пытается ему кричать. Первое, что Путешественник ощущает, пересекая границу противной зеленой яркой страны и горного континента — неясное облегчение. Это чувствуется так спонтанно-неожиданно, словно чувство-то и вовсе не его. С приятным бризом прохладного, мягкого ветерка с запахом горных трав приходит непонятное ощущение защищенности. Особенно сильно, когда Эфир посещает самую большую торговую столицу. Пусть время и ночное, дальние районы, где расположились рынки и разные заведения — кипят жизнью, заставляя уголки его губ приподняться в легкой улыбке. Здесь невесомо, приятно хорошо. Но это так клонит в пугающий его сон. Прогуливаясь по темным улицам меж жилых районов, Эфир вслушивается в шаги миллелитов — здешних охранников, что исправно несут свою службу по защите данной им территории. Иногда шаги отличаются от их ровного марша — это парочки бегут на свидания или любуются прекрасными видами на звезды с высоких парапетов или горных вершин, на которые можно безопасно взобраться в близи города. Путешественник не успевает среагировать, когда, заворачивая в очередной переулок, в этот раз с целью отыскать хоть какой-то небольшой уютный ночлег, его неожиданно обхватывают теплые, даже горячие, ладони, прижимая к широкой, шумно вздымающейся груди. Нос утыкается в высокий воротник, и Эфир чувствует так понравившийся ему запах горных цветов, что моментально расслабляется, прикрывая тяжелые веки. Успевая заметить знакомый янтарный блеск нечеловеческих глаз, что в настоящем намного ярче и не прикрыт мутной пеленой болотной воды. Ему тепло, словно он в далеком-далеком прошлом с сестрой, которую сам прижимал столь отчаянно крепко, когда той снились кошмары. Страшный, затягивающий его ужас, заставляющий бесконечно тонут куда-то в глубины все более холодного, колющего чувства, расплывается в теплых ладонях на плечах, и в груди близко-близко прижавшегося к нему силуэта, который тянул его слабое, уставшее тело наверх. Но Эфир все еще чувствовал легкую прохладу где-то глубоко внутри своей души.