Сильнее любых чар

      Южный ветер ласково трепал тонкие волосы, а солнце обсыпало легкими поцелуями нетронутую загаром кожу. Волны Тихого океана с шумом разбивались о ближайшие скалы, разбрасывая прохладные брызги во все стороны.       Она стояла на берегу песчаного пляжа и томилась ожиданием — а что, если он не вернется за ней? Забудет ее или уже забыл? И почему она была так уверена в том, что их встреча состоится именно сегодня? Разве он давал ей обещание? Клятву? Признавался в любви? Кем она была для него?       Чайки, охотившиеся неподалеку, издали громкий крик. Словно в насмешку над ее глупыми мыслями. Глупая! Глупая! Глупая!       — Ну где же ты? — прошептала она себе под нос, чувствуя горечь разочарования.       Вместо ответа на горизонте показалось неясное очертание корабля. Не может быть! Сердце пропустило удар. Второй, третий. Неужели это он?       — Вернулся! — воскликнула она громко, распугав пару чаек, сидевших на песке. Она больше не глупая! — Вернулся! Вернулся, вернулся!       Грот-мачта гордо несла по воздуху темные паруса, спадавшие тяжелым каскадом вниз, до самой палубы. Нос корабля рассекал толщу воды с легкостью остро заточенного ножа. Небрежно написанные черные буквы на скуле корабля ясно давали понять — не жди пощады. Как и скелет мертвеца в черном балахоне, украшавший гальюн и паривший над волнами, ввергая в ужас встречавшиеся на пути судна.       Но только не ее. Она знала, кто находился на борту резвой громадины, знала, чем он промышлял по жизни, полной приключений. От него веяло опасностью, и ей это нравилось. Ах, все-таки она была глупой! Единственное, что ее могло оправдать — это то, что она была глупой из-за любви к нему, одурманившей разум сильнее Империуса, сильнее любых чар.       Корабль в два счета преодолел последние мили, послышалось лязгание цепей, и с глухим «буль» якорь скрылся в толще воды. До берега донеслись обрывки быстрой, возбужденной речи, отрывистый смех, больше походивший на собачий лай.       Вскоре на горизонте показалась небольшая шлюпка, державшая курс прямо в сторону Долорес — капитан корабля «Месть Королевы Анны» Эдвард Тич, больше известный, как Черная Борода, впервые за время долгого плавания собирался посетить сушу.       Чем ближе к берегу была лодка, тем радостнее у нее билось сердце. Когда стало проглядываться песчаное дно, Эдвард ловко спрыгнул в воду, распугав мелких рачков и рыб. Его мощная фигура, облаченная в темно-зеленый парусиновый камзол, из-под которого выглядывал богато отделанный воротник белоснежной рубашки, выглядела точно вырванной из другого полотна и вписанной в этот морской пейзаж по чистой случайности или по ошибке художника.       Но ошибки быть не могло, она знала точно. Эти глаза, черные, блестящие, взирающие на всех с усмешкой и нескрываемым любопытством, сейчас смотрели только на нее. Внимательно и с улыбкой. Каков наглец! Он нарочно дразнил ее, она могла поклясться чем угодно.       — Долорес… — Эдвард сжал ее бледные руки и заглянул не в глаза, прямо в душу. — Долорес, моя любовь! Я пересек бескрайние воды океана только ради того, чтобы вновь увидеть вашу прекрасную улыбку.       — Ах! — Долорес мгновенно зарделась от этих слов, ее ресницы дрогнули.       Она позволила себе это кокетство, хоть и не привыкла к подобному поведению в общении с мужчинами. Может быть, поэтому у нее никогда и не было… Впрочем, какая разница? В эту самую минуту, в эту самую секунду никто и ничего не имели значения. Только он и она. Эдвард и Долорес.       — Я бы хотел припасть к вашим губам, точно пьяный боцман к бочке рома!       — Ну так сделайте это! Что же вы медлите?       — Я не хочу, чтобы у вас сложилось ложное представление о чести пиратов, — заметил Эдвард, но все же позволил себе коснуться мягкими губами ее руки.       Столь невинное и нежное прикосновение отозвалось у Долорес выстрелом тысячи пушечных снарядов где-то внизу живота. Ни разу за свою жизнь она не испытывала такой страсти — ее точно подожгли на костре и заставили медленно, но верно гореть. Снова и снова.       — Не заставляйте меня страдать, — всхлипнула Долорес, не в силах сдерживать свои тайные желания. — Возьмите же меня прямо здесь, на раскаленном песке, — она прильнула к нему всем телом, запустив бледные пальцы в густую черную бороду.       Эдвард посмотрел на нее со смесью удивления и восхищения. Она была такой желанной, такой горячей. Однако его чувства были искренними и чистыми. В этот раз все было по-другому, хоть он и слыл большим повесой в этих краях. Нет, Эдвард Тич не мог так с ней поступить.       — Но как же ваш отец, моя дорогая Долорес, — его крепкие, грубые руки перехватили пальцы возлюбленной, успевшие ловко нырнуть под расстегнутый ворот рубашки. — Если он узнает…       — Какое мне дело до моего отца, — небрежно бросила Долорес, поморщившись от его слов. — Он всего лишь глупый поломойщик в Министерстве магии…       Зачем он напоминал о таких ненужных в данный момент вещах? Неужели Эдвард не видел, как ее тело откликалось на его умелые ласки, а сама она потеряла всякое чувство стыда?       — Эдвард, я хочу вас, — Долорес стянула с его головы пиратскую треуголку, украшенную пером экзотической птицы и швырнула на песок, а затем одним движением развязала розовый бант у себя на голове — кудряшки мышино-каштанового цвета задорно рассыпались по плечам.       — Разрази меня гром, как же вы прекрасны! — выдохнул Тич, не в силах отвести взгляд от ее круглого лица. — Ваша матушка, должно быть, отдала вам всю свою красоту…       — Не смей упоминать мою мать! — взвизгнула она, словно ужаленная медузой — несколько чаек, парящих неподалеку над водой, издали пронзительный крик, то ли схватив долгожданную добычу, то ли вторя Долорес.       Ее глубоко посаженные маленькие глаза сузились от гнева, на щеках проступил яркий румянец, губы сжались в тонкую линию, что говорило о крайнем недовольстве. Эдварду еще никогда прежде не доводилось сталкиваться с гневом своей возлюбленной — настоящая фурия!       — Не смей даже говорить об этой поганой грязнокровке! — завизжала Долорес, теряя последние остатки самообладания. — Ты — никчемный пират, который не может взять меня как следует!       — Ради вас я готов пришвартоваться в тихой гавани! — сказал примирительно Эдвард и встал на одно колено, прижавшись головой к ее животу. — Ради вас я бы сразился даже с самым страшным чудовищем семи морей! И неважно, какого вы происхождения…       Но все его слова тонули в бездне негодования Долорес. Он посягнул на святое — на ее происхождение. Страшная тайна, о которой точно не должны были прознать в Министерстве, ведь тогда всем ее мечтам не суждено сбыться.       —…Я ведь сам незаконнорождённый сын своего отца, бастард, лишенный всех прав и привилегий.       Презрение — вот все, что она чувствовала. С каждым сказанным словом Эдварда, чей голос более не казался ей умиротворяющим и милым сердцу. Если она с ним свяжется, этот пройдоха будет тянуть ее на дно, как сломанный якорь. Хватит с нее примера «счастливой» жизни матери с отцом.       — …Долорес, рядом с вами я чувствую себя джентельменом на золотом дублоне. Я украду вас и сделаю своей, и пусть все катится в пасть морскому дьяволу!       — Неважно, абсолютно неважно, что ты чувствуешь, — прошептала она почти ласково и вытащила волшебную палочку, так предприимчиво спрятанную в бесчисленных складках пышной розовой юбки. — Будет лучше, если никто ни о чем не узнает. Особенно Корнелиус. Я должна действовать решительно.       — Долорес, что вы… — восхищение в глазах Тича сменилось искренним непониманием. Он все еще стоял перед ней на коленях.       Яркая зеленая вспышка распугала крикливых чаек, облюбовавших эти дикие пляжи. Океан, будто вторя их недовольству, окатил огромными волнами угрюмо-молчавшие валуны. Легкий бриз резко сменился холодным, колючим ветром, заставив Долорес поежиться.       Она взглянула на корабль Черной Бороды, который мотало гигантскими волнами из стороны в сторону — густой туман жадно раскрыл свою пасть, чтобы проглотить его целиком без остатка. В тот же миг, когда пиратское судно исчезло с горизонта, яркое солнце превратилось в огненное кольцо, захватившее в плен все, до чего могло дотянуться на своем пути: Эдварда, неуклюже распластавшегося у ее ног, белоснежных чаек — единственных свидетелей ее минутной слабости…       Долорес было страшно, ее охватило странное безумие, не в силах сдержаться — она запрокинула голову и громко расхохоталась. И продолжала смеяться до тех пор, пока весь мир вокруг нее не потонул в огне.       Милые кудряшки Долорес свернулись от адской жары, источая неприятный запах гари. Бледная кожа, не справившись с пеклом, покрылась огромными пузырями-волдырями, глазные яблоки с глухим всплеском лопнули, оставляя лишь пустые глазницы и темноту.       …Она очнулась в своем кабинете, когда пушистый котик на часах-блюдцах жалобно мяукнул десять раз. Сердце билось как ненормальное, платье на спине было мокрым насквозь, точно ее окатило одной из прибрежных волн…       — Ах… — Амбридж приложила ладонь ко рту, вспоминая подробности своего сна. Сон, это ведь был сон, правда? Или?..       Что с ней произошло? Почему она чувствовала себя так, будто находилась под действием сильного зелья или дурманящих чар? Ее взгляд упал на раскрытую коробку, валявшуюся подле кресла.       «Патентованные чары — Грезы наяву», — гласила яркая надпись поверх огромного сердца. Долорес дрожащими пальцами подобрала выпавшую бумажку-инструкцию:       «Одно простое заклинание, и вы погружаетесь в высококачественную, сверхреалистическую грезу наяву. Издание первое, не прошедшее никаких испытаний. Протестировано на гномах — выявлены побочные эффекты».       На обороте коробки с чарами был изображен ее красавец-Эдвард и незнакомая девушка, которая норовила упасть в обморок. Позади них на волнах раскачивалась «Месть королевы Анны», корабль-призрак.       — Найди мне Филча! Живо! — взвизгнула Амбридж громко, от чего зазвенели фарфоровые чашки и блюдца на письменном столе.       Хвостатый помощник без лишних слов умчался на поиски школьного завхоза.       — Ненавижу детей, — произнесла она тихо в пустоту кабинета, пытаясь унять дрожь по всему телу. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу детей! — повторила Долорес несколько раз, возвращая себе былую уверенность в собственной правоте — они заслуживают всех своих наказаний.       Она взглянула на бледное отражение в зеркале напротив и улыбнулась самой милой улыбкой на свете. * * *       — Фордж, ты уверен, что было две коробки пробного образца «Патентованных чар»?       — Дред, то, что мы не собираемся сдавать ЖАБА, еще не значит, что я не умею считать, — отозвался Джордж, перебравший в третий раз хлам в каморке Филча. — Похоже, этот болван растерял по пути к себе конфискованный у нас товар.       — Одну коробку мы предложили Плаксе Миртл, но, увы, тщетно — с привидениями бизнеса не построишь… — заметил Фред, на всякий случай осматривая верхние полки. — А вот вторую — прошляпили?       Джордж хотел было ответить брату, но не успел, так как в этот момент совсем рядом от них раздалось знакомое до дрожи:       — Кхе-кхе…