***
— Чуя, налей ещё. Дазай уже пьян, однако всё никак не желает остановиться. — Может хватит? — спрашивет Чуя, изо всех сил пытаясь сделать безразличный голос, будто он и не беспокоится за этого придурка, а спрашивает из вежливости. — Ещё! Накахара не пытается возражать. Спорить с пьяным Дазаем — всё равно что спорить со стеной: толку никакого. Юноша тянется за бутылкой, выливает остатки содержимого в протянутый стакан, а после кидает её куда-то в сторону, слушая звон стекла. Пол усыпан осколками от бывшего сосуда, но Чуе сейчас как-то плевать на это. Он кладёт голову на стол, прикрывает глаза. Как же он устал, устал от этой жизни, от бессмысленных попоек с Осаму, от себя. Хочется бежать, но некуда, да и сил на это, если честно, совсем не осталось. Чуя закусывает нижнюю губу. Хочется напиться ещё сильнее, но вот только весь алкоголь закончился. Дазай опустошает стакан, тихонько смеётся, тянется рукой к Накахаре, проходясь пальцами по его рыжим волосам. Старший открывает глаза и смотрит на Дазая, будто надеясь, что сможет заглянуть в его душу, но тщетно. За этой фальшивой улыбкой скрывается нечто, что совсем не хочет быть замеченным. Перед ним сидит мальчишка, хранящий в своей голове сто и один способ самоубийства. Мальчишка, который несмотря на свой юный возраст, желает покончить с собой. Однако каждая из сотен попыток кончается провалом. Он ведь несчастен, верно? Кажется, Осаму сейчас что-то говорит Накахаре, но ему не хочется вслушиваться. Ему хочется просто расслабиться и выдохнуть, не чувствуя груза на сердце. Однако, такое случится точно не скоро. Громкий стук стакана, резко опустившегося на стол, выводит парня из дебрей собственных мыслей. — Чуя, скажи, разве в этом всём есть смысл? Пьяный бред. — В этом всём, это в чём? — Ну, в жизни. Зачем люди так стараются чего-то достичь, к чему-то прийти? Они ведь всё равно умрут, так какой же смысл во всей этой суете? Чуя предпочитает проигнорировать вопрос. Он не знает что ответить. Кто бы сам указал ему на смысл его существования, парень был бы очень признателен этому человеку. Но, увы, никто не укажет, ведь никому нет до него дела. Чуя отрывает голову от стола, потягивается. Кажется, они засиделись. «Я пошёл», — кидает небрежно в сторону скучающего Дазая и направляется к выходу, пиная стеклянные осколки. Хлопок двери. Дазай не делает буквально ничего, что могло бы причинить Чуе дискомфорт, однако почему же после каждой их встречи сердце охвачено смятением и какой-то еле заметной тяжестью? Чуя бы хотел оставить Дазая, не видеться с ним больше, не разговаривать, не смотреть в его сторону, но это какая-то зависимость. Самая странная зависимось в его жизни.***
Выстрел. Два. Три. Чуя сбивается со счёта. Кругом лежат трупы, по земле растекаются лужи крови, запах отчаяния и страха витает в воздухе. Чуя привык. Работа в Портовой Мафии — это вечное, не имеющее конца наблюдение за чужой болью, смертями, при том часто теми смертями, причиной которых являешься ты сам. Это давно не вводит в ужас, и кровь уже не стынет в жилах. Видимо, Чуя разучился сочувствовать. А может оно и к лучшему? Однако, всё равно после каждого убийства мельком пролетают мысли о том, правильно ли это. Мысли тихие, почти незаметные — Чуя предпочитает не замечать их. Парень пытается смести с души серенький неприятный осадок — он тут ни к чему. Убийства — это часть его работы, не более. Дазай. Он легко и непринуждённо стреляет по врагам. Дазай не думает о том, плохо это или хорошо, он просто выполняет приказы начальства. Он давным-давно оставил угрызения совести где-то в глубине своего прошлого. Портовая Мафия воспитала самого настоящего дьявола: беспощадного, жестокого, отвратительного. — Готово! — радостно сообщает Дазай напарнику. Он говорит об этом так, будто бы только что прибрался в квартире, приготовил ужин или починил сломавшуюся мебель. Говорит так непринуждённо о том, что только что убил больше десятка людей. Самый что ни на есть дьявол. Чуя вздыхает. — Пошли, у нас ещё море работы. И Дазай идёт. Идёт за Чуей, как верная собачка и улыбается. Натянутая улыбка, такая неискрення, такая ненастоящая. Должно быть, Дазая сильно потрепала жизнь, хотя прожил он на этой земле всего шестнадцать лет. За это время, наверное, он многого натерпелся, испытал то, что не должен испытывать столь юный мальчишка, видел то, чего не нужно было видеть. Возможно, Чуе даже жаль его, хотя он никогда и не спрашивал Осаму о его прошлом. Но теперь он, кажется, видит в парне хоть что-то настоящее, и это что-то — огромная печаль вперемешку с болью, которые можно заметить, если долго-долго и очень внимательно вглядываться в глубь тёмных глаз. Дазай притворяется счастливым, Чуя уверен в этом, ведь слишком долго за ним наблюдал. Порой можно увидеть, как огоньки в глазах, под влиянием мрачных мыслей, на мгновение потухают, но вскоре снова загораются, ведь нельзя, чтобы кто-то заметил всю ту тьму и грязь, которые копятся в сердце Осаму. Хотя, иногда Дазай и не думает скрывать свою тёмную натуру и смотрит так, что мурашки идут по коже. — Ты такой задумчивый, — эти слова, произнесённые Дазаем, заставляют вернуться Накахару в реальность. Он кидает что-то невнятное, похожее на «угу» и ускоряет шаг. Чуя и правда слишком много думает.***
Тревога. Именно она сейчас захватила Чую в свой невыносимо мерзкий танец. Пару секунд назад он еле успел стянуть Дазая с подоконника. В который раз этот парень пытается покончить с собой? Раньше Чую это совсем не волновало, всё равно Дазай вылезает сухим из воды после каждой сраной попытки. Но сейчас он, кажется, привязался к этому человеку: к его голосу, приятному запаху, тёмным и, должно быть, очень мягким волосам, глубоким печальным глазам... И вот, его попытки самоубийства уже отдаются болью: раньше более лёгкой, еле заметной, а сейчас сильной, пульсирующей, почти невыносимой. Он бы мог сказать об этом Дазаю и попросить больше не пытаться убить себя, ведь ему больно, но не может: гордость не позволяет. Сейчас Дазай лежит на Чуе, только что потянувшем его на себя, а ведь мог бы, уже не дыша, лежать на холодном асфальте. Наверное для него жизнь и правда несправедлива, она ведь всё никак не хочет отпустить его в царство мёртвых. Накахара чувствует, как в грудной клетке Дазая бьётся сердце. Оно стучит быстрее, чем обычно. «Он волнуется?» — пролетает в мыслях Чуи. Интересно, из-за чего он так обеспокоен? Из-за смерти, что пару секунд назад буквально дышала ему в затылок, или из-за того, что Чуя так неожиданно прервал его планы на ближайшее будущее? А может из-за того, что Накахара так близок к нему сейчас? Может он ему нравится? Последнее предположение смутило парня, он постарался побыстрее выбросить его из головы. — Ты всё испортил, — произносит Дазай, немного расстроенным голосом, а после встаёт, поправляя помявшуюся рубашку. — Идиот, сколько ты ещё собираешься играть со своей жизнью? Однажды ты и правда сведёшь себя в могилу, — Чуя зол. Что бы он делал если бы этот парнишка и правда погиб? — Как видишь, я на редкость живучий. Всё никак не могу очнуться от этого раздражающего сна, сколько бы попыток не делал, — улыбка. Снова эта улыбка. И снова фальшивая, ненастоящая, искусственная — синонимов море. Хотелось бы Чуе хоть раз увидеть искреннюю улыбку напарника, но сколько бы он не пытался её разглядеть на этом бледном лице, всё было тщетно. Юноша снова плюётся в Дазая каким-то словом по типу «идиот» или «придурок», он, если честно, уже и не вспомнит каким. Тоже решает подняться с пола, тоже поправляет одежду, тоже пытается сделать вид, будто ему плевать на случившееся, будто он и не хотел прерывать очередную попытку самоубийства, а сделал это вынужденно, ведь это правильно. Вот только ему не плевать. Сердце всё ещё колотится, да так, что, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. Чуя всё пытается его усмирить, чтобы стучало потише, а то вдруг Дазай услышит? Вдруг всё сразу поймёт? Все те мысли и чувства, что Накахара столь усердно старается спрятать подальше от него, сложить в банку, плотно закрутить крышкой и поставить на самую верхнюю и самую непримечательную полку, чтобы точно не заметил. И снова Чуя поспешно уходит, нет, почти убегает от Дазая, хватается за ручку, хлопает дверью, надеется, что младший не заметил ни капли его чувств. Почему он зависим именно от этого парня? Почему не от сигарет, алкоголя, других наркотических веществ? Почему именно от мальчишки, который каждое утро так старательно покрывает себя бинтами, мальчишки с лохматыми волосами и не по возрасту тяжёлым взглядом, мальчишки, влюблённого в смерть? Непонятно. Слишком непривычно чувствовать всё это.***
Дождь за окном навевает на Чую спокойствие. Давненько он не чувствовал себя таким отдохнувшим. Почему усталость исчезла? Он не знает. Возможно из-за того, что юноша спал на два часа больше обычного, так как лёг в кровать раньше, возможно из-за меньшего количества работы в последнее время, а может это просто влияние дождя, который так расслабляет. Чуя любит такую погоду, с самого детства любит. В голову лезут воспоминания о том, как будучи ребёнком Чуя выбегал в своих синих резиновых сапогах под открытое небо, что разбрасывало прозрачные капли на утренний город. Тогда он, смеясь, бегал по лужам, прыгал, расплёскивая дождевую воду по и так мокрому асфальту, а после поднимал голову вверх и завороженно глядел на огромный небосвод, такой большой по сравнению с трёх- или четырёхлетним мальчиком, Чуя не помнит точно сколько ему тогда было. Счастливое беззаботное детство. У парня осталось совсем мало воспоминаний о нём, но тот дождливый день он помнит до сих пор с невероятной точностью вплоть до самых мелких деталей. Сейчас, должно быть, единственное, что поменялось, так это то, что теперь он больше предпочитает наблюдать за дождём из какого-нибуть тёплого уютного места вместо того, чтобы стоять под открытым небом. Ностальгические мысли прерывает скрип двери. Это Дазай, купив крепкий кофе, только что вернулся в их общий с Чуей кабинет. Нужно вернуться к работе. Сегодня время для Накахары длится особенно медленно, будто бы испытывая его терпение. Он вытерпит. Он вытерпит всё что угодно, если будет нужно. Он привык терпеть. Час, два, три — всё это время молодые люди сидят молча, увлёкшись своими делами. Дазай на удивление тихий. Обычно он любит поболтать, пораздражать напарника, возможно даже пожаловаться на жизнь, но не сегодня. Чуя поднимает на него взгляд. Дазай сидит с серьёзным, немного угрюмым лицом, внимательно вчитывается в документы, что-то помечает у себя в блокноте, что-то печатает в компьютере, одним словом, выглядит, как ответственный сотрудник, с умом подходящий к своему делу. Всё бы ничего, но Дазай совершенно не такой. Парень, который терпеть не может бумажную работу, да ещё и в таком количестве, так смирно и прилежно занимается всем этим, не отлынивая? Нет, он абсолютно другой. Дазай Осаму — это тот человек, который просто-напросто не сумеет в нормальном состоянии заставить себя делать то, чего сам не желает. Чуе нередко приходится доделывать работу за него, ведь иначе она так и останется незаконченной, а по итогу от босса достанется им двоим, ведь всё это обязанности этой пары, а не кого-то по отдельности. Всю бумажную работу парни делят ровно пополам. Но кто у нас в конечном счёте перерабатывает? Конечно же Чуя. Вздох Дазая первым прерывает тишину. Юноша выглядит, как заебавшийся от жизни человек, и сейчас это заметно куда сильнее, чем после всего того множества его попыток убить себя. Он поднимается со стула, который в это же мгновение издаёт противный скрип, выходит из-за стола, потягивается. Чуя тоже решает подняться. — Устал? — слетает с его губ. Сейчас Накахаре хочется подарить младшему хоть немного заботы, пусть это и не совсем вписывается в его строгий суровый образ, который он так тщательно старается поддерживать. В ответ юноша получает кивок. И снова молчание. Давящая тишина понемногу изводит Чую, хотя сейчас не так уж и тихо, учитывая шум дождя за окном, тиканье настенных часов, шуршание одежды и прочие незначительные звуки. Но всё равно так тихо... неприятно тихо. Он тянется рукой к волосам Дазая, чтобы, наверное погладить. Чуя сам не знает зачем именно он тянется к нему. В паре сантиметров от тёмных волос рука замирает. Чуя — идиот, он только сейчас осознал, насколько глупо это наверное выглядит. Осаму смотрит на него немного удивлённо, но и не думает отступать от Чуи. Глупо, как же глупо. Рука опускается, вместе со взглядом Накахары. Стыдно. Внезапно он ощутил, как его обвили нежные руки, а ещё он чувствует сердцебиение Дазая и его приятный запах... Парень смотрит вверх, но на лице Дазая вовсе не видно следов издевательской усмешки и хитрого дьявольского огонька в глазах. Он на полном серьёзе обнял его?! Сердце Чуи забилось сильнее. Слишком неожиданно. Такие действия вводят в ступор, и он с трудом понимает как нужно действовать. Так, нужно взять себя в руки. Чуя решается осторожно обнять юношу в ответ. Сейчас Дазай совсем не похож на дьявола в теле мальчишки, а скорее на потрёпанного жизнью щенка, в глазах которого можно прочитать всю ту боль, что он испытал за свою столь непродолжительную жизнь. Они стояли так по ощущениям Чуи очень долго, хотя на деле всего минут семь. Для него это самая настоящая вечность. Объятия Дазая такие тёплые и приятные, думать совсем не хочется, только чувствовать. А чувствует он себя любимым и нужным. Юноша ощущает это, хотя Дазай не проронил ни слова. Сейчас слова не то чтобы и нужны, они бы были явно лишними. А ещё, если Чуе не показалось, он тоже немаловажен для напарника, ведь так? Прижался бы он к нему, будь старший для него пустым местом? Наверное нет. Хотя кто знает этого Дазая... Так тепло.***
Чуя подметил, что дождь идёт уже целую неделю, а то и больше. В какие-то дни он лишь слегка моросит, будто ласково, но капризно опаляет землю, а в какие-то льёт чуть ли не одной сплошной стеной из прозрачных капель. Сегодняшний день сопровождал не такой уж и сильный дождь. Однако, Чуе совсем не нравилось мокнуть, а идти под открытым небом ещё как минимум полчаса. Они с Дазаем возвращаются с очередного задания. Руки отмыты от крови, а душа снова пополнилась чёрной грязью. Скоро, кажется, в ней и светлого места не останется. Чуе теперь на это плевать. Если загоняться из-за каждой мелочи, каждого убийства, каждого нарушения общепринятых моральных норм, можно сойти с ума. Задумчивый взгляд падает на Осаму. Этого человека уж точно никогда не пожирала совесть из-за таких мелочей. Наверное... Лицо Дазая выражает спокойствие, умиротворение. Виднеется лишь лёгкая, почти незаметная улыбка, заметить которую её можно только приглядевшись. Мокрые пряди липнут к лицу юноши, лезут в глаза, а он будто бы и не замечает. И всё же Дазай красивый. Интересно, а он сам об этом знает? Тёмные глаза устремляют свой взор на Чую. — Я настолько прекрасен, что сам Накахара Чуя не может от меня глаз оторвать? — ухмыляется. Лицо Дазая становится хитрым и довольным. Накахара хмурится и отвечает что-то язвительное в ответ, а Дазай будто и не слышит его. Всё улыбается и давящим взглядом издевается над напарником. Дазаю нравится дождь. Ему нравится чувствовать, как холодные капли падают на его лицо, руки, шею. Это освежает и, порой, приводит в чувства. В жизни бывают моменты, когда один лишь только дождь может вернуть парню трезвость ума, будто смывая из головы всё ненужное противное и липкое. Всё вокруг такое неприятное и невзрачное, это навевает тоску на Чую. Если бы не Дазай, идущий рядом, было бы совсем мерзко на душе. О том дне, когда они обнимались так долго и впервые ощущали друг друга столь близко, юноша вспоминает с нежностью и любовью. Хочется снова... Чуя опять кидает взгляд на Осаму. Сердце в последнее время стало стучать чуть более учащённо в моменты, когда Дазай находится рядом. Чуя ощущает себя влюблённым идиотом. Может ли он испытывать такие чувства к кому-то, когда он мафиози? Любовь — это слабость, благодаря которой человеком легко манипулировать. Стоит лишь надавить на нужные точки, и он сломается и поддастся. Кому, как не члену Портовой Мафии знать об этом? Чуя всегда старался быть сильным, старался избавляться от всех своих слабостей, он пытался быть лучше всех, быть несокрушимым. А потом появился Дазай. Таких чувств, как к нему Чуя не испытывал ещё никогда. Зависимый, глупый, слабый, влюбчивый идиот. Чуя настолько увлёкся мыслями, что не заметил грёбанный камень, об который он конечно же спотыкается. Чувствует, как любимые руки хватают его, не давая упасть. Настолько банальное клише, что Накахаре даже смешно. Ох, тот, кто сочинял сценарий его жизни явно не обладает талантом к оригинальным сюжетам. Мгновения, кажется, длятся целую вечность. За это время Чуя успевает в который раз подметить, насколько же глаза Дазая красивы. Чувствует, как его ставят на ноги, но не отпускают. Осаму осторожно прижимает его к себе. Былой уверенности в себе и след простыл. Сердце Чуи пропускает удар. Снова. Снова эти объятия. Такие тёплые, такие приятные. Руки тянутся к Дазаю. Накахара обнимает его в ответ. Приятно. — Чуя. — М? — Взгляни на меня, — в голосе Осаму слышится хитрый тон, но чувствуется как тщательно он пытается его скрыть. И Чуя поддаётся, и Чуя смотрит, смотрит на эту хитрую улыбку, в которую вытянулись тонкие бледные губы, на эти глаза, что хитро сощурились. Лицо Накахары обхватывают холодные длинные пальцы, притягивают к лицу их обладателя, да так, что приходится приподняться на носочках, а губы соприкасаются с его. Стоп, что?... Дазай его целует. Прямо сейчас. И это даже не сон, ведь юноша очень хорошо ощущает холодные дождевые капли на своём лице. Почему Дазай решил его поцеловать? Честно, Дазай и сам не знает. Ему просто захотелось. Вот захотелось и всё тут, а чего терпеть, верно? Да, возможно, Чуя потом стукнет его пару раз, но ведь во время объятий не оттолкнул же. Может и сейчас не оттолкнёт. По крайней мере, сейчас он этого не делает, точнее, он ничего не делает. Чуя ошеломлён. Он... никогда ни с кем не целовался. А тут, тот, кому он посвящает огромное множество своих мыслей, великое разнообразие чувств и несчётное количество бабочек в животе, сам сделал первый шаг. Чуя неуверенно старается отвечать на поцелуй. Чёрт, наверное, Осаму заметит то, насколько он неумел и неопытен в этом. Поцелуй развязный, сладковатый, непринуждённый, но такой тёплый и нежный. Чуя ощущает дрожь в ногах. Да, то, чего ему, определённо, так не хватало за все свои шестнадцать лет это столь бурно реагировать на самый обычный поцелуй. Дазай первый отстраняется и довольно улыбается. Будь он псом, несомненно, сейчас бы вилял хвостом. А Чуя... его щёки и уши предательски горят, он отводит взгляд от радостных глаз. Неловко, но так хорошо. — Неужели Накахара Чуя совсем не умеет целоваться? Какая жалость, — Дазай наигранно вздыхает, после чего получает кулаком в бок. Больно. — Пошли уже. Нам нужно отчитаться перед боссом, — сердито кидает Накахара в ответ. Дазай спешит за ним. — Всё же признай, что тебе понравилось целоваться со мной. Он конечно прав, но этот самодовольный голос раздражает. — Ничего подобного. — Врёшь. Вон как покраснел и засмущался, — снова удар, на этот раз в другой бок. — Либо ты сейчас заткнёшься, либо я живьём закопаю тебя прямо там, под тем деревом, — кивок в сторону растения. — Молчу-молчу. Дурацкая улыбочка. Милая конечно, но идиотская. Чуя вздыхает. И чего он такого особенного нашёл в этом парне? Непонятно. И всё же, Накахара так и не понял, что же скрывается за этой улыбчивой маской. Неужели ничего? Быть того не может. Когда же Осаму откроется ему? И откроется ли? Ох, сейчас совсем не хочется нагружать себя такими мыслями. Хочется только идти рядом с Дазаем, выкинув всё лишнее из головы. Дождь кончается, сквозь тучи виднеется солнце. Наконец-то. Чуя устал мокнуть. Сердце после того поцелуя всё ещё бьётся сильнее обычного, и у Чуи совсем не получается его унять. Он легонько, почти незаметно улыбается. Как бы Дазай не раздражал, он всё же приносит счастье, пусть и не настолько много, насколько хотелось бы. Его совсем не хочется когда-либо покидать. Хочется быть рядом.