Правила, которые диктует жизнь

— С-сука! Раздалось откуда-то снизу и сбоку. Я повернул голову в сторону звука. Всегда интересно, кто в какое дерьмо вляпался. Ну надо же! В этот раз и впрямь дерьмо. Натурально. Интересно, это сверху насрали, или кто под дом сходил? Во всяком случае, кадр тут интереснее. Молодой вроде парень, прическа петушиная, из модных, куртка чуть не до колен, из-под нее высовываются ноги-жерди в каких-то брендовых спортивках и, в довершение всего, белоснежные еще минуту назад, кеды. Сейчас они желто-коричневые от говна, в которое вляпался парень. Тут же схватился снегом оттирать. Сразу видно — приезжий. Местные по снегу и ходить боятся, не то что в руки брать. Я его прерывать не стал — собственный опыт полезнее. Что снег обувь только грязнит, понял парень лишь тогда, когда кеды пришли в абсолютно негодный вид. Совершенно незаметно приблизилась местная гопота, зимой никого обычно не трогавшая, а только отогревающая замерзшие в драных адидасах жопы на отопительных трубах. — Сука здесь ты, пидор, — заговорил главарь этой ободранной банды, — Моя, если денег нет. Парни, успевшие уже окружить неместного, мерзко загоготали. Все, модник, прощайся с почками, а может и девственностью. Анальной. Нечего петушиные прически в нашем Мухосранске носить. Хотя нет, вру. Сюда даже мухи срать не летают, настолько тут все загажено. Одни только люди, как идиоты, сидят и ждут чего-то. Может, чуда какого, хрен знает. Ну вот вам и чудо. Предновогоднее. Групповое изнасилование в центре города. Волшебно. Прямо атмосферу праздника навевает. Я стряхнул пепел на головы парням. Следом отправился окурок. Я с шумом захлопнул окно и пошел за пультом от телевизора. За окном раздались крики. Эх, нехорошо это. А я стоял и смотрел. А это ведь и за соучастие припахать можно. Надо что-то делать. Со вздохом я направился в ванную. Там стоял таз, полный грязной воды из-под носков. Его я подхватил и понес в комнату. Поставил на подоконник, распахнул окно и выплеснул воду на парней, после чего был покрыт трехэтажным матом. — Нечего приезжих тут шугать! Местных вон, лапайте! — Да дядь Вов, мы ж в шутку все, в шутку… Раздался голос того, кто угрожал моднявому. Сейчас его голос дрожал от холода — мороз был неслабый и сквозь мокрую одежду пробирал на раз-два. — Ты мне тут не дядьвовкай! Валите давайте, шутники хреновы! Нашлись тут. Гопота, поджав хвосты, поскакала обратно на трубы — греться и сушиться. Под окнами остался только моднявый. Он смотрел на меня, будто я его только что от дракона какого спас, а не местных недоразбойников. — И ты проваливай, пока чем потяжелей не огрел! Парня как ветром сдуло. Вот и славно. Я закрыл окно, теперь уже окончательно, вернул таз на место и вернулся-таки в комнату — за пультом. Практически сразу, уже на входе, дверь со стуком уперлась в незаправленную, широкую кровать, давно потерявшая товарный вид. На ней пульта, как назло, не было. Два кресла завалены всякой всячиной: одно с одеждой, а на другом всякие бумажки. Тут пульта тоже нет. Ну что за напасть. Дальше окно, широкое, пластиковое, надежное. Поставил я его лет пять назад, на премию по случаю какого-то праздника. Праздник прошел, а окна остались, вот так-то. Рядом с окном, в углу комнаты, на тумбочке, стоит старый, еще советский, телевизор-коробка. Я подошел к нему, стряхнул сверху пыль, заглянул за него. По закону подлости, пульта рядом с телевизором никогда нет. Да ну и что, господи? Я нажал на кнопку включения. Тут же включился звук, а спустя пару мгновений появилась и картинка. Шел какой-то сериал для домохозяек. Выключать я не стал — пусть шумит для фона. Пульт точно здесь, на столе, сейчас найду и.нихера не посмотрю. На столе расположились мини-Астапово. Здесь и бумажки, и какие-то гайки, даже молоток валяется. И целых четыре тарелки присохшей еды. Придется разбирать завалы. Начал я, с самого простого — убрал молоток в шкаф, а затем вернулся за тарелками. Практически сразу, уже на входе, дверь со стуком уперлась в незаправленную, широкую кровать, давно потерявшая товарный вид. На ней пульта, как назло, не было. Два кресла заявлены всякой всячиной: одно с одеждой, а на другом всякие бумажки. Тут пульта тоже нет. Ну что за напасть. Дальше окно, широкое, пластиковое, надежное. Поставил я его лет пять назад, на премию по случаю какого-то праздника. Праздник прошел, а окна остались, вот так-то. Рядом с окном, в углу комнаты, на тумбочке, стоит старый, еще советский, телевизор-коробка. Я подошел к нему, стряхнул сверху пыль, заглянул за него. По закону подлости, пульта рядом с телевизором никогда нет. Да ну и что, господи? Я нажал на кнопку включения. Тут же включился звук, а спустя пару мгновений появилась и картинка. Шел какой-то сериал для домохозяек. Выключать я не стал — пусть шумит для фона. Пульт точно здесь, на столе, сейчас найду и.нихера не посмотрю. На столе расположились мини-Астапово. Здесь и бумажки, и какие-то гайки, даже молоток валяется. И целых четыре тарелки присохшей еды. Придется разбирать завалы. Начал я, с самого простого — убрал молоток в шкаф, а затем вернулся за тарелками. Я взял со стола две тарелки, на одной была позавчерашняя недоеденная яичница, а на другой остатки жареной картошки. Была бы собака — съедала бы она. А так, все это добро отправилось в недра фаянсового друга. Тарелки я оставил тут же, на полу, и вернулся в комнату, за двумя другими. Что-то неопределенное быстро смылось в унитаз, а частички гречки, намертво присохшие к стенкам, так долго и упорно не желали отшкрябываться, что я махнул рукой. Я поднял другие три тарелки и закинул это все в раковину на кухне. Хрен знает когда теперь буду отмывать. Взгляд, между тем, заскользил по комнате. Рядом с раковиной, вдоль стены расположился длинный шкаф, выполняющий роль стола. На нем стояла деревянная подставка для ножей, почему-то пустая и хлебница, в которой сиротливо лежала, засохшая до состояния, почти что каменного, хлебная горбушка. Пластиковую вазочку, сначала показавшуюся пустой, я сперва не заметил, но принюхавшись, понял, что странный запах, наполнявший кухню, имеет источник именно оттуда. В вазочке одиноко догнивало свой век страшное, маленькое яблоко, бывшее раньше антоновкой. Теперь оно покоричневело, покрылось какими-то белыми точками и размякло, утратив всякий образ. Поспешно опрокинув содержимое вазочки в мусор, саму ее я сунул в мойку, к тарелкам. На плите, покрытой ровным слоем жира, масла и всякой пригоревшей еды, я обнаружил сковородку, в которой недавно была пожарена яичница. Она тоже отправилась в мойку. В холодильник я даже смотреть не стал — больно надо. Подоконник, контрастируя со всем остальным содержанием кухни, был пуст, для удобства курения из любого окна квартиры. Рядом с окном стоял одинокий, трехногий табурет, некогда бывший стулом, а ныне позорно утративший спинку и звание стула. Теперь это был табурет, накрытый, для мягкости просиживания штанов, подушкой. Этот табурет был единственным местом приземления во всей кухне и стоял между подозрительно пустым столом и уже упомянутым окном. Я подошел к столу. Он оказался вовсе не пустым, как я сначала подумал. Он был сплошь покрыт крошками и чем-то еще, черным. Протереть, что ли… Однако я не успел даже найти тряпку, когда в квартире раздались трели дверного звонка и не затихали на мгновение. — Да твою ж… В бога душу твою, кто бы ты ни был! С таким настроением я пошел открывать дверь, под все нестихаюшие звуки. — Я И В ПЕРВЫЙ РАЗ ПРЕКРАСНО СЛЫШАЛ, ЧО НАДО?! Рявкнул я, распахнув дверь и даже не глядя, кто пришел. Пришедший, видимо, такой встречи не ожидал и потому шарахнулся в сторону, аки олень. Я засмеялся и парень вернулся. Присмотревшись получше, я разглядел в нем давешнего спасенного моднявого. Он мялся и долго не мог сообразить, что сказать. Пришлось помочь: — Тебе чего, парень? — Я тут это… В общем, спасибо вам. И протянул бутылку коньяка.