Подчинение

«Ты хочешь помешать Эмме, мысленно пытаешься ее убить, сломать и положить к ногам Босса. Верно?» — Тебе меня не обмануть, — Анна смотрит прямо в глаза, и рука Барбары непроизвольно тянется к тонкой шее, но замирает в миллиметрах от кожи, почти ощущая чужой пульс. Девушка напротив замирает тоже, но, чуть качнувшись, прижимает ее пальцы к горячим бледным щекам, гладит костяшки, улыбается. «Какая же ты милая, какая ничтожная». — Барбара читает между строк в этой улыбке, но почему-то не может мгновенно ее возненавидеть, как Эмму, отказывается уничтожать сейчас. Это белое создание чем-то походит на Минерву, тонко манипулирует, почти не привлекая внимания, тенью блуждает на фоне. Она отличается. Она совершенно другая. Анна одобрительно кивает, словно читает по взгляду мысли, словно уже победила. — Чтоб ни один волос не упал с ее головы. — лед вместо радужки, гнев, скрытый за улыбкой, и угроза наконец проявляются во всей красе. Барбара почти вздрагивает, смотрит с недоверием. Что ей может сделать эта малявка? Чем удивит в очередной раз? «Нельзя допустить ни единой ошибки. Нельзя позволить узнать ей еще хоть что-то».— лихорадочно мечется в голове, Барбара снова не отвечает. Вместо этого она улыбается — бледные губы кривятся почти искренне — отнимает руку от чужого лица и миленько, как в старые добрые времена приютской жизни, просит прощения, заглядывает в глаза доверчиво. Ждет. Анна холодно наблюдает. Анна не переносит лжи. — Давай заключим сделку? — девушка не поворачивает головы, когда чужие пальцы слегка оттягивают ворот рубашки, не обращает внимания, когда Барбара пользуется ее беззащитностью и наклоняется близко-близко, шепчет над самым ухом: — И чем же ты готова пожертвовать ради них? — с этого момента нужно говорить как можно меньше. Каждое слово, взгляд, действие — это новая преграда, табу, отсутствие света. — А ты не догадываешься? — Анна не сомневается ни секунды — ей не нужны эти глупые трюки — поэтому не оставляет и шанса, тянет за собой, накрепко связывает, дозированно возвращает вздохи поцелуями, которые медленно подчиняют, слова чужие цепями для разума вьются и не дают Барбаре мыслить здраво. Анна думает, что это почти искусство, почти смысл всей жизни для Нормана, у которого осталось так мало времени. Когда пересекаешь границы, для тебя больше не существует запретов, когда в руках такая сила, когда тобой движет ненависть, ты способен подчинять и дарить искусственный свет, способен добиться своей цели. Анна хочет добраться до истины. Лезвиями заточенными вырезает весь гной, тянется наконец, чтоб придушить ее, смотрит с чистейшим презрением, вытирает тыльной стороной ладони свои губы. Барбара улыбается и снова врëт без зазрения совести, ведь она точно знает, чем закончится их "сделка".

***

Есть люди, воображающие себя не просто пешками в чужих руках, а теми, кто по-своему контролирует ситуацию. Они считают, что лишь до поры до времени позволяют другим себя так использовать, не задумываясь над причинами, продолжают все также бездействовать, упиваясь этой воображаемой властью. Они надеятся на легкий успех без плана, без цели, без понимания, с кем имеют дело. Барбара думала, что Анна именно так позиционирует себя в этой негласной войне между Норманом и Эммой. Как же она ошибалась. В глазах ее моря и озера всего мира. Пресные, соленые, кровяные. В глазах напротив жженная земля и черный пепел, который похож на последний снег. Анна — священная искрящаяся зима, светлая бессонница, тонкий холодный лед. Она смотрит на Босса исподлобья, бренькает что-то одиноко на сломанной гитаре — струны рвутся по порядку, царапают огрубевшие ладони, и это влечет за собой очередную истерику — Барбара не может задремать даже на полчаса, не смыкает глаз всю ночь. Анна мимоходом целует Эмму — как будто так и надо — смеется с малышней, поправляет детям одежду, заботливо укрывает ночами. Она нежная и добрая — но только со своей семьёй. Прекрасная, улыбчивая, смелая — только ради Эммы. У Анны восхитительно тонкая кожа на костяшках, худые руки и ноги, полупрозрачные выступающие лопатки и ребра. Барбара это видит, она не хочет ее ломать. Точнее… Не может перед ней устоять. Не хочет отпускать — ровно как и открыть всю правду. Мечтает привязать к себе, выдать все, что может, уничтожить Эмму с ее желаниями руками белоснежной девочки. Анна же пощадит ее, если узнает, что это лишь последнее желание, и им все равно уже не спастись и не выбраться, что другого пути просто нет?! Анна не поддается — полунамеки-полуфразы ее не дают ровно ничего, и Барбара старается вязать аккуратно и ровно стежки новой приманки, шьет вдумчиво, не доверяя осколкам фраз, ломким запястьям, рисующим на спине причудливое «Сделка». Это занимает гораздо больше времени и сил, чем разрушение ферм, и в какой-то момент начинает интересовать больше, чем пожирание мяса этих монстров и ее месть. Анна ловко переворачивает все вверх дном, каждый раз доводя ее до натянутых гневом нервов, до искусанных яростью рук, до апоплексического удара нежности. Но Барбара не останавливается — больше не может сдержать лживое обещание. Потому что не понимает ее детской привязанности, тяги драгоценного ледяного существа защищать бесполезное пушечное мясо под номером 63194. Она отказывается принимать это, поэтому не останавливается перед толпой детей, окруживших двоих смельчаков, не видит вокруг ничего: все мысли — чистый гнев. Как Босс мог позволить им осуществить их план? Если они решат помешать?! Если смогут предотвратить уничтожение столицы… Это конец! Конец всему. Чертова Эмма. Никто не успевает даже обернуться, когда Барбара замахивается, сжимая пальцы в кулак — она способна проломить ей череп, свернуть без колебаний шею. — Барбара, остановись. — холодные глаза снова смотрят на нее, Анна встает между ними, вспышкой заполняя все пространство и сознание. Барбара вглядывается в очертания, тени, которые складываются в незнакомое выражение знакомого лица. Синие губы, острые скулы, худая длинная шея. Детали: потемневшие от ярости глаза, ровный пульс, в рукаве свитера спрятанный скальпель, губы едва шепчат: «Сделка.» В мыслях не возникает никаких ассоциаций — это не с чем сравнить. Барбара искренне веселиться, наслаждаясь своим последним шансом, который смогла урвать. Она хочет смешать ее мысли, разрушить мнимое спокойствие жестокими словами. И впервые выдает не очередную ложь: — Будь по твоему, им все равно не удастся нас остановить. Столица, пять семей регентов, само государство этих тварей я уничтожу через семь дней. Анна не моргает, не дышит, смотрит с сжирающей ненавистью, сжимая челюсти. Ее трясет, но опустить сейчас голову она просто не имеет права — Барбара это прекрасно знает, она ждет очередных громких слов от рыжей бестии, ослепляющей черноты на кончиках белых пальцев, которые по очереди будут ее ломать, которые уже принадлежат ей. Эмма дергается, чтобы остановить их, но Анна мгновенным жестом приказывает не вмешиваться. Голова идет кругом, Барбара чувствует тошноту, празднует про себя победу в битве, которая не имеет смысла, но которая наверняка сможет прекратить распри, на корню подавив сопротивление их системе — персональному Раю для взрощенных демонами монстров. И Анна сдается — наконец едва выдыхает, закрывая глаза, и медленно приближается, забывая представить светлый рыжий образ в голове. — Желаю удачи, — она сухо касается обветренными губами виска. Ладонью проводит по волосам и щеке. Равнодушие, печаль и почти любовь в спокойном взгляде вовсе не выводят Барбару из равновесия, не заставляют ее кричать ночью в подушку и чувствовать тошнотворную слабость, нет. Она не верит, но хочет верить. Ломает и разбивается сама в дребезги. Война разгорается с новой силой. Барбара в очередной раз проигрывает, кусает до крови и синяков, льет слезы, наполняющие омуты чужих глаз. Она сама направляет к своему сердцу чужую руку с лезвием, сама руководит вскрытием мозга. Говорит-выдыхает-душит. Подчиняется чужому голосу, принимает ее тепло. Анна оставляет на теле глубокие порезы. Ее сердце бьется все так же ровно.