Пирожки различные

Дмитрий зевнул, подышал на оконное стекло и меланхолично вывел на запотевшем облачке инициалы "Ф.С.". Вздохнул, тоскливо глянул на часы и, ухмыльнувшись внезапной какой-то мысли, пририсовал рядом с одинокими буквами неприличную картинку. Он уже добрых три часа сидел так у окна, запершись в своей тесной, неуютной комнате в Александровском дворце, из которой давно вырос и физически, и морально, и статус которой (не то гостевая, не то личная) угнетал не меньше обстановки (более, чем спартанской). Желудок начинало сводить от голода, в кишках сиротливо подвывало. Дмитрий еще днем сказался больным - для натуральности картины пришлось поступиться ужином, а чтобы уж наверняка не вызвать ни у кого сомнений - и чаем. Так ему удалось избежать нудных вечерних посиделок с дядей Ники, тетей Аликс и "детьми", посиделок, которые порой затягивались допоздна и попав на которые уже не так-то просто было улизнуть. Но Феликс изрядно запаздывал, и затея давно потеряла смысл. Вообще-то, Фика не славился пунктуальностью и обязательностью, за исключением случаев, когда дело касалось дерзких затей, вроде сегодняшней: выкрасть из-под носа у царской четы опекаемого ими юного родственничка - что может быть соблазнительней. Вчера, когда они прорабатывали детали плана, Феликс все шутил про кражу девицы и тайное венчание. Дмитрий уже начинал опасаться, что прослушал условный сигнал, когда за окном в полночной тиши кто-то весьма ненатурально ухнул совой. Если Феликс в самом деле считал, что это конспирация, то о конспирации у него были весьма и весьма извращенные представления. Какая удача, что сегодня все рано разошлись по своим комнатам (Дмитрий еще пару часов назад слышал, как хлопнули поочередно двери в комнатах Ольги и Татьяны, Марии и Анастасии, как заливисто хохоча влетел к себе в детскую в кои-то веки здоровый Алексей) не то этот "совиный" вопль, скорее напоминающий визг закалываемого впотьмах поросенка, непременно заставил бы все венценосное семейство прильнуть носами к окнам. Прислушавшись и с облегчением убедившись, что горе-конспиратор не вызвал в доме переполох, Дмитрий поспешно накинул шинель, осторожно приоткрыл дверь, воровато оглядел пустой и сонный коридор и бесшумно выскользнул из комнаты. Продвижение в цокольный этаж отняло изрядное количество времени (ночной хряк успел еще трижды нетерпеливо проверещать в тиши, отчего Дмитрий едва не оступился на лестнице, рискуя провалить всю затею и угодить ногой в гипс. Дверь в подземный переход, соединявший дворец с кухонным корпусом, была заперта, но предусмотрительный юноша еще накануне разжился ключом. Раскрывшаяся не без скрипа дверь дохнула Дмитрию в лицо промозглой сыростью. Как-никак, на дворе был декабрь, а об отоплении здесь мало заботились. Тем более, в такой час. Тусклые лампочки тоскливо освещали путь, в котором чудилось что-то жутковатое, заставляя настораживаться от звука собственных шагов. Но вот, миновав кухонный блок (после чего за пазухой у него образовался шуршащий бумажный сверток, источавший ароматы печеного теста), Дмитрий вырвался на свободу - за пределы дворцовой территории. Здесь-то, как было условлено, поджидал его Феликс, кажется уже порядком продрогший и по этому поводу несколько раздраконенный. - В чем дело, душа моя? - требовательным тоном бросил он вместо приветствия, поеживаясь и пряча лицо от ветра в собольем вороте своего щегольского, не по погоде легкого пальто. - Я уже решил, что ты заснул. - По-моему, я был быстр, как молния, - пожал плечами Дмитрий, - Ну, разве что чуть замешкался на кухне, чтобы помародерствовать, - и он зашуршал пригретым под шинелью пакетом. - Вот тебя где черти носили столько времени, хотел бы я знать? - А ты думаешь, так легко в такую погоду, как теперь, раздобыть извозчика?! - огрызнулся Феликс, поспешно взбираясь в стоящие неподалеку сани. - Ну что там у тебя, сирота казанская? - почти брезгливо поинтересовался он, кивнув в сторону трофея Дмитрия, уже улавливая жирный запах съестного. - Пирожки различные! - с довольным видом объявил Дмитрий, уже извлекая из бумаги первый и поспешно заталкивая в рот сразу половину. - Хошещь? - вежливо предложил он, кое-как прожевывая и глотая, словно удав. - Странно, Митя, я думал, только лошади едят стоя и на скаку. Вот уж не думал, что кавалеристы - тоже, - ответил на это Феликс, подсветив ночь ласковой ироничной улыбкой. Кажется, он начинал согреваться. - Между прочим, у меня из-за тебя с самого завтрака маковой росинки во рту не было, - обиженно посетовал Дмитрий, тоже забираясь в сани, крытые медвежьей шкурой, и дожевывая уже третий пирожок (этот оказался с грибами и картофелем). - Не знаю, что там с росой, а вот нектар Madame Clicquot ждет тебя в "Таборе". - Как, в прямом смысле в таборе?! - Дмитрий даже пирогом подавился от такого поворота событий. - Ну, разумеется, нет, - лениво отозвался Феликс. - Так называется новое место. Его открыл Мика Горчаков. Я же тебе рассказывал. Наверняка в высшей степени омерзительное, зато ехать недалеко, - резонно заметил он, зябко шмыгнув носом, что мигом сбило с него неуловимую и манящую пыльцу золотой молодежи. - А это сейчас немаловажно. Я продрог до костей, пока ты там искал, чем набить свою ненасытную утробу, чудовище! Вот увидишь, Господь покарает тебя за это и ты кончишь тем, что умрешь от ожирения, одиноким и желчным, как Николай Михайлович! - сурово предрек Феликс. - Ну зачем ты так?! - расхохотался Дмитрий, заваливаясь на него на резком повороте (сани неслись вперед со скоростью, от которой захватывало дух; лихой ванька гнал, как мог, пользуясь ночным безлюдьем), - Дядя Бимбо, слава Богу, жив и здоров. - Это просто вопрос времени, - убежденно ответил Феликс, ухватывая Дмитрия под руку и не давая ему отстраниться. - Ты меня заморозил, ты меня и согреешь, - безапелляционным тоном заявил он и тесно прижался к Дмитрию всею левой стороной - и боком, и грудью, и жестким худым бедром. - Фу, какая твоя шинель, оказывается, колючая! - возмутился он, пристроив, было, щеку Дмитрию на плечо. - И пахнешь ты, как кухаркин сын, с этими твоими отвратительными съестными припасами! Тоже мне, Великий Князь! - но подальше не отсел, а даже напротив, плотнее притерся в согревающем коконе медвежьего царства и прибавил, неожиданно одобрительно. - Зато горячий, как печка, - и глянул при этом на собиравшегося уже обидеться Дмитрия так, что у того сладко заныло сердце, будто бы от обещания невиданного какого-то счастья. И было до того это странно, нелепо и неуместно, что склонный к "интересной бледности" Митя мгновенно и жарко полыхнул щеками. Он поспешно отвернулся, делая вид, что задумался о чем-то своем, но не мог не чувствовать на себе долгого пристального и тягуче-томного взгляда Феликса, который оказался именно таким, когда глаза их снова встретились. - Что? - спросил Дмитрий, не выдержав, очень тихо и очень глупо, даже будто бы испуганно. - Ничего, - со странной улыбкой ответил Фика, выдержав, однако, долгую паузу. - Думаю, как это славно, что ты сегодня, наконец, перестанешь быть мальчишкой. - Не понимаю?.. - настороженно нахмурился Дмитрий. - Ну, я же обещал доказать тебе, что... любовь... можно найти не только у дешевых девок и алчных балеринок. Есть райские кущи и поприглядней. - Вот как?! - оживился Дмитрий. - А мне говорили, что цыганские девушки недоступны, а к замужним даже пытаться сунуться опасно. В ответ на это Феликс вздохнул и закатил глаза. - Что ты устроил, Фика?! - нетерпеливо затеребил его рукав Дмитрий. - Немедленно расскажи! - Спокойствие, мой птенчик, ты все узнаешь в свое время. Уже через пару часов или около того Дмитрию казалось, что на свете нет и не было никогда и ничего, кроме этого вот пьяного угара, кроме за душу берущего пения, кроме оголтелой танцевальной цыганщины, бренчанья монист, визга скрипок и звона гитарной струны. И потом уже, позже, когда все окончательно сбылось с тоненькой и гибкой волоокой красавицей Кхамали, и когда он, обалдевший от излившейся, но, странным образом, так и не нашедшей выхода похоти, снова уселся подле разомлевшего от вина и духоты Феликса, в шальных глазах которого отчетливо искрился белым снегом кокаин... Потом только Дмитрий неожиданно отчетливо, с поразившей его самого ясностью, осознал, что всю эту сумасшедшую ночь по-настоящему хотел только слушать его пение, смотреть только в его глаза, и только его заставлять смеяться, а потом вскрикивать и заходиться сдавленными стонами... Нет-нет, это уж что-то лишнее, совсем ненужное! Только, кажется, поздно, потому что, - вот ведь дьявол! - уже только что выболтал ему все это без остатка. А Феликс слушал и не слышал. И хорошо. Он уж отвлекся на разговор с чернявым смазливым цыганенком. Просил что-то еще сыграть, совал кому-то денег за пазуху (и сколько денег!), требовал еще осетрины и еще шампанского, забрызгал Дмитрия холодной пузырящейся пеной, извинялся, уводил Митю куда-то в сторону от шума и галдежа, усаживал на мягкое и уютное и промакивал его пахнущие вином бедра крахмальной салфеткой. - Не нужно, Фика... - пытался увернуться Дмитрий. - Фика, ну я тебя прошу! Послушай. Я сказать тебе хотел... - голова кружилась, а в мыслях поднялся веселый переполох. - Я ведь тебе, должно быть, уйму денег должен. Раз ты все это устроил... Но Феликс уже зажал ему рот холодной как лед ладонью. От порошка у него всегда пугающе холодели руки. - Немедленно замолчи, не то я обижусь! - заявил он, оказавшись вдруг очень близко. - Ничего ты мне не должен, Митя, дурачок. Это я тебе, кажется, вот-вот задолжаю. Мииитя, Митенька... - его голос звучал, словно бы с большого-большого расстояния, и Дмитрию было теперь так трудно расслышать слова, что он сосредоточенно следил за движением Фикиных губ, усиленно стараясь дешифровать их. - Я же, кажется, только что клад нашел, - рот Феликса выдохнул это уже у самых губ совершенно ошалевшего Дмитрия, который все-таки не устоял перед дурным соблазном и жадно впился в эту манящую влажную вишневую мякоть, немедленно для себя решив, что это-то и было лучшим во всей ночи, во всем этом дне, во всей его нескладной и нелепой, маленькой жизни.