Эти и эти

В Средиземье было неспокойно, что в принципе было нормой, и творилось странное, что тоже вполне одобрялось рядовыми гражданами и лично Гэндальфом. На лысой, аки Двалин, поляне, сидел, собственно, сам Двалин и еще какие-то гномы вместе с хитрожопым магом, то есть, Гэндальфом и еще одним пассажиром, в простонародье – Миханом Коллинзом. Михан, застрявший в Средиземье еще с тролльского прихода, жевал куропатку и всячески изводил Дубощитского и хоббита по поводу их ориентаций. - Я люблю кудрявых мальчиков, - проникновенно ворковал Михан, изображая томность. Мистер Бэггинс, не вникнув в смысл фразы, почесал свои кудри, чем довел Коллинза до невменяемого состояния. Дубощитский закатывал глаза, изображал свирепость, но на Михана все это действовало мало, если вообще действовало – он, безбожно фальшиво насвистывая Петьку Налича, пощипывал за все места красного, аки рак, Ори и жевал похлебку. И все было неспокойно и творилось странное, пока нежданно-негаданно, как снег на седину Дубощитского, к компании неадекватных и Гэндальфа не свалился еще один пассажир – в простонародье Джон Барроумэн, неизвестно как оказавшийся на незалежной поляне в Средиземье, в мятой рубашечке и шапочке для душа, украденной у Тенната. Появление сопровождалось бурными выкриками, песнями Queen и всеобщей похотливостью Барроумэна. - Мужикиииии! - орал Джон, отбиваясь от Михана и истекая слюнями. - Октись, окаянный, у тебя муж! - надрывался Коллинз, которому деятельный Барроумэн раз двадцать заехал локтем по носу, дорываясь до «мужиков». - Скотт мне все простит - трусы с бананами простил и мужиков простит! - Да они же гномы! - Не смей препятствовать чистой и незамутненной любви, расист! – вещал Барроумэн. Гномы, предвидя нескорую развязку, вздохнули с облегчением. Джон и Михан препирались на поляне, заползя в неведомые дали и обсуждая проходимость Импалы. Гэндальф, хитрожопо улыбаясь в бороду, чтобы никто не видел, курил. Коллинз и гей-парад всея старой-злой Англии уселись в сторонке, обсуждая темы, которые Дубощитский предпочел бы расслышать. Говорили о многом – успели даже поцапаться, так как Джон оказался шиппером винцеста, а Михан стойко боролся за дестиэль. Дело дошло даже до оскорблений на почве сексуального или не очень характера: - Ты самый похотливый человек на телевидении! - Это мне говорит тот, кто на недавней конвекции лапал двух женатиков и Пелегрино? - Они не то, чтобы протестовали! - Просто нечего их афродизиаками опаивать! - Чья бы корова!.. - Я сам по себе афродизиак! Ты лапал Пелегрино! - Я чуть-чуть! Возмущенный Барроумэн возмущенно потискал смирившегося с судьбой Ори и не нашелся, что брякнуть. Вечером, когда Михан, утомленный Джоном, захрапел прямо на дереве, куда забрался, чтобы выиграть спор, Дубощитский, втайне ревнуя симпатичных Ори, мистера Бэггинса и Гэндальфа к двум невнятным пассажирам, поинтересовался у самого Гэндальфа: - Они же не пойдут с нами? - Почему бы и нет? – нехорошо улыбаясь, предложил старый колдун, которому Барроумэн строил глазки на протяжении ужина. Дубощитский нехорошо посинел. - А в чем дело, пупсик? – нежданно-негаданно раздался голос Джона. – Я тебе не нравлюсь? Дубощитский постарался прикинуться покойником двухнедельной давности, но Барроумэна было не остановить: - I guess I’m a little bit shy, why don’t you like me? Why don’t you like me without making me try? - Заткнись, пошляк, и пой лучше Queen! – раздался с дерева сиплый вяк Михана. - I am a sex machine ready to relo-oad! Ночь, как и поход, обещала быть неспокойной.