Кто не рискует, тот не пьет шампанское

       Искоса поглядывая на одинокую гитару около обшарпаной стены, молодой студент Михаил Бестужев-Рюмин нервно ходил взад-вперед по длинному коридору. Он то и дело останавливался около массивной железной двери. Всем своим видом она давила на воспаленный от необъяснимой тревоги мозг молодого человека, заставляя его то приближаться, то отдаляться, то просто смотреть на нее нетрезвым взглядом. Мише всерьез казалось, что стоит ему коснуться холодной металлической ручки, как та мигом оттяпает ему пальцы.       Тем не менее всепоглощающая тишина, царящая в коридоре, беспокоила Бестужева-Рюмина намного больше. Даже настенные часы и те прекратили свой ход и единственным внимаемым источником звука оказалось собственное сердце, которое в лихорадочном ритме трепыхалось в груди.       «Уже пол-одиннадцатого…» — обеспокоенно уставился студент на свои наручные часы.       В голове нарастал вопрос о целесообразности собственных действий. Прийти поздно вечером на пустую репетиционную базу на самом отшибе Петербурга, да еще и в январе, когда не успевает перевалить за пять часов, а на улице уже темень несусветная? Кем вообще нужно быть, чтобы до такого додуматься? Наверное, Мишей Бестужевым-Рюминым, но даже он потихоньку начинал соображать, что идея была так себе…       Свое начало эта история берет еще два дня назад, когда хороший приятель Бестужева Михаил Лунин пригласил нашего героя на празднование в честь своего дня рождения. Планировалась грандиозная пьянка, на которую были приглашены все близкие (и не очень) друзья Лунина, в том числе и Миша Бестужев-Рюмин. Он всегда был желанным гостем на подобном роде мероприятиях, умел раскачать толпу, вовремя пошутить и никто бы не приврал, обозвав его простым русским словом «заводила».       Все были рады видеть веснушчатое лицо Бестужева с вечно сияющей задорной улыбкой и глазами горящими опасным огоньком, потому и звали его на различные посиделки или празднования. Сам Миша был этому только рад, но в последнее время ему все же пришлось свести количество гулянок до минимума. Надобно было браться за учебу, на которую юноша порядком подзабил. Да и на здоровье такое обилие вечеринок сказывалось не лучшим образом. Не хотелось Мише в свои девятнадцать кончить заядлым пьяницей в петербуржских трущобах. Однако же на день рождение Лунина Бестужев не мог не явиться и дело даже не в их давней дружбе.       Миша Лунин был отлично осведомлен о слабости своего хорошего приятеля к алкогольным напиткам и благодаря некоторым связям он без особого труда смог раздобыть ящик недешевого импортного шампанского. Оповестив об этом Бестужева-Рюмина, Лунин знал, что может рассчитывать на его присутствие на празднике, хотя согласился тот конечно не сразу. Напиваться (а Бестужев был уверен, что обязательно напьется) посреди учебной недели — идея не из лучших, а у него и так пропусков было считать не пересчитать.       Все же, взвесив все за и против, Миша спрятал свое меркантильное желание безвозмездно испробовать дорогого шампанского за мыслью о том, что как хороший друг он же обязан явится на день рождение товарища и скрасить всем настроение своим присутствием. Потому этим же вечером, купив в переходе скромненький сборник рассказов Чехова в качестве подарка имениннику, он спешил к дому своего приятеля.       Кое-как вспомнив, где же Лунин все-таки живет, уже в семь часов вечера Бестужев-Рюмин настойчиво трезвонил в дверь квартиры, из-за которой доносились чьи-то веселые голоса. Через пару минут непрерывной трели, послышались тяжелые шаги и недовольное бормотание, которое было резко прервано громким возгласом: «Миша, ты что ль?!».       — Да, я это! — ответил Бестужев в той же манере. — Открывай, Лунин! Я тут целую вечность уже торчу!       В замке щелкнула задвижка и дверь резко распахнулась. На пороге показался хозяин квартиры с подозрительно довольным выражением лица.       — Мишель дорогой! — радостно воскликнул Лунин, заключая гостя в крепкие объятия, и, отстраняясь, добавил, — я так счастлив тому, что ты все-таки решил явиться.       — Друг мой, от тебя спиртом за километр несет, — ступая в прихожую, не без насмешки заметил Бестужев-Рюмин. Голоса, которые раньше доносились из-за двери квартиры, стали более отчетливыми. — Ты когда так наклюкаться-то успел?       — Вот как, ни «здрасте», ни «с днем рождения, Мишаня», с порога обзываешь меня пьянчугой, — наигранно обиделся Лунин, шмыгая для пущего эффекта красным носом. — Не надо мне тут твоих осудительных взглядов, просто разок выпили с компанией пару капель за виновника торжества, ничего больше.       — Глядя на твое лицо, что-то мне подсказывает, что пили вы много и не раз, — ухмыльнулся Бестужев, а затем, будто бы что-то вспомнив, начал копаться во внутреннем кармане куртки. — Подарок вот тебе принес, алкоголик ты мой.       Миша протянул небольшую темно-зеленую книгу Лунину, тот послушно взял ее и с любопытством начал вертеть в руках.       — Не изменяешь традициям? Уже который год пополняешь мой запас литературы своими подарками, — именинник на секунду задумался. — Что ты мне дарил в прошлом году? То ли Блока, то ли сборник еще какого-нибудь стихоплета?       — Блока, — кивнул Бестужев. — Ты, я надеюсь, прочел его? — решил поинтересоваться он, вешая свою куртку на крючок рядом с верхней одеждой остальных гостей.       — Ну-у, — замялся Лунин, стыдливо улыбаясь. — Если я скажу тебе правду, велика вероятность, что ты на меня обидишься.       Бестужев-Рюмин, хоть и ожидал подобного ответа, посмотрел на приятеля холодным взглядом и медленно покачал головой, как будто говорил: «Никакого уважения в этом доме». От души дарит вот людям подарки, делится с ними сокровенными произведениями, а они как Миша Лунин, плюют на все его скромные студенческие старания.       Лунин правильно растолковал этот взгляд и хотел было уже бросится извиняться, как вдруг из гостиной послышался чей-то звонкий голос, зазывающий именинника вместе с пришедшим гостем присоединится к всеобщему веселью.       Благополучно оставив выяснения отношений на потом, Бестужев наконец-то избавился от тяжелой обуви и прошел за Луниным в гостиную в одних носках.       Человек впервые пришедший в дом Миши Лунина обязательно удивился бы развернувшейся перед ним картине. Высокие потолки, вычурная мебель, серванты с дорогим хрусталем, который, казался, от одного только небрежного взгляда тут же посыплется. В такие моменты гость невольно вспоминал, что Лунин хоть и простой с виду добрый малый, а все-таки повезло ему родится в семье при деньгах. Еще ведь и не жадничал ни сколько, каждые выходные, лишь мать с отцом за порог, как Миша звал всех своих близких товарищей на душевные посиделки за стаканом отцовского американского виски или рому. Но то все обычные скучные посиделки, а тут ведь какое событие, день рождения.       Бестужеву-Рюмину казалось, что на праздник собрались все знакомые ему университетские лица. Вон парочка его однокурсников о чем-то оживленно беседуют в углу, а вон одна из звезд физмата Евгений Оболенский с большим усилием пытается откупорить новую бутылку заграничного шампанского. Видно было, гости уже давно с головой погрузились в свои дела, да настолько, что практически никто и не заметил появления Бестужева.       Из колонок доносилась приглушенная музыка, но ни Мише, ни кому-либо еще из присутствующих не было до нее никакого дела. Рассредоточившись по всей площе просторного зала, гости о чем-то оживленно беседовали, время от времени подливая себе шампанское или что покрепче. Пробираться сквозь такое количество народа было крайне трудно, особенно Бестужеву, который ко всему прочему еще старался по возможности доброжелательно пожать руку всем и каждому. Старался, пока, кто-то не выудил его из потока гостей, тут же заключая в крепкие объятия.       — Пущин, какая встреча! — воскликнул Бестужев-Рюмин, узнавая товарища. — Будто бы сто лет не виделись.       — Так и не виделись! — так же восторженно отвечал Пущин. — Ты на людях со своей учебой совсем перестал появляться. Ну как, удалось тебе закрыть все долги?       — Ах, Ваня, ты как всегда слишком высокого мнения обо мне, — весело улыбнулся Миша.        А ведь не соврал, Иван Пущин и впрямь был очень высокого мнения о нем. Пущин, в принципе, славился тем, что думал обо всем и всех только наилучшим образом. Вот встретит человека и, какой бы убогий вид не сопровождал появления того, никогда не скажет, что человек этот может быть повесой или еще каким-нибудь гулякой. Уж больно Ваня был добр и мягок, и любили его все нежно за это, почитали, да всюду жаловали.       — А где же твой дорогой друг литератор? — решил спросить Бестужев, когда Пущин наконец-то выпустил его из своих медвежьих объятий.       Иван не поспешил отвечать, а лишь задумался, о ком ведет речь его собеседник. Друзей сочинителей у него было не мало, даже, наверное, многовато для одного человека.       — Ты про Кюхельбекера? — выдал свою догадку Пущин и, получив одобрительный кивок в ответ, продолжил с большим энтузиазмом. — Да как же ты его не заметил, милый мой друг? Эту-то цаплю долговязую, я его за шампанским отправил. Вон он идет к нам.       Пущин кивнул головой в сторону длинного стола, на котором располагались различные закуски и напитки. И ведь действительно, с особой осторожностью подняв что-то с поверхности этого самого стола, к ним направлялся высокий человек, пугающий своей худобой и нескладностью, но с добрым, хотя и чрезвычайно сосредоточенным, лицом. Особенно было оно таким сейчас, когда этот так названный литератор, сконцентрировав все свое внимание на трех доверху наполненных бокалах, каким-то образом уместившихся в его больших руках, протискивался между гостей в надежде не перелить содержимое стеклянных сосудов кому-нибудь на голову.       — Ну и задачку же ты мне поручил, Пущин, — нервно проговорил литератор, поравнявшись с приятелями. — Возьми поскорее бокалы, пока я их не разбил случайно.       Ваня поспешно выхватил два бокала из левой руки товарища, виновато смотря на страдальческое лицо напротив.       — Кюхля, прости меня ради Бога, — извинялся Пущин, поднеся руку вместе с шампанским к сердцу. — Я не ожидал, что ты додумаешься взять три бокала одновременно.       — Вот ты вроде бы и извинился, а в дураках все равно я остался, — изумленно развел руками Кюхельбекер.       — Ну-ну, не обижайся, душа моя, — ласково улыбнулся Пущин своему товарищу, в то время как протягивал Бестужеву наполненный бокал. — Ты бы лучше как следует поприветствовал нашего юного друга.       — К твоему сведенью мы с Мишелем уже сегодня виделись.       — Серьезно? — Пущин направил свой удивленный взгляд на Бестужева.       — Могу подтвердить, — подал голос Миша. — Кюхельбекер пообещал отдать мне свои прошлогодние конспекты по истории. Я ведь на ней раньше вообще не появлялся, да и, не буду лукавить, не собирался появляться, а тут меня препод в коридоре как схватит за шкирку и напомнит, что сессия не за горами. Так что, спасибо Кюхле, спасает страдальца.       Бестужев уже был готов припасть губами к бокалу с шампанским, чтобы, так сказать, обмыть удачное для него стечение обстоятельств, но Пущин предусмотрительно отвел его руку в сторону.       — Друг мой, я понимаю, что после таких слов положено было бы выпить, но с минуты на минуту будут говорить тост, — объяснился он. — Потерпи немного.       Миша, конечно, не был рад запрету делать то, ради чего он на это мероприятие, собственно говоря, явился. «Напиться и забыться», — такую установку дал себе Бестужев. И вот он уже минут пятнадцать находился дома у Лунина, а из его скромного списочка дел еще не было выполнено ни единого пункта.       К большому счастью нашего героя, вдруг голоса, окружавшие его, неожиданно смолкли и все присутствующие, Бестужев-Рюмин в том числе, обернулись к возвышающейся на стуле персоне.       — Господа, минуточку внимания! — обращался этот невысокого роста человек к собравшимся вокруг него слушателям. Он добродушно улыбался и оглядывал гостей изучающим взглядом, слегка постукивая по бокалу серебряной ложкой, для привлечения внимания не только людей в гостиной, но и тех, кто успел разбрестись по другим комнатам.       Вглядевшись в тонкое лицо оратора, обрамленное короткими темными кудрями, Миша признал в нем небезызвестного в их узких университетских кругах поэта.       Имя Кондратия Рылеева всегда и у всех было на слуху и не только благодаря его сочинительскому талану. Кондратий был личностью крайне скандальной. Таких как Рылеев в обществе называли «политически активными гражданами». Что не митинг, он тут как тут. Откройте любую петербуржскую газету и на ее страницах вы обязательно найдете фото молодого литератора, но не в разделе с поэзией, а на главной странице политических новостей.       Был он страшным идеалистом, почти что помешанным. Идеи свои готов был отстаивать в жарких спорах часами на пролет, а уж если пламенные речи молодого литератора не возымели должного эффекта на сердце и душу оппонента, то в дискуссию могли вступить кулаки. Впрочем, не часто, ведь особой физической силой Кондратий не отличался. А вот красноречия хоть отбавляй. Своим умение заговорить людям зубы особо не кичился, но активно пользовался и буквально за месяц собрал группу из своих единомышленников, окрестив ее замысловатым названием «Союз Спасения».       Когда до Бестужева-Рюмина дошли слухи о существовании этого «политического кружка по интересам», он лишь многозначительно хмыкнул и подумал: «Название прикольное. Я бы так рок группу назвал».       Каково было удивление нашего юного героя, когда ровно через месяц по всему университету начали ходить слухи о недавно собравшемся под крышей их учебного заведения музыкальном коллективе под предводительством того самого Кондратия Рылеева. Миша старался не внимать этим рассказам, ну собрались и собрались, ему-то что? Он сам год назад играл в группе вместе со своими однокурсниками, однако никто о них знать не знал, так и распались через полгода, оставшись в безызвестности.       Бестужев-Рюмин планировал и дальше игнорировать все, что связано с «Союзом Спасения», но план его с треском провалился. А дело было однажды вечером, когда он увидел знакомое лицо Рылеева по телику и, опять же, не на канале «Культура». Речь шла об очередном митинге и группе молодых энтузиастов, которые любезно согласились выступить в поддержку мероприятия. В конце концов, по словам ведущего новостного канала, митинг оказался не совсем легальным и горе музыкантов повязали. Миша был настолько шокирован этой новостью, что уже на следующий день со всех ног бежал в университет для того, чтобы подслушать горячие подробности о дальнейшей судьбе «Союза Спасения».       С тех самых пор Бестужев время от времени следил за творчеством печально известной группы, но с самим главой коллектива сближаться не решался. Какое-то невнятное чувство беспокойства каждый раз охватывало его в присутствии Рылеева. Даже сейчас, находясь среди толпы таких же зевак, как и он сам, вдали от глаз Кондратия, Миша чувствовал давивший на него авторитет этого невысокого человека, гордо стоящего на табуреточке с бокалом в руке.       Как только из соседних комнат подтянулся народ, поэт решил продолжить вещать свою главную мысль.       — Ну что же, друзья! — торжественно развел руками Рылеев с гордой улыбкой на лице. — Так, как мы уже успели выпить за здравие нашего всеми любимейшего именинника Миши Лунина, предлагаю поднять бокалы за что-то не менее важное, — он показательно поднял бокал игриво шипящего шампанского высоко над головой и зачитал пару своих удачных строчек:

Любовь никак нейдет на ум: Увы! Моя отчизна страждет, — Душа в волненьи тяжких дум Теперь одной свободы жаждет.

      Кончил все словами о долге их перед родиной и восхвалением чести и славы отечества. Стихи Рылеева вполне резонно возымели свой эффект и тут же по гостиной пронеслись жаркие восклицания толпы, сопровождаемые мелодичным звоном бокалов. Все смеялись и хохотали. Хохотал и Бестужев-Рюмин, хотя и слегка натянуто. Он пытался подстроиться под волну всеобщего веселья, но где-то на подкорке своего сознания все еще прокручивал громкие слова поэта. Так много вопросов роилось в юной голове. Никогда раньше Миша еще так не желал заговорить с Рылеевым, узнать значение его стихов, его мысли, но, даже находясь в нескольких метрах от литератора, тот казался Бестужеву недостижимым. Загадочным странником, с которым пути нашего героя постоянно расходились.       Опрокинув бокал, за ним второй, третий, Миша начал медленно забывать свои переживания. В голове просветлело, а все вокруг показалось таким простым и понятным, что не хотелось больше ни о чем думать, хотелось лишь пуститься со всех ног в пляс. И Бестужев плясал, шутил, вступал в пьяные дискуссии. Как только темы для разговоров закончились, в ход пошли игральные карты, которые кто-то предусмотрительно притащил с собой на праздник, и тут понеслось. Играли в дурака, в даму, в игры, которым еще даже наименований никто не дал. Пущин, оказалось, знал поразительное количество карточных фокусов и попытался научить некоторым своих друзей. В особенности Кюхельбекера. Долговязого поэта уже успело не по-детски развести с трех бокалов шампанского и ему приходилось приложить немало усилий, чтобы уяснить «куда девается каждый раз выбранная им карта?».       Когда же и с фокусами было покончено, Бестужев-Рюмин смог найти картам еще одно применение. Предварительно расчистив часть стола, чудом не спихнув закуски на пол, он начал возводить карточный домик. К нему позже присоединилось еще двое парней с одного с Мишей курса. Те с любопытством и внутренним трепетом смотрели, как Бестужев бережно возводит в своем маленьком дворце этаж за этажом. Тот, что сидел рядом, если и волновался за судьбу карточного домика, то виду не подавал, в отличие от молодого человека напротив. Каждый раз стоило двойке карт завалиться на бок от неосторожного движения, как он подскакивал с места в немом ужасе и так же бесшумно возвращался в исходное положение, не отрывая взгляда от рук Бестужева-Рюмина.       Михаил Лунин тоже наблюдал за неспешно взрастающим сооружением издалека. Пьянел он медленно и количества выпитого алкоголя не было достаточно, чтобы постройка карточного домика казалась ему по-настоящему веселым занятием, потому не мог сдержать насмешливой улыбки, глядя на погруженные в процесс лица товарищей. Настолько погруженные, что они даже не заметили, как Лунин приблизился к столу. Бестужев как раз начинал строить четвертый этаж своего скромного палаца, как вдруг Лунин под корень снес всю конструкцию одним легким движением руки.       Двое молодых людей, что сидели рядом с Мишей, тут же повскакивали со своих мест, открывая и закрывая рот от возмущения. Бестужев-Рюмин, в свою очередь, остался сидеть на месте. Он был слишком пьяным и уставшим, чтобы возмущаться, так что решил ограничиться обиженной физиономией и унылым взглядом.       — Ну, не смотри на меня так, — сказал Лунин и потрепал Бестужева по его рыжим волосам. — Кто, в самом деле, на вечеринке карточные домики возводит? Мы же не пенсионеры какие-нибудь и не дети малые. Вот сколько тебе лет?       Миша на секунду задумался.       — Семнадцать? — Бестужев тут же пожалел о своем ответе, после того как в голову ему прилетел подзатыльник.       — Тебе девятнадцать, балда, — тяжело вздохнул Лунин. — Вот и веди себя на девятнадцать. Сыграл бы лучше что-нибудь на гитаре, повеселил бы народ.       Бестужев похлопал пару раз глазками, что-то соображая, и хмуро уставился на собеседника.       — А гитару мы где возьмем?       Лунин вздохнул еще тяжче прежнего.       — Миша, приди в себя! — Лунин щелкнул пальцами прямо перед носом друга, в попытке сфокусировать его мутный взгляд на себе. — Мне двоюродный брат Никита Муравьев еще месяца два назад притащил свою старую акустику. Ты же сам на прошлом застолье играл на ней. Вспомнил?       Бестужев-Рюмин энергично закивал головой, делая вид, что вспомнил. Отрицательный ответ с его стороны вполне бы мог сопровождаться новым подзатыльником.       — Так сыграешь? — продолжал допытываться Лунин.       — Да сыграю, сыграю, чего уж там, — махнул рукой Бестужев. — Повеселим народ, а то все какие-то кислые, как будто не шампанское пили, а одними лишь лимонами закусывали…       — Ну, вот и замечательно, — прервал пьяные разглагольствования приятеля Лунин, доброжелательно похлопав того по плечу, после обратился к гостям. — Несите гитару! Мишель согласился нам что-нибудь исполнить.       Послышались одобрительные возгласы, а через минуту на коленях у Бестужева-Рюмина лежала массивная гитара типа вестерн. Пусть ей и было больше десятка лет, вид она имела сногсшибательный. Глянцевое покрытие корпуса, дека из ели, палисандровый гриф, что так удобно лежал в руке и ни одной даже малюсенькой царапинки.       Миша бережно провел по струнам большим пальцем, извлекая звук. Гитара была слегка расстроена. Видно было, мало кто уделяет этой девочке должное внимание. Мысль об этом не могла не расстроить Бестужева. Такая красота и стоит без дела, а сам он бы в жизни не смог позволить себе покупку подобного экземпляра.       Единственное, что ему остается, это наслаждаться моментом и, подкрутив струны на скорую руку, он сыграл первый пришедший на ум перебор для разогрева. До Миши тут же донеслись удивленные высказывания менее смысливших в музыке гостей. Перебор этот был совсем простеньким, но почему-то он всегда производил на гостей (особенно подвыпивших) невероятное впечатление, чем Бестужев-Рюмин бесстыдно пользовался. Впрочем, Мише было, чем гордится, играл он превосходно.       Учителя в музыкальной школе говорили:«Все благодаря тренировкам и их уникальной системе обучения». Родители говорили:«Это у него врожденный талант. Дедушка музыкантом был, в оперном выступал». И все как-то не обращали внимания на то, что музыкальную школу Миша изо дня в день прогуливал, а дедушки музыканта игравшего в оперном у него никогда не было и быть не могло, да и в наличие какого-либо врожденного таланта у себя Бестужев-Рюмин верил крайне скудно.       Мише просто нравилось играть на гитаре и, оказавшись с одной такой в руках, окруженный друзьями и просто милыми глазу лицами, начал голосить своим приятным, но слегка ломаным юношеским голосом песни, которые грех было не сыграть под конец хорошей гулянки.       Поначалу парочка гостей попросил исполнить что-нибудь из «Би-2», после на весь дом уже разносились веселые мелодии «Сектор Газа». Ко всему прочему в программе Бестужева оказались еще и песни Кипелова, которые Миша всей душой любил, но которым так плохо умел подпевать и уже после первой же песни группы «Ария», Пущин схватил друга за локоть, попросив переменить жанр на что-то попроще.       Бестужев-Рюмин просьбу воспринял слишком буквально и ударился в попсу на три с половиной аккорда. Да такую попсу, что еще его родители ее слушали. Однако по какой-то неведомой причине, всем несказанно понравилось, как Миша исполнял песни «Руки Вверх» и Татьяны Булановой и уже каждый из собравшихся гостей, не зная даже слов, а то и вовсе невпопад, начал подпевать молодому музыканту.       Время шло и уже давно перевалило за полночь. Гости стали по-тихому расходится, а толпа вокруг Миши все редеть и редеть, пока рядом не остались одни лишь давно уснувшие мирным детским сном, опершись о край кожаного дивана, Пущин и Кюхельбекер, да Никита Муравьев, тот самый двоюродный брат Лунина. Ему не было толку уходить куда-либо. Он еще в начале пьянки для себя решил, что останется у брата ночевать.       Бестужев-Рюмин уже давно перестал играть и мирно перебирал струны, наслаждаясь глубоким звучанием гитары, которое действовало на него как хорошее снотворное. Мысли улетучивались, веки, будто налитые свинцом, сами собой закрывались. Но стоило Мише начать клевать носом, как рядом раздалось чье-то сухое покашливание. Бестужев тут же резко распахнул глаза и уставился на стоящего напротив пьяным мутным взглядом. Миша думал подождать пару секунд пока зрение не придет в норму, но безрезультатно. Все те же пятна перед глазами, напоминающие силуэт. Бестужев-Рюмин уже подумал, что ему, небось, чудиться и все же решился спросить.       — Кто это? — выдал Миша, поздно соображая, как глупо этот вопрос мог прозвучать.       — Кондратий Рылеев… — ответил немного растерянный заданным вопросом голос.       Внутри Бестужева-Рюмина все похолодело. Он судорожно начал тереть глаза руками, так сильно, что гитара, мирно лежавшая на коленях, намеревалась свалиться на пол.       Обретая возможность снова четко видеть, Миша наконец-то смог разглядеть черты человека напротив. Темные вьющиеся волосы, яркие карие глаза и самоуверенная улыбка. Действительно Рылеев, тот самый Рылеев первым подошел к Бестужеву и заговорил с ним. Теперь Мише еще больше стало казаться, что все происходящее вокруг лишь плод его больного воображения.       — О боже… — сорвалось с губ Бестужева вместе с растерянным вздохом.       — Отлично играешь, — доброжелательно проговорил Кондратий. Он заметил, что чем-то напугал собеседника и чувствовал себя крайне неловко.       — Я бы даже сказал виртуозно, — продолжал поэт, ловля крайне растерянные взгляды собеседника. — Я давно не слышал настолько чистой игры на гитаре.       — А как же твой гитарист? — удивился Бестужев-Рюмин. Разве у Рылеева в группе не имелось хорошего гитариста?       — Мой гитарист? — опешил Кондратий. — Так ты знаешь про «Союз Спасения»?       На вопрос литератора, Бестужев неуверенно кивнул головой. Рылееву такого ответа было вполне достаточно и лицо его как будто просияло.       — Значит, разговор выйдет короче, чем планировалось, — с большим облегчением в голосе сказал Кондратий. — Можно пропустить вступительную часть и перейти к главному. Наш бывший соло гитарист ушел от нас по... определенным причинам и мы уже долгое время всем коллективом ищем ему достойную замену и…       — Ты приглашаешь меня в группу? — вырвалось у Бестужева-Рюмина.       — А ты очень догадливый, я вижу, — ласково улыбнулся Рылеев. — Пока что только на прослушивание, но я уверен ты его успешно пройдешь. Нам нужны такие люди как ты.       — Какие такие люди? — продолжал задавать свои нелепые вопросы Миша.       — Какие? — повторил вопрос Бестужева Кондратий и на секунду задумался. —Молодые, талантливые, с горящими сердцами готовыми на подвиги.       — Ты думаешь, я такой?       — Я в этом уверен, — хмыкнул литератор. — По глазам вижу. В них горит тот самый безумный огонек, который я выискиваю в людях.       — Это все из-за алкоголя, — пошутил Бестужев-Рюмин, смущенный словами поэта. — Хотя с тем, сколько я выпил, зрачки должны были бы начать сужаться, а там и до алкогольной комы рукой подать.       — Мне, кажется, ты преувеличиваешь, — сказал Рылеев, но на всякий случай все же решил убрать стоящую подле недопитую бутылку шампанского подальше от своего собеседника. — Так что ты скажешь на мое предложение?       Миша завис на время от вставшего перед ним вопроса. В этот момент он не думал ни головой, ни сердцем. Возможно, виной всему алкоголь, но Бестужев смотрел в полные решимости глаза человека напротив и его обволакивало до одури сильное ощущение, что если он сейчас откажется, то потеряет абсолютно все. Ответ был очевиден…       — Да, — твердо сказал Бестужев-Рюмин. — Я обязательно приду на прослушивание.       — Ах, я так рад, — на эмоциях Кондратий схватил обе руки Миши и крепко сжал их в немой благодарности. — Приходи к нам в субботу, Мишель, адрес я тебе потом скину.       — Ты и имя мое знаешь? — опять не подумав, выпалил Бестужев и мысленно прикусил язык. «Конечно знает. Это же Кондратий Рылеев, он все и всех знает».       — Конечно знаю, я все и всех знаю, — подтвердил мысли нашего героя Рылеев. — Да и Лунин тебя сегодня представлял, когда ты на гитаре играл. Славное имечко у тебя.       — Вообще Михаил… — Миша слегка зарделся, — Михаил Бестужев-Рюмин, но все называют меня Мишель, на французский лад.       — Очень красиво звучит, — сказал Рылеев, отпуская руки своего новоиспеченного приятеля. — Мне тоже на курсе все постоянно клички дают. Кондраша, Конюшка, Конек… самый главный у нас сочинитель прозвищ, конечно же, Пущин, — Кондратий перевел взгляд на спящего Пущина и небрежно потрепал его по плечу. — Я верно говорю, Ваня?       — Верно, верно, Конюшка, — сонно пробормотал тот.       — Что и требовалось доказать, — обратился Рылеев уже к Бестужеву, а потом снова вернулся к мирно сопящему Пущину и посапывающему у него на плече Кюхельбекеру.       — Товарищи, подъем! — крикнул поэт. — Нам уже пора уходить. Поднимайтесь или я возьму твою, Кюхля, машину и уеду без вас.       — У тебя нет водительских прав, — зевая, проговорил Кюхельбекер.       — Ничего, — отмахнулся Рылеев, — Я бы что-нибудь придумал. Ах да, чуть не забыл, Мишель, — он вновь обратился к Бестужеву. — Давай же обменяемся телефонами.       В спешке записали номера друг друга. Рылеев попрощался с хозяевами квартиры и еще долго ручкался с Мишей на пороге. Когда же Кондратий с последними гостями покинули квартиру, Бестужев-Рюмин высказал Лунину полное нежелание возвращаться посреди ночи в свою душную обшарпанную комнатку в общежитии. Лунин ухмыльнулся словам своего друга и заверил Бестужева, что тот может смело оставаться у него на ночь.       Лежа на том самом кожаном диванчике в гостиной, Миша витал в раздумьях. Сон, в который еще час назад он был так рад провалится с головой, никак не шел. Бестужев-Рюмин раз за разом прокручивал в своей голове разговор с Кондратием Рылеевым и, осознавая, как же сильно он тормозил во время их беседы, прятал лицо в подушку, борясь с невыносимым желанием заорать от своей беспомощности.       Чтобы разогнать все плохие мысли, понадобилось не менее получаса, но после на смену им, на Мишу вдруг нахлынула волна радости и восторга. Только сейчас он в полной мере смог осознать, как же сильно он жаждал сдружиться с Рылеевым, стать частью чего-то большего. Чего-то, что имеет цели и борется за это. Миша засыпал с улыбкой на лице и светлыми мыслями о своем возможном будущем в рядах «Союза Спасения».       Но уже на следующее утро светлые мысли испарились так же быстро, как и появились, стоило на экране мобильника высветится сообщению от Рылеева с местом и временем встречи группы. То что приехать нужно было в субботу (то есть уже завтра) несказанно радовало, а вот то, что подъехать нужно было к половине одиннадцатого вечера не могло не угнетать. Еще больше усугубляло ситуацию, то что встреча должна была состояться на репетиционной базе, но не на одной из многочисленных точек в центре, а на самом отшибе Петербурга. Бестужеву пришлось весь день искать в интернете, способы «как же ему туда все-таки добраться», ведь машины, как и у любого другого бедного студента, у Миши не имелось. Оставалось полагаться только на общественный транспорт.       Единственным подходящим средством передвижения оказался трамвай и Бестужев готов был на стенку лезть от отчаяния. Ехать одному, в трамвае, ночью, с гитарой на плечах, черт знает куда, в таких условиях вероятность потеряться где-нибудь или стать жертвой часто снующих в подобной местности гопников достигает отметки ста процентов. В голове тут же всплыли материнские нравоучения, о том, что не следует соваться в сомнительные места по просьбе не менее сомнительных личностей.       Но опять же Миша не думал долго, Миша действовал и на следующий же день, закинув на плечи свою старенькую, но страстно любимую им гитару, плелся на трамвайную остановку. Солнце уже давно успело зайти за горизонт, однако фонари еще не горели. Их вообще редко зажигали на районе, где располагалось общежитие Бестужева-Рюмина. То ли в целях экономии, а может просто какие-то хулиганы давно повыкручивали из фонарей все лампочки, Миша никогда раньше не задумывался над этим. Позже обязательно проверит, сейчас же у него было совсем иное дело самой первостепенной важности: дойти до той самой остановки в сумраке, стараясь не утонуть в белоснежных сугробах и по возможности избегая встречи с пьяницами и наркоманами, которые в этом часу уже потихоньку начинали вылезать на свет.       Дойдя до остановки утопающей в окурках, пивных жестяных банках и прочем мусоре, Миша с облегчением вздохнул, когда увидел, что нужный ему трамвай как раз приближается. Радостный он тут же запрыгнул внутрь. Было много свободных мест. Люди, которые ехали домой с работы, уже успели выйти остановки две три назад и остались лишь единицы, но, не смотря на это, Бестужев-Рюмин все равно уселся в самом конце вагона. Мише не хотелось, чтобы его кто-нибудь тревожил, да и сам он со своей массивной гитарой, которая теперь стояла у него в ногах, не хотел стать помехой кому-либо из пассажиров.       Ехать было долго, а в трамвае, в который он успел заскочить, не работала система отопления, хотя, может, ее и вовсе не было. Трамвай все-таки был старым. В любом случае за пару минут поездки Бестужев продрог до костей. Он мальчик не глупый, знал, что легко мерзнет, натянул и шапку, и перчатки, и связанный его любимой матерью шарф —никакого толку. Все что оставалось это смотреть в покрывшееся изморозью окошко и мечтать оказаться в своей скрипучей, но относительно теплой кровати.       Мечты мечтами, а реальность больно жалит, особенно в холодную пору, и, чуть не проехав свою остановку, Бестужев-Рюмин практически на ходу выпрыгнул из своего ночного транспорта.       Оказавшись в абсолютно незнакомом ему месте, Миша с минуту стоял, оглядываясь по сторонам. Пустая улица, вокруг усыпанные снегом гаражи, развалины и недостройки и все это освещала парочка тусклых фонарей. Бестужев достал из кармана бумажку, на которой набросал детальный план маршрута до нужного ему здания, но на местности юноша совсем растерялся. Он крутил и вертел этот белый листик, в попытках соотнести свои каракули с окружающей его реальностью, но все тщетно. Не без раздражения смяв этот клочок бумаги, Миша сунул его обратно в карман и пошел прямо, куда глаза глядят.       Какой-нибудь умный со стороны наблюдатель мог бы назвать Бестужева-Рюмина дураком, который не додумался включить на телефоне GPS и спокойно добраться до нужного места, но Миша дураком не был. Он бы и сам с радостью воспользовался услугами всезнающего интернета, однако быть бедным студентом это не только питаться лапшой быстрого приготовления и проживать в ободранной общаге, нет, это еще и не иметь возможность обеспечить свой мобильный телефон нормальным тарифом, с необходимым количеством гигабайт интернета. Как бы Бестужев не старался экономить, те самые злополучные гигабайты закончились еще неделю назад, а вместе с ним и бесплатные минуты на номера с другими операторами, коим был номер Рылеева. Потому вариант связаться с поэтом так же априори отпадал.       Удивительно вообще, как Миша не поддался панике в сложившейся ситуации. Любой другой человек на его месте, уже давно бы развернулся и, лихорадочно перебирая конечностями, сиганул бы домой. Но у Миши было два главных козыря в рукаве: чрезмерное упрямство и холод, притупляющий критическое мышление. Потому Бестужев-Рюмин как самый настоящий танк шел напролом, мысленно взывая к высшим силам.       Возможно, именно в этот день Миша поверил в Бога, когда после двадцати минут непрерывной ходьбы, он уткнулся в тупик. Поначалу Бестужев пришел в отчаяние. Столько идти не жалея сил и на тебе — тупик. Хоть головой об стенку бейся, что, в общем-то, Миша и собирался сделать, но подойдя ближе к кирпичной стене, заметил болтавшуюся на ней покрытую толстым слоем льда табличку с нужным ему адресом.       Губы Бестужева-Рюмина тут же расплылись в лучезарной улыбке, настолько широкой, что окоченевшее на морозе лицо закололо от острой боли. Он готов был от счастья рассмеяться во весь голос и кинуться целовать землю, но вовремя остановил себя, глянув на почерневший от грязи снег у себя под ногами.       Не теряя больше не минуты, Миша подошел к массивной деревянной двери в нескольких шагах от роковой таблички. Та не была заперта и со скрипом поддалась легкому движению руки молодого человека. За ней прятался крохотный подъезд и лестница на семь-восемь ступеней, которую Бестужев сумел в два шага преодолеть. По окончанию лестницы его ожидала еще одна дверь, которую Миша, не имея иных опций, решил приоткрыть, в надежде, что репетиционная база расположилась именно тут.       Маленькое уютное помещение, на которое Миша умудрился наткнуться, оказалось чем-то вроде приемной. Минимальное количество мебели: потертые кресло и диван, журнальный столик, тумбочка и занимавшая больше всего свободного пространства стойка регистрации. За ней сидел уже немолодой человек с темными как смоль бровями, густой бородой, в засаленной толстовке и серьгой в левом ухе. Бестужев-Рюмин коротко охарактеризовал бы внешний вид мужчины словами «типичный металлюга», даже не смотря на то, что в жизни с металлистами никогда не встречался, был уверен, что вид они имели именно такой. Разглядывая мужчину за стойкой регистрации, Миша даже не заметил, как слабо отапливаемое помещение наполнил холодный воздух, исходящий со стороны незапертой им двери. Бородачу это крайне не понравилось и он неодобрительно уставился на незваного гостя, однако не вымолвил и слова в упрек. Впрочем, Бестужеву и не нужно было ничего говорить, он быстро догадался, что за пару секунд своего пребывания в новом для него месте уже успел наделать глупостей и под тяжелым взглядом металлиста прикрыл за собою дверь.       К большому сожалению Бестужева-Рюмина, упрек в глазах бородача никуда не делся и Миша готов был уже подумать, что он успел еще в чем-то провиниться. Но кажется, Бестужев бородачу просто не нравился. Он понял, что надобно бежать поскорее из приемной. Вот только куда бежать? Знать это мог только этот недоброжелательный бугай. Мише ничего не оставалось, кроме того, как подойти и спросить где обычно репетирует группа «Союз Спасения». Мужчина внимательно выслушал вопрос. Еще раз обвел Бестужева строгим взглядом из-под своих черных бровей и, буркнув, что тому следует пройти в седьмую комнату вдоль по коридору, указал на проход, скрывающийся за очередной дверью. В знак благодарности за указанную помощь Миша неловко кивнул бородачу и быстрым шагом поспешил слинять подальше от стойки регистратуры.       Оказавшись в полном одиночестве в широком коридоре, Бестужеву-Рюмину наконец-то удалось вдохнуть полной грудью. «Стоило только не закрыть один раз дверь, а уже смотрит, будто голову мне оторвать хочет. Прям как тетка моя, когда та в магазине работала, только с бородой», — вертелось в голове Бестужева, пока он медленно ступал по скрипучим половицам вдоль многочисленных дверей. На каждой из них красовался номер и каждый отличался от другого. На одной двери цифра была позолоченная, на другой из дерева, третья вообще была старательно выцарапана чем-то острым то ли гвоздем, то ли чем-то пострашнее.       Вглядываясь в знаки, он медленно приблизился к той самой металлической двери с кроваво красной цифрой семь на ней. Под тусклым светом ламп она опасно сверкала, переливаясь различными оттенками от темно-малинового до алого. Миша глядел на эту керамическую семерку и чувствовал, как по спине начинают стекать холодные капли пота.       Вот он и добрался до своей цели, а дальше что? Решительность Бестужева поклонилась и ушла куда-то в неведомом ему направлении, оставив нашего героя одного с чувством медленно нарастающего страха. Он бегло глянул на настенные часы, но те, наверное, еще с самого открытия данной реп точки висели без батареек и толку от них не было никакого. Миша раздраженно цокнул языком и начал шарить под рукавом своей куртки. Нащупав кожаный ремешок, он потянул за него и из-под толстого рукава показался циферблат. Стрелки показывали десять минут одиннадцатого, что означает, Миша приперся на двадцать минут раньше, чем следовало бы.       Отложив свою бесценную гитарку в сторону, Бестужев начал ходить из стороны в сторону в раздумьях.       «Стоит ли мне сейчас зайти внутрь или же лучше дождаться назначенного времени за дверью?», — мысленно спрашивал сам себя Миша. «Вдруг, они заняты чем-то важным и супер секретным, а я к ним ворвусь и всем будет неловко».       Бестужев пристально вгляделся в дверь и, отойдя от нее на пару шагов назад, все же решил не заходить пока внутрь. Продолжил бродить и размышлять.       «Я вот все думаю, они, да они, а кто они?», — подумалось Мише. «Я ведь, кроме Рылеева, и не знаю никого. Видел всего раз по телику, как будто запомнил? Нет, конечно, не запомнил. Вот облажаюсь, а они меня и прогонят, не буду даже знать, кто прогонит. Лучше бы дома оставался, к сессии готовился».       Бестужев взглянул на дверь, ведущую из коридора обратно в приемную, оценивая свою возможность уйти прямо сейчас и больше никогда не возвращаться.       «Да с чего это я вдруг облажаюсь? Я, что на гитаре играть не умею? Умею. Я все умею! Я же хотел этого. Хотел попасть в группу к Рылееву».       Миша на секунду остановился и, круто повернувшись на пятках, пошел в другую сторону.       «Хотел попасть в группу? А хочу ли я этого сейчас? Что я вообще знаю о «Союзе Спасения»? Ровным счетом ничего, одни лишь слухи, да байки и те не самого благоприятного содержания».       Время шло, подобные вопросы продолжали возникать в голове Бестужева. Миша понимал, что его накрыла самая, что ни на есть паническая атака, но как быть с ней не знал, лишь бегал туда-сюда, посматривая на часы. Садился на холодный пол, вставал и снова продолжал свои метания, чтобы хоть немного согреться.       Тут-то мы и возвратились в начало этой истории, когда Бестужев, взглянув в очередной раз на часы, осознал, что двадцать минут уже успели пройти.       Миша был растерян и напуган, но никак не сломлен. Тяжело дыша, он продолжал гипнотизировать холодную металлическую поверхность двери. Бестужев с силой сжал кулаки. Бездействие будет худшим выходом из данной ситуации. Он ничего не потеряет, если провалится на прослушивании, но если получиться выйти из этой комнаты победителем, жизнь Миши может кардинально изменится и он был готов к этому. Готов от самой макушки и до последней капельки пота. Готов встретить будущее таким, каким начертано ему судьбой.       Лицо Бестужева преобразилось в изломанной, но задорной полуулыбке. Отмахиваясь от дурных мыслей, он уверенным шагом приблизился к двери. Кровь кипела от предвкушения. Сердце бешено колотилось в грудной клетке, а рука стремительно тянулась вперед. Стоило Мише ухватится за дверную ручку, как по всему телу будто прошел электрический разряд. Вот он момент истины! В последний раз, вдохнув полной грудью, Миша со всей решительностью потянул на себя дверь и…!       Потянул на себя дверь…       Потянул… на себя…       Ничего.       Бестужев отпрянул в сторону в недоумении. Голова его кружилась.       «Заперто?», — пронеслось в мыслях.       Он еще пару раз покрутил дверную ручку. Пробовал толкать дверь от себя, на себя, стучался сначала тихо, потом громче и еще громче — безрезультатно. Миша ожидал чего угодно, но не этого. Не ожидал, что за дверью попросту никого не окажется. Неужели его развели, обманули, неудачно пошутили, а он дурак бросил все свои дела и помчался к черту на кулички. Да даже если не обманули, Рылеев мог забыть про встречу, забыть про какого-то там Мишу, бедного студента с лингвистического факультета.       Впервые за день на Бестужева-Рюмина навалилась усталость. До этого он еще кое-как держался, а теперь какой был в этом смысл? Безысходность, так резко свалившаяся ему на плечи, не оставила и малейшего желания плакать, кричать, продолжать биться об запертую дверь, да и вообще делать что-либо.       Бестужев прислонился спиной к стене, рядом с которой одиноко стояла гитара. Он взял свой инструмент в руки и медленно сполз на холодный пол, утыкаясь носом в пыльный гитарный чехол. У него не было сил идти домой, да и как дойти до своего общежития Миша представлял крайне скудно. Все-таки сюда Бестужев добирался на одном только энтузиазме, а запомнить дорогу, по которой шел, даже не пытался. И теперь имеет, что имеет. Наскрести бы денег на такси или попробовать договорится с мужчиной из регистратуры. Может первое впечатление и впрямь обманчиво и тот на самом деле славный малый? Нет, славные малые не смотрят на своих собеседников как на добычу. Лучше держаться от бородача подальше и уж тем более не пытаться занять у того денег на такси (чревато последствиями).       Погруженный в себя Миша, даже не сразу услышал чьи-то шаги.       «Вот, наверное, и бородач за мной идет», — думал Миша, все еще не поднимая глаз на приближающуюся фигуру: «Выкинет меня сейчас на улицу как котенка. Может подраться с ним? Заберут меня в участок, а оттуда как-нибудь и домой. Хотя о чем я думаю… Этот громила меня с одного удара уложит и заберут меня уже не полицейские, а патологоанатомы. Вот весело-то будет».       Шаги тем временем становились все громче и громче, пока вдруг резко не оборвались. Миша всем своим существом почувствовал чье-то назойливое присутствие у себя над головой. Мысленно он уже подготовил себя вступить в полемику с бородачом, хотя у него не имелось ни единого аргумента в собственную защиту, но не тут-то было. Стоило Бестужеву оторвать лицо от гитары и поднять глаза на пришедшего господина, как все мысли тут же разбежались, словно мыши по норам.       На Мишу пристально смотрел незнакомый ему молодой человек, хотя Бестужев мог поклясться, что видел уже где-то это лицо, эти короткие черные волосы и темные глаза. Статная фигура казалась сидячему Мише более массивной, чем она была на самом деле, и в голове Бестужева проснулся тот самый инстинкт самосохранения, который дремал в нем притупленный тревогами и жутким морозом. Он крепче сжал в руках гитару готовый при необходимости драться или бежать. Одно из двух, Миша не мог знать точно, как пойдет игра. Но незнакомец не нападал на него, а взгляд его сменился с пристального, на изучающий. Темные глаза бегали по лицу Бестужева-Рюмина, то и дело, останавливаясь на спутанной копне рыжих волос. Наверное, волосы Миши показались незнакомцу довольно забавными, потому что он тихо хмыкнул ухмыляясь.       — Не сиди на полу, — начал он, — простудишься.       Миша не знал, как стоит ответить на заботливое примечание со стороны незнакомца и решил, лучшим решением будет молча подняться с насиженного места, что он в конечном итоге и сделал. С такой перспективы незнакомец Бестужеву не казался больше пугающим или опасным громилой. Он был с Мишей практически одного роста, просто немного шире в плечах и крепче телосложением. В темных глазах, которые еще совсем недавно казались зловещими и пустыми, отражался тусклый свет ламп, придавая взгляду некой теплоты.       Первым зрительный контакт прервал незнакомец. Он подошел к двери, в которую Бестужев пару минут назад с такой неистовой силою ломился, и достал из кармана связку ключей.       — И давно ты тут сидишь? — спросил незнакомец, отбрасывая ключ за ключом в поисках нужного ему.       — Довольно таки давно, — размыто ответил Бестужев-Рюмин.       — Рылеев молодец, конечно, — с упреком сказал незнакомец, оборачиваясь к Мише. — Постоянно ведь опаздывает. Я когда узнал, что он тебе встречу на пол-одиннадцатого назначил, ринулся со всех ног сюда, чтоб ты под дверью не куковал.       — Так ты из группы… — наконец-то дошло до Бестужева. Теперь он понял, где видел лицо незнакомца, в той самой программе по телику вместе с Рылеевым и остальными. Насколько Миша мог помнить, тот был в группе вокалистом. Бестужев мысленно согласился с выбором человека перед собой на эту роль, голос незнакомца так и ласкал уши.        — Ну, а кто же еще? А ты новичок, про которого говорил Рылеев, — ответил вокалист таким тоном, будто это было очевидно и Миша мог бы сразу догадаться, но осознав, что скорее всего именно он в данной ситуации не прав, ведь немного не с того начал их знакомство, решил извиниться. — Ладно, прости, возможно, мне стоило для начала представиться, — парень протянул Бестужеву свою ладонь для рукопожатия. — Сережа, вокалист.       Бестужев готов был уже протянуть своему собеседнику руку в ответ, но осознав, что он все еще в своих шерстяных перчатках, начал лихорадочно избавляться от них, ловя при этом краем глаза усмешку на лице музыканта напротив.       — Миша, гитарист, — на одном дыхании выдал Бестужев-Рюмин, освободив правую руку. Будучи в немного неадекватном состоянии, он крепко сжал ладонь своего нового знакомого, возможно даже слишком крепко. Миша подметил, что в отличие от его до окоченения холодных конечностей, ладонь Сережи была обжигающе горячей, единственным источником тепла, за который хотелось уцепиться и никогда больше не отпускать.       — Да ты весь дрожишь, — встревожено заметил Сережа.       И ведь действительно Миша дрожал. Дрожал от холода и довольно давно, не замечая этого за кучей навалившихся не него переживаний.       — Да пустяки, — смущенно ответил Бестужев, с долей сожаления выпуская руку собеседника из своей. — Просто холодно тут у вас.       — В таком случае, — начал Сережа и важно поднял нужный ключ из связки над уровнем глаз Бестужева, — будем пить чай и отогреваться, пока Рылеев с остальными не изволят явиться. Как ты на это смотришь?       Миша смотрел на это с довольной улыбкой на лице. Он еще совсем не знал этого Сережу, но, кажется, у того имелся удивительный дар поднимать людям настроение, в особенности Мише Бестужеву-Рюмину.