молись на меня

Клаус буквально боготворил Пятого. его плечи, шею, кисти рук, тонкую талию, выпирающие ребра, острые до сумасшествия колени и такие же острые скулы, боготворил его ступни, шрамы, губы и темные, рассыпчатые волосы. родинки, которые были расположены в хаотичном порядке вдоль спины, ярко выраженные ключицы. его бледную, почти фарфоровую кожу. боготворил эту темную душу . душу без единой частицы сожаления и сочувствия. никогда в жизни Пятый не посмотрит на такое дело, как помощь другим. он существует только для себя. для себя любимого. Пятый был кукловод, а Клаус только лишь его марионеткой. чаша ожидания помощи самому Пятому была с кровью, но она давно была переполнена, уже вытекала за края. больше ему нечего терять, ведь он потерял все. теперь его очередь отыграться. из его уст всегда летела лесть вперемешку с сарказмом. грамотная и уже отточенная речь просто обволакивала разум пеленой веры во все ранее сказанное. он пытался сохранить образ вполне адекватного молодого человека, ведь к нему тянулись люди, которые являлись выгодой. люди, которых он сортировал по типажам. безжалостно выкидывал глупых и стереотипных, тех, кто не понимал его превосходства. выкидывал тех, кто не был готов подчинится ему. и Клаус был тем, кого Пятый оставил в своей коллекции. Четвертый был трофеем для мальчишки. главным объектом для его прихотей. но был у того единственный недостаток - он сам совершенство. Клаус был из тех, на ком Пятый жестоко отыгрывался. а что Четвертому? верно - ничего. он был одурманен своими чувствами, он пустил себя по волне забвения. взгляд Пятого с потухшим огнем и нотками лживости. лживостью во взаимных чувствах которую Четвертый умело не замечал. но местами садизм Пятого был настолько силен, что порой мазохизм уходил на второй план. надоедливый дурман, который стал похлеще наркотиков, пропадал, и глаза открывались на реальную картину происходящего. Пятый не убивал его и именно поэтому Клаус порой молил и мечтал о смерти. он не уничтожал Клауса, он ломал его. ломал на мелкие части, вдребезги, на острые осколки, втаптывал в землю. вот номер Пять подставляет к чужому горлу нож, грозясь убить. легко проходится по коже, надавливая на нее лезвием, оставляя царапину, от чего Четвертый выгибается и хватается руками за этого сраного садиста, громко выстанывая его имя. Клаус все же думал, что после всей этой горькой игры будет награда. награда за участие. награда, которая заключается в чувствах заботы, любви и понимания. но увы, таковой нет. есть только посмертная. за смерть, собственно. он уговаривал себя, что нужно держаться и терпеть. что он получит всю эту чёртову заботу. он врал себе в том, что он не игрушка. врал в том, что его по настоящему любят. а Пятому нужно всего лишь это удовольствие. удовольствие от увечий другим. он заставлял Клауса молится на него самого. записывать эти чёртовы молитвы в тетрадь и читать, читать и ещё раз читать. читать перед сном, перед завтраком, обедом и ужином. четко и без заминок проговаривать, даже когда Пятый сжимает ледяными пальцами его горло. для него тот был игрушкой. игрушкой, которую можно уколоть, ударить, придушить или пнуть, а она просто будет молчать, либо просить о большем. никаких романтических чувств. Пятый хотел подчинить себе Четвертого. сломать, испортить, перевоспитать. чтобы тот зависел от него. чтобы бешено бился в истерике, когда он не придет к нему в комнату глубокой ночью. когда Пятый не скажет ему что-либо или даже не взглянет на него. когда не коснется его шеи, когда не будет выплёвывать унижающие слова прямо в ухо, не будет калечить до потери сознания и звона в ушках, а потом просто уйдет, напоследок коротко взглянув на брата, который давится собственной кровью, пачкая ей белоснежный ковер, будет с удовольствием наблюдать как Клаус обрабатывает кровоточащие раны, захлебываясь слезами от осознания того, насколько он жалок, выливая на порезы почти весь флакон спирта. как дрожащими руками будет брать бинты и туго стягивать, пока те впитывают в себя такую прекрасную кислую кровь. как будет прикладывать лёд к бордовым с оттенком синего цвета синяками. и Пятый даже не станет помогать ему. просто оставит его к чертям собачьим, снова и снова вспоминая как он бьёт плеткой по чужой коже, от чего на той выступают капли крови. будет вспоминать крики Клауса. только не от удовольствия, а уже от боли. будет вспоминать. зная, что скоро это повторится. он всего лишь кукла. кукла для такого блядского психопата и садиста, как Пятый. а Клаус все равно надеется на любовь.