Пьяная правда.

      Бывают дни плохие, бывают и хорошие. А бывают такие, когда понять не можешь, как удалось докатиться до того, что имеешь в настоящем. Вроде бы, всё как всегда: всё та же кружка на столе без ручки, с обколотыми краем, всё тот же письменный стол, на котором привычно разбросаны листы исписанной бумаги вперемешку с чистыми и какими-то важными документами, образующими в целом полнейший хаос. Владимир называл это творческим беспорядком, остальные же говорили что это просто безалаберность. Хотя, кто знает, может, они и правы, как ни прискорбно это признавать. Вот только от того нелегче всё равно.       День сегодня с самого начала не заладился. Сначала кофе сбежал, заставляя выматериться на расплывающиеся коричневые разводы по плите. Отмывать их желания совершенно не было, но и оставлять всё так было бы уже кощунством. После добрых минут сорока оттирания всего того безобразия поэт уже взвыл от ненависти ко всему живому и неживому на этом свете, но, закончив начатое, сел за кухонный стол и столкнулся с остывшим кофе. Проскрипев зубами, он залпом осушил чашку, даже не поморщившись.       И ладно бы на том неудачи закончились, но не тут-то было. После своего весьма скудного «завтрака», если позволите это так называть, мужчина решил поработать. Ещё вчера он получил письмо о том, что издательство отказало ему в печати, поэтому нужно было искать и писать что-то новое, либо перекраивать старое. Второе, к слову, ещё хуже, чем первое. Гордость ли взыграла над ним, бес ли попутал, но закатить скандал прямо в кабинете у директора издательства, что Маяковский вчера и сделал, казалось сейчас уже глупым, слишком опрометчивым поступком. Как бы то ни было, но решать проблемы нужно, а извиняться мужчина не намерен точно.       Рукописи валялись на столе вместе с письмами, найти нужное было почти нереально. Перебирая листочки, он клялся себе, что никогда больше не будет так всё запускать, пока не наткнулся на запечатанный конверт. Письмо о неуплате. Грозились отключить отопление, если Владимир не заплатит через месяц. Этого ещё не хватало… Мужчина тяжело вздохнул и посмотрел, каким числом оно датировано.       Ровно месяц назад. Ровно месяц…       Скривившись, он судорожно потянулся к батарее, понимая, что та холодная. Поэт ударил себя ладонью по лбу, опускаясь на стул. Это какое-то проклятие. Денег практически не было. Последнее время мужчине с его стихами часто отказывали, поэтому средств еле хватало, чтобы существовать, не то что платить за что-то. Он и так едва ли сводил концы с концами. Но кого это волнует? На улице стоял холодный ноябрь, не предвещающий тепла. Диагноз неутешительный. А потому, нужно было быстрее заработать в кратчайшие сроки, чтобы не умереть, превратившись в ледышку.       Маяковский сел за стол, выуживая чистый лист бумаги. Взяв в руку стальное перо, он задумался. Обычно слова ему подсказывало сердце. Владимир почему-то всегда знал, о чём писать. Всегда, но не сейчас. В голове полнейшая пустота, и только эхом разносится тиканье часов. Пытаясь мыслить логически, поэт старался изо всех сил найти хотя бы тему. Ругать власть было хоть как никогда актуально сейчас, но крайне невыгодно в его положении. Есть лишь одна вечная тема, которая почти всегда пользуется спросом в широких кругах, — любовь. Поэтому, невзирая на неохоту и сильное желание взять передышку, мужчина принялся за дело.

***

      Прошло не меньше получаса, а на бумаге так и не появилось ни одного слова. Маяковский выругался. Писать, когда не хочешь, но надо, невозможно. Это — сплошное насилие над собой. В голову ничего не шло, как бы он себя ни мучал. Каждая малейшая мысль, которая проскакивала в голове, пресекалась на корню, уж слишком глупа была. Поэт облокотился на спинку стула и прикрыл глаза. Ждал чуда, не иначе. Когда манна небесная соизволит спуститься до него, вот только та что-то не торопилась.       Не выдержав, мужчина встал и начал нервно ходить по комнате. Где-то внутри стало болезненно ныть, всё настолько осточертело. И эти стены, и эта комната, и даже любимая когда-то маленькая Петербургская квартирка. Хотелось перемен, но возможности не было совсем. Погода ничуть не радовала. За окном начал лить то ли дождь, то ли снег, то ли всё сразу. Мужчине уже было откровенно плевать. Шум разносился по комнате, создавая определённый ритм. Владимир присел на краешек собственной кровати и прикрыл глаза. Он буквально чувствовал, как перегорает к тому, чем мечтал заниматься всю жизнь. Это ломает его постепенно, просто из-за того, что всё идёт наперекосяк уже который месяц. Он ужасно устал от всего и хочет сделать глоток свежего воздуха, да только где уж там… Желание напиться вдребезги, чтобы попросту забыться, возрастает. Негативные мысли сгущаются над ним, словно тучи над головой. Кажется, ещё чуть-чуть и сорвётся. Голова гудит, но из раздумий Маяковского вырывает стук в дверь.       Сначала мужчина думает, что ему показалось, но когда назойливый звук снова повторяется, Владимир подскакивает с кровати и направляется в коридор. Нежданный гость продолжает колотить и останавливается лишь тогда, когда на пороге показывается хозяин квартиры. Маяковский заинтересованно прислушивается сначала к шуму за дверью, но выяснить из этого для себя ничего не может. Тогда мужчина восклицает «Кто здесь?», всё ещё надеясь, что он просто сходит с ума, на что слышит «Сам посмотри» и ехидные смешки. Ну конечно… Кто же ещё это мог быть, как

он

!..       Владимир недовольно фыркает и собирается уже послать упавшего ему как снег на голову, по «счастливому» случаю, очевидно, нетрезвого друга. Хотя, непонятно, можно ли так его называть после всего того, что между ними было. Маяковский медлит, и поэтому стук повторяется, — по ту сторону уже буквально барабанят, — заставляя поэта чертыхнуться и всё-таки отпереть несчастную дверь.       В проходе стоял никто иной, как Есенин, весь светившийся от счастья. Светлая макушка в тёмном свете парадной сильно контрастировала, а настроение поэта было на такой высоте, что аж Владимир поморщился, — от Сергея несло за версту алкоголем и дешёвыми папиросами. — Ну и чего ты здесь забыл? — бесцеремонно проговорил Владимир, не утруждаясь на банальные вопросы и нормы приличия. — Своё сердце… — протянул далеко не трезвый поэт, растягивая губы в слащавой улыбке. Маяковского даже передёрнуло от такого, хоть он и старался виду не подавать, не реагировать на эти провокации, — Оно у тебя, я наверняка знаю… Не поможешь найти?.. — Очень смешно, — огрызнулся мужчина, откровенно раздражаясь ситуацией, — Скорее уж совесть ты где-то ухлопал, пьянь! — Фу, как грубо… — скривился Сергей, но почти сразу забыл об этом, — алкоголь всё-таки делает своё дело, — Пригласишь на чай? Я зайду? — риторически бросил он, чем снова безумно выбешивал хозяина квартиры. — А что, если я скажу, что не хочу тебя видеть? — надменно поинтересовался Владимир, облокачиваясь в дверном проёме, скрестив руки на груди. — Ты соврёшь, — беззаботно ответил Есенин и по-свойски прошёл в чужую квартиру, пьяно улыбаясь.       Маяковский лишь тяжело вздохнул, цокнув языком. День обещает быть весёлым, а последствия — непредвиденными…

***

      Сергей был настолько невменяем по приходу, что потребовалось довольно много времени, чтобы тот мало-мальски пришёл в себя. На улице был уже вечер, — часов пять, не меньше, — когда Владимир смог наконец немного утихомирить весьма буйного гостя, уложив его на собственную кровать, пред тем прочитав нотации о вреде алкоголя и бла-бла-бла… Есенин его не слушал, изучая потрескавшуюся штукатурку на потолке, найдя это занятие куда интересней нудных нравоучений. Маяковский неодобрительно посмотрел на парня, валявшегося пластом и продолжавшего улыбаться. Счастья полные штаны. И откуда в этом дурачине столько умещается? — Ты меня поражаешь, Серёж, ей-Богу… — А говорил, что атеист — в Бога не веришь…       Есенин смотрит на него сквозь ресницы, ожидая реакции. Лукаво, точно нарочно нашкодивший малый ребёнок. Его будто бы забавляет то, как бесится мужчина, стоит ему слово лишь сказать. Владимир устало трёт переносицу и снова садится за стол, искренне надеясь, что удастся что-нибудь написать, чтобы завтра сходить в издательство и предложить новые стихи. Сергей разочарованно вздыхает, понимая, что его нагло проигнорировали, но не останавливается. В его планах не было отставать после первой же промашки, а потому, он перекатывается со спины на живот, переворачивая когда-то аккуратно заправленное одеяло. Маяковский, не поворачиваясь, шипит от злости, но отделывается лишь одной фразой: — Как уж на сковородке… У тебя шило в заднице, что ли?..       Видимо, этого Есенину достаточно, потому что он начинает хихикать. Владимир лишь цокает языком, возвращаясь к делу. Сегодня нужно обязательно закончить. За спиной всё ещё слышатся смешки, но поэт старается не обращать на них никакого внимания. Сейчас нужно сосредоточиться. Пусть хоть весь мир рухнет, но дописать он обязан.        Маяковский окунает перо в чернила и неуверенно выводит первое слово на листе бумаги. Самый сложный шаг — начать, а дальше уже должно как-нибудь само пойти. Владимир пишет без особого энтузиазма, медленно чиркая слова. Окинув взглядом то, что получается, он закатывает глаза и решительно перечёркивает всё написанное. К чертям эту бессмыслицу… Мужчина нервно смотрит в сторону и, не обронив ни слова, начинает снова записывать то, что первое прийдёт на ум.       Сергею, крайне недовольному таким раскладом, видимо, наскучило лежать смирно, хотя прошло от силы минут пять. Парень оглядывается по сторонам и приподнимается на локтях. Маяковский сидел ровно, с прямой спиной и улечённо чем-то занимался, что не могло не привлечь Есенина. Нахмурившись от того, что никто не обращает на него внимания, парень сполз с кровати и тихонько подошёл сзади к Владимиру, немного пугая его своей неожиданностью. Мужчина вздрогнул от тёплого прикосновения к своему плечу и дёрнулся в сторону, заглядывая в лицо заинтересованному другу. — А что ты тут делаешь? — практически пропел Сергей, изучая чирканую-перечирканную страничку. — Ты чего подскочил, придурошный? — Это стихи, что ль?.. — проигнорировав вопрос, который скорее был риторическим, спросил Есенин, — Да уж, негусто… Теряешь хватку, Володь. Стареешь, что ли? — хмыкнул он. — Ляг, блять, и лежи! Не мешай мне! — огрызнулся взбешённый таким поведением мужчина. — Да ладно тебе! Я ж от чистого сердца, помочь тебе хотел… — наигранно обиженно произнёс Сергей, — Хотя в твоём случае, боюсь, что уже ничего не поможет! — рассмеялся пьяный поэт. — Какая же ты язва всё-таки… — буквально прошипел Маяковский сквозь зубы, — Вот откуда ты взялся на мою голову, а?.. — Из Рязани, — довольно протянул парень и плюхнулся на стул рядом, подвинув его поближе к другу, — Ну давай сюда твою тухлятину, будем стихи писать.

***

      Сергей сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и периодически подсказывал слова занятому работой поэту. Тот лишь фыркал, но к подсказкам всё же часто прислушивался, вписывая наиболее удачную рифму. Есенин, довольный собой, бегал глазами по строчкам и отпускал шуточки про то, как же удачно он зашёл в гости, иначе полки книжных магазинов пополнились бы «ещё одной бредятиной, которую в простонародье называют стишки». Маяковский матерился, слал его на все четыре стороны, но тот даже не собирался уходить, ехидно хихикая в кулак. Владимир знал одно точно: Сергей сам по себе невыносим для него, а пьяный Сергей — исчадие ада. При этом, оба знали, что это ложь, но оба продолжали играть именно тот образ, который приписывали друг другу. — К слову «белый» ты подобрал рифму «смелеть»? Тебе лет сколько, чтобы таким остолбнем¹ быть? — вновь воскликнул парень, нависая над листком через плечо мгновенно нахмурившегося Маяковского, — Не пойдёт, переделывай, — откинулся на спинку стула Есенин, чуть прикусив язык, боясь, что слишком сильно перегнул палку и обидел. — Ну, а что ты предлагаешь? — смиренно поднял на него взгляд уставший Владимир, не желая больше ругаться. Он на сегодня уже вдоволь наспорился, поэтому сил на это не осталось, не говоря уж о желании. — Смысл поменять можно, растянуть мысль. А заместо слова «смелеть» вписать «зрелый», «смелый» или «умелый», как сердцу угодно будет.       Мужчина задумался, глядя на Сергея, который, кажется, впервые за вечер не язвил и провоцировал, а просто пытался помочь. Голубые глаза поэта сверкнули в свете лампы, а на губах была искренняя улыбка. Владимир сглотнул вязкую слюну, не понимая, что послужило поводом для смены настроения, но одёрнул себя, переписывая предложение нарочито аккуратным почерком. Есенин поднялся с места и прогнулся в спине, потягиваясь и зевая. Сквозь белую рубашку, застёгнутую не до конца, просматривались выпирающие рёбра из-за худощавого телосложения, но Маяковский заставил себя снова отвести взгляд в сторону, не давая воображению воли. Парень выглядел тоже утомлённым, разминая шею. — Может, спать ляжешь? Я сам как-нибудь допишу, — мягко предложил Владимир, поднимаясь со стула.       Сергей потупил взгляд в пол, закусывая губу, и кивнул. Мужчина хотел было пойти расстилать постель, но чужие руки его вдруг остановили и плотно легли на его талию. Маяковский взглянул на парня, стараясь дышать как можно ровнее. Сердце зашлось в бешенном темпе, иногда пропуская удары. Губы напротив были чуть приоткрыты, а зрачки расширены, придавая иссиня-чёрный оттенок. Вдох. Есенин максимально приближается к поэту, вжимаясь в него всем телом. В глазах у самого страх и черти пляшут. Выдох. Горячее дыхание опаляет кожу, а между губами каких-то ничтожных сантиметра три. Владимир смотрит на него, не моргая, ловит каждый вздох. Главное не отводить глаз. Мужчина практически невесомо касается скулы друга, а тот льнёт к его тёплой ладони. Сергей смелеет и поддаётся вперёд, соприкасаясь губами, как бы спрашивая разрешения. У Владимира от этого жеста крышу сносит, и он перенимает инициативу, начиная терзать губы парня. Есенин жмётся к нему плотнее, оглаживает напряжённую спину, продолжая отвечать на поцелуй. В комнате полная тишина, лишь они вдвоём стоят посередине, жадно лаская друг друга, пытаясь взять из этого поцелуя всё и запомнить, запечатать.       Маяковский нехотя отстраняется, когда воздуха начинает не хватать. Он смотрит на парня, не моргая, но не выдерживает и отводит взгляд. — Это всё ничего не значит, так ведь? — спрашивает он, не смотря в сторону Сергея. — Да, естественно, — кивает Есенин в ответ. — По два раза не ошибаются, Серёж, — усмехается Владимир. — А мы ошибаемся. — Ты прав. Завтра же всё забудем.       Маяковский смотрит на парня нечитаемым взглядом, и тот будто бы зеркалит это действие. Оба молча стоят, не зная, что и сказать. Вроде, и так всё понятно, но почему-то сердце болезненно сжимается от этих слов. — Так, ты ложись, а я принесу второе одеяло, отопление отключили как-никак, — щелкает пальцами в воздухе Владимир, отчего Есенин вздрагивает, но энергично кивает, видя, как фигура мужчины направляется в другую комнату.

***

На улице Ветер Роняет стихию, Кладёт жизнь мою На лопатки. А Вы на пороге, Вы слишком красивы, Но снова играете в Прятки… Вы знали, Что я, Не предвидев Конечной, Помчался бы К Вам через ночи. И сколько б не длилось Ваше «навечно», Что сука-судьба нам пророчит, Я б помнил. И шёл. Сквозь дождь, Через вьюгу, Превозмогая Преграды. Скажу, что поверю, Пока вы смеётесь, Чиня вид, Мол, видеть Не рады. Пускай, Не успеем! Пускай, Всё забудем! Нам утро подскажет Забытое. Мы с Вами Утонем. Мы с Вами Не будем. К чертям рвенье чувств Неприкрытое!.. Я б медлил и мучал, Вы б рдели, робели, Оставив на память открытку, Ушили бы Вы В темень, Но я не забуду Ту пьяную Вашу Улыбку!.. Ах, если б успели… Но снова тону Я, Как камень, Иду я ко дну… Спасибо. Довольно. Родных глаз минуя, Я вру… Я снова вам вру…

      Маяковский дописывает последнюю строку и ставит многоточие, оглядываясь на мирно спящего Сергея на его кровати. На лице невольно появляется тёплая улыбка от умиления и спокойствия. Владимир сам не знает, почему так происходит, но понимает, что так нужно. Так только с ним. Поэт наверняка знает, что Есенин завтра же забудет то, что сегодня произошло. Не впервой уже. Оно и к лучшему, на самом деле.       Шесть написанных стихотворений лежат на столе и только одно кажется настоящим, чувственным. В издательстве с руками и ногами оторвут все, это уж точно. Маяковский зевает и смотрит на часы, обнаруживая, что на дворе стоит уже ночь. Запрятав последнее стихотворение подальше, мужчина направляется идти спать на диван, уже предчувствуя, что будет утром. Поэт усмехается своим мыслям и постепенно погружается в сон, забываясь на время обо всём, что было. Чтобы завтра сделать вид, что оба ничего не помнят, нужно всё забыть.

***

      Есенин поросыпается как никогда рано, чувствуя, что нос замёрз. Парень поднимается с кровати, ощущая жуткую головную боль, и даже не удивляется. Он помнил вчерашний день весь, до мельчайших деталей. Как всегда.       Поёжившись от холода, Сергей тихо прошёл в зал, видя спящего друга, и улыбнулся. Ну и намучились они вчера… Задумчиво глянув и найдя глазами чистый лист бумаги и карандаш, лежащие на столе, Есенин взял один и быстро начал писать те строки, которые крутились у него в голове, кажется, всю ночь. Именно сейчас было нужно записать их, поэтому медлить смысла не было.       Сергей посмотрел на готовое стихотворение и удовлетворённо выдохнул. Сложив листочек пополам, он положил его на стол, последний раз глянув на Маяковского, не желая его будить. Парень решительно вышел из квартиры, закутавшись в своё пальто, и пошёл вниз по проспекту.

Мой сон, моя тайна в костре догорает Под веяньем обнажённого пыла. Сожги в нём улыбку, гляди, как мелькает, Скажи, как то сердцу не мило. Я пьян и распущен, мне правда не в тягость, Я будто в мгновенье забылся. А Вы улыбнулись и в вены тем сладость Вкололи, ах, лучше б я скрылся… Мы с Вами похожи, под куполом света Тенями лишь только мелькаем, Но всё ж ожидаем вместе рассвета И всё ж невзначай догораем. Надменными взглядами вместо желанных Я весь в буре чувств Вас касаюсь. В лицо вам твержу зло, но вы не ведётесь. Я пользуюсь, снова играюсь. Я Вас оскорбляю, я Вас презираю, Но в сердце своём таю слабость. И встречи я с Вами до гроба желаю. Мне в радость, не верь, правда в радость… Вечно Ваш С. Е.