Главное в жизни

Мир погибал. Всегда. Мир возрождается. И в этот раз. Гилберта не будет. Но Кику останется. Вместе с ним. Знает и молчит, храня обет. Боясь шевельнуться, чтобы благословенный венец из листьев и ягод не осыпался проклятой сгнившей трухой, он сидел на веранде, открывающей вид на осенний сад. И бледность Гилберта. Величественно подчёркивалась пурпурной мантией его сияющая фигура в лучах радостного солнца. Кику, иссушающего эти три месяца и целую жизнь, ничто не потревожит. Этот убаюкивающий ритм качелей действует на него. Так раньше не было и никогда так не будет. Кику взволнован приездом Гилберта, который привёл их в движение: — Надолго? — Навсегда. — Это очень мало, — прокричал в безучастную пустоту Кику, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Пруссия умолял не сжалиться: — Япония, в мире нет ни одной другой нации, которая бы меньше страшилась смерти. — Подобно тому как теперь тебе опасно приближаться к солнцу! — А если я люблю его больше жизни? Кику провёл свою скорбь долгим немигающим взглядом, пока глаза не увлажнились истинными намерениями, которые он решительно смахнул: — Как скажешь. — С напущенной весёлостью отдалился от темы: — Что ж, пора задуматься о её смысле? Но думать было некогда. Когда Гилберта нашла тяжело ступающая по декабрьскому снегу болезнь, она заставила поплатиться за столетия неприкосновенности его разума. Ослабленного человеческим телом Гилберта ждал последний конец вечности. И пусть он боролся за каждый, но не разменивал качество на количество. Головной боли не уменьшали анальгетики, и Гилберт погружался в пучину моря отчаяния, багровевшего с отражением вспышек агонии: — А, я ещё не умер. И Кику тоже. Старается объять сном: — Повторяй «я люблю тебя». — Меня? — Тебя. Комнату отчаянно заполняли «Я люблю тебя», «я люблю тебя», «я люблю тебя», «я люблю тебя», «я люблю тебя», «я люблю тебя», «ялюблютебя», «ялюблютебя», «ялюблютебя», «ялюблютебяялюблютебяялюблютебя»... И тишиной пользуется Кику, чтобы сменить холодный компресс, принося с собой тусклую полоску света, падающую в обрыв: — Я люблю... А Кику всё выше взлетает над океаном и пытается удержать красной нитью шарфа Гилберта. — Рассветы, — произносит Гилберт, глядя на солнечное гало. Перед ним была глубокая ночь. Без луны некому свидетельствовать, как пеной он растворился за песчаной полосой. В последний раз качнулся Кику над краем чёрной бездны, где море стало продолжением неба, в которое когда-то взлетал с гребня волн орёл. Его солнце спустилось к воде и поглотилось в пламени заката. Оно не боится смерти. Казалось, к утру нового года шарф на их связанных руках стал больше. Не было ничего и было всё, кроме последних слов Гилберта, сказанных с лукавой улыбкой: — Я понял, что главное в жизни. Конец.