Affection

Когда Белла пьяная, ненавидеть ее становится очень просто. Она несёт чушь бесконечно, лезет к кому-то постоянно, мельтешит рядом и совершенно не отдаёт отчета своим действиям. Взгляд ее в такие моменты отражает полную бессознательность. И Насте становится мерзко до отвращения. Когда Белла пьяна, она всегда липнет к Петровой. Пытается что-то сказать, но получается только бессвязный бред. Виснет на шее, заставляя морщиться от резко ударившего в нос запаха алкоголя. Особенно злит все это, когда сама Настя трезва, как на том корабле. А Кузнецова в хлам, и ей весело. Чертовски весело. Она шумит, танцует, продолжает пить виски и какие-то самодельные шоты. Подлетает к Петровой неожиданно, как всегда. Неуклюже впечатывается ей в бок и повисает на шее. Почти автоматически Настя ловит ее за талию, чтобы та не выпала за борт, и выслушивает пьяный бред. «Бля, Насть, ты просто ахуенная, ты знаешь». «Самая, блять, лучшая». «В душе не ебу, чтобы делала без тебя». «Пиздец люблю», - припав к настиному плечу, щекоча шею дыханием. И прочую ересь, которая никакого отношения к реальности не имеет. Потому что когда Белла трезвая, между ними почему-то вырастает стена. Кузнецова ошивается с Анжеликой. Они же пиздец какие подруги. Правда Лужанская дистанцируется при первых же проблемах. Настя сама бы так хотела. Просто оставлять Беллу одну, сваливать в закат и не выслушивать новый и новый пьяный пиздеж. Но почему-то не выходит. И Петрова ненавидит ее каждый раз, когда та напивается. Потому что это очень просто. Но все равно остаётся рядом. Когда Белла пьяна, ее не жалко. От слова совсем. Наоборот, хочется, если не наказать ее самой, то хотя бы увидеть, как мироздание, судьба или хуй пойми кто ещё делает это. Наконец, у Петровой притупляется порядком надоевший, нездоровый материнский инстинкт в отношении Кузнецовой. Пусть Белла огрызается, выясняет отношения с кем-то, дерётся с Алиной, пусть. Это не настины проблемы. (Но ебнуть Алине в глаз все равно хочется. Петрова, как может, подавляет это желание, убеждая себя в том, что мелкая допилась и довыебывалась, поэтому заслужила). Когда Белла пьяная, спросу с неё в три раза больше. Слова - хуйня, извинения - хуйня. Она должна делом доказать хотя бы, что сожалеет. И Кузнецова делает. Ее маленькая, упрямая и выебистая Белла не спорит, а молча идёт добывать им еду. В этот момент она чувствует себя виноватой и с детским желанием все исправить, чтобы взрослые не ругались, старается изо всех сил. И ее взрослые, кажется, все до одного, гордятся ей, потому что она справилась, и защищают от нападок. И Настя тоже. Потому что Кузнецова уже не пьяная. И ненавидеть ее не получается. Петрова не раз говорила, что Белла - ребёнок. Это подтверждалось каждым ее безответственным поступком и абсолютной беспомощностью перед проблемами. Вот и сейчас Кузнецова стоит по пояс в воде и не может и шагу ступить, чтобы добраться до другого берега. Настя думает: «А какого хрена вообще?». Белла - взрослая девочка. И должна сама разгребать своё дерьмо. А не ждать помощи. Потому что здесь каждый сам за себя. Но Кузнецова выглядит такой беззащитной и потерянной сейчас. И Настя больше не думает. Просто возвращается за Беллой. За ее несносной, глупой, раздражающей Беллой. Доплывает до Кузнецовой, тянет за собой, объясняет, что делать, старается говорить спокойно, чтобы не вселять ещё больше паники. Позже, когда они в какой-то развалюхе уезжают наконец из леса и поют детские песни, замерзшая Белла жмётся к Насте, которая в очередной раз забивает на все разумное и растирает Кузнецовой плечи, чтобы согреть. *** В комнате к вечеру ощутимо чувствовалась начавшаяся осень. Промозглая, зябкая. Возращение Ванышевой вселило в стены жизнь (или ее подобие). Сейчас Катюша веселилась с девочками, и Настя была ей благодарна. Не только за это. Вообще за все. Петрова устала смертельно за эту неделю. Быть лидером сложно. Быть хорошей ещё сложнее. Быть с Беллой (в любом значении) просто невыносимо. Настя натягивает футболку, когда дверь тихо открывается. Она не дёргается даже, ведь кроме Кати никто бы не зашёл. - Бля... прости... я Невнятное белкино бормотание режет слух. Петрова медленно поворачивается и удивлено распахивает глаза. Кузнецова выглядит так, словно застала кого-то за оргией, а не увидела голую спину Насти. Последняя вопросительно бровь гнёт, а затем, не дождавшись ответа, идёт к кровати, падает на неё устало. - Чего ты хотела, Белла? - Я... это... сказать хотела, в общем... ну... поблагодарить... Говорит, словно сама из себя клешнями слова тащит. С благодарностью у неё всегда было не очень. Насте бы ограничится одним кивком, не за что, мол, проехали. Но она зачем-то сдвигается чуть в сторону, приглашая. Белла на удивление послушно садится на кровать. От неё пахнет сейчас чистотой, каким-то цветочным гелем для душа и чем-то до одури знакомым и родным. Сидят молча. Кузнецова погружена, видимо, в свои мысли. А Настя пялится на чужие бледные пальцы. На них оторвана кутикула, а костяшки красные от псориаза. Это должно, наверное, отталкивать. Но беллины ладошки выглядят маленькими и трогательными. Почти не думая, Петрова берет одну в свои руки. Она холодная и, удивительно, очень мягкая. Белла от прикосновения почему-то даже не вздрагивает. Лениво переводит взгляд на чужие ладони, в которых ее рука словно утонула. Чуть шевелит кистью. - Ты правда так плохо обо мне думаешь? - тихо спрашивает Настя. - В смысле? - Ты не ждала, что я помогу, - не спрашивает. - Ну.. мы же, бля... ругались, - начинает оправдываться по-детски и чуть елозить. - И похуй, Белл. Я бы не кинула тебя. Кузнецова руку вырывает резко. Кидается Насте на шею, что той приходится опереться на кровать левой рукой. А правой прижать тщедушное белкино тело к себе. Слушать едва различимое «спасибо» куда-то в шею. Гладить по светлым волосам. Скоро придёт Катя, и увиденное покажется ей странным. Но значения особого это не имеет. Ведь Белла, ее Белла, сейчас здесь. И с ней тепло. Она до бешенства раздражает. Никогда не слушает, что ей говорят. Ведёт себя, как ребёнок. А когда выпьет, ненавидеть ее становится так легко. Почти также легко, как любить.