* * *
Поезда в Плоском мире тоже были в диковинку, но о них Тиффани кое-что знала. Однажды ей даже пришлось проехаться на таком из Ланкра в Анк-Морпорк и нехотя признать, что это много быстрее, чем тащиться в почтовой повозке. Но вдруг очнуться посреди этого грохота?! Когда Тиффани открыла глаза, ей показалось, что она сидит в какой-то комнате и дрожит с головы до ног, потом – что дрожит сама комната. Обведя комнату ошарашенным взглядом, она наткнулась на квадратное окно, где ей навстречу мчались, словно живые, поля, деревья и игрушечные домики. Еще через секунду пришло осознание, что они-то стоят на месте, а бежит сама Тиффани. Словом, это было что-то вроде бабушкиного фургона, только запряженного десятью самыми быстрыми лошадьми на всем свете. С похмельем Тиффани не была знакома, но тогда ей пришло в голову, что как-то так оно и выглядит. Голова гудела, во рту – гадкое ощущение тошноты, как после дневной дремы. Наверное, подумалось ей, я и в самом деле задремала, может быть, даже верхом на метле, и сейчас вижу какой-то чудной сон. Ведьмы – народ занятой, и спят иногда где придется. Сон не только не прекращался, но обрастал плотью и звуками. Из-за края облака вынырнуло слепящее солнце, вагон вспыхнул золотым и оранжевым, и вдруг стало очень шумно: грохотали колеса, на соседней скамейке захлебывался рыданиями младенец, его мать тщетно старалась успокоить его колыбельной, то и дело срываясь на крик, а кто-то невидимый за спиной Тиффани визгливо хихикал. – Ваш билет, мисс, - прозвучало у нее над ухом. Тиффани дернулась и столкнулась взглядом с кем-то явно облеченным властью спрашивать у мисс их билеты. – … Простите? – у нее пересохло в горле. Она терпеть не могла такие сны, где ты что-то потерял и вдруг кровь из носу должен это предъявить, и никак не можешь это найти. Повинуясь отчаянному порыву, видимо, общему для всех «зайцев», Тиффани рассеянно похлопала ладонью по карманам платья. В правом обнаружилась маленькая картонка. «SOUTHERN RAILWAY», - успела прочесть Тиффани, прежде чем картонку выхватили у нее из рук и тут же вернули – с тремя аккуратными проколами. – Я не рекомендую вам дремать, мисс, - добродушно подмигнул контролер. – Через полчаса мы будем на Чаринг-Кросс. Вы же не хотите уехать в депо? Тиффани оставила этот вопрос без ответа. Она поднесла картонку к глазам и в мелькающих солнечных вспышках увидела два розовых несуществующих герба. К Анк-Морпорку ни один из них не имел отношения, потому что нигде не было видно гиппопотамов, но это еще полбеды – вещь была явно не из Плоского мира. Чувствуя, что ей не хватает воздуха, Тиффани попыталась привстать и задела ногой что-то под скамейкой. Это был маленький черный саквояж, на ручке которого красовалась бирка: «Элизабет Кэтрин Реддл». Через полчаса, прижимая этот саквояж к груди, Тиффани сошла с поезда на несуществующей станции Чаринг-Кросс.* * *
Сняв кашу с огня и ловко разлив ее по трем тарелкам, она еще раз заглянула в холодильник, мысленно дополнила список покупок и отправилась на второй этаж. Сперва – отчасти по привычке, отчасти, чтобы собраться с мыслями – к Альфреду, за тяжелую дубовую дверь, с небольшим аккуратным тазиком прохладной воды и полотенцем. В этот час он обычно уже не спит, полусидя на высокой кровати, а быстро-быстро, почти не глядя, перелистывает какие-то заметки, стопкой громоздящиеся на тумбочке, что-то откладывает в сторону, что-то подносит к глазам. «В моем возрасте крепкий сон – редкий гость», - отшучивался он, хотя и от успокой-чая, который Тиффани заваривала каждый вечер, не отказывался. Помогало не очень. Она часто думала о том, как верно и неумолимо немощь подтачивает дух этого человека, и мысли ее тогда начинали ходить по кругу, как по рельсам. Деятельная натура не позволяла Тиффани опуститься до бездеятельной жалости, а найти какой-то выход, какое-то особое, неиспробованное лекарство – ей не давалось. До того, как Альфред посвятил ее в поиски Тома, она думала, что, может быть, попала в этот чудной «Лондон», чтобы скрасить его последние дни, как это получилось с отцом Роланда. После – делала это, не задумываясь, как делала многое, многое, многое другое. Тиффани бесшумно отворила дверь, поставила тазик в изножье кровати, быстро прошла по ковру к окну, отдернула занавески. Обернулась: – Guten Morgen! – строго сказала она. Альфред, конечно, не спал. – Und Wie war deine Nacht? – Denn schlaflos ist ja der Kranken Schlaf und lauscht und sieht alles…* - пробормотал он, все еще глядя в записную книжку. Как он видел в этом полумраке? – И тебе доброго утра, дорогая Элизабет. Сегодня, как я понимаю, день еще более насыщенный, чем вчера? – Не более и не менее, - пожала она плечами, взбивая подушку. Она, впрочем, ответила бы так в любом случае. В комнату Тома она постучалась сперва чуть тише, зачем чуть громче, чем следовало. Он уже проснулся, но так и не вылез из-под одеяла, а накрылся им с головой, словно палаткой. Его выдавал только шелест страниц. Уже успел навестить книжный шкаф в коридоре, догадалась Тиффани. – Доброе утро, Том, - буднично сказала она, приоткрывая форточку. – Интересная книга? – Да, - без малейшего смущения отозвался Том и высунул голову. В список покупок добавилась расческа. – Дай посмотреть, - попросила она. Это оказалась Гекслиева «О положении человека в ряду органических существ» *, раскрытая на знаменитой гравюре: скелеты обезьян выстроились в очередь за скелетом человека. Судя по всему, именно она и поразила воображение Тома больше всего. – Альфред сказал, книжки можно брать, - сообщил он, перехватив взгляд девочки. Это могло быть правдой, а могло и не быть. – Но он вряд ли разрешил смотреть их в темноте, - заметила Тиффани, берясь за ручку двери. – Разве что ты захочешь носить очки. Начинай-ка одеваться, каша стынет. – Ненавижу очкариков, - совершенно беззлобно сказал Том и соскочил с кровати. К некоторым вещам она привыкала долго, к некоторым – моментально. Проще всего было привыкнуть к хорошему: к электричеству, к свежему хлебу, который не надо печь, к бутылке молока в холодильнике, которое не требует подниматься в четыре утра. Ей, пожалуй, даже не было за это неловко – когда ты на своем опыте узнаешь цену этому труду, то освобождение от него принимаешь не со стыдом, а с благодарностью. Труднее далась здешняя теснота. По меркам Меловых холмов лондонцы жили буквально друг у друга на головах и будто этого не замечали, и ладно бы только это: порой казалось, что определенная площадь земли может выдать только определенное количество благодати, и в Лондоне ее явно не хватало. Если Тиффани было непросто постичь концепцию многоквартирных домов, то в работные дома она вовсе не верила, пока один – из последних! – не увидела своими глазами (знание, без которого она жила бы счастливее). Но учиться этой новой жизни приходилось, и быстро. В поисках, активная часть которых почти целиком легла на плечи Тиффани, ей часто приходилось то ехать на трамвае к черту на рога, то ругаться до хрипоты с нянечкой в каком-нибудь роддоме, куда ее привел очередной ложный след. До того, как девочка смогла наладить кое-какую связь с Литтл-Хэнглтоном и вызнать подробности неудачной женитьбы своего «брата», таких следов было много. Ей в память врезался апрель 1931-го: бурная переписка с начальницей приюта где-то в Саутварке, полная уверенность, что паззл, наконец, сложился, и два письма, пришедших в одно утро. Первое было от Фрэнка Брайса, единственного обитателя дома Реддлов, который с охотой ответил на письмо «мисс Элизабет». Из этого письма становилось ясно, что искать нужно мальчика четырех лет, и будто бы еще ее «брат», некто Том, как-то в сердцах обмолвился, что «эта ведьма хотела назвать свое отродье в его честь». Письмо Тиффани сохранила, испещрив его красным карандашом, будто текст на незнакомом языке: «узнать, кто такой Том», «Меропа Гонт - ???». И еще обиженное, на полях: «с каких пор «ведьма» - оскорбление?». Второе письмо было немногословным. «Дорогая Элизабет! Ждем Вас с нетерпением. Вкладываю фото Пенни Реддл. Она вне себя от счастья. С наилучшими пожеланиями…». Пенни Реддл оказалась очаровательной светловолосой девочкой на два года старше, чем нужно. Альфред тогда сказал, что Тиффани может извиниться по почте, но не стал ее останавливать, когда та вместо этого набила коробку теплыми вещами, конфетами и книгами и отправилась в Саутварк. То была ужасная, грубая ошибка, потому что уйти от рыдающей Пенни было нельзя, невозможно, жестоко, и Тиффани потом еще долго снился темный узкий коридор приюта, железная кровать в углу, облупившаяся краска на подоконнике. - Она нарочно сказала ей заранее, - зло бросила Тиффани, когда вернулась домой. – Боялась, что мы пойдем на попятную. Злость была на себя. Нашлась благодетельница. Почему она вообще решила, что каким угодно подарком сможет откупиться от втоптанной в грязь Пенниной надежды? Альфред обнял ее той рукой, что двигалась свободнее, и ничего не сказал. Всю свою недолгую жизнь Тиффани училась шить, варить сыр, лечить раны, успокаивать боль тихим словом, и канитель с перепиской и трамваями застала ее врасплох. Но каждый ложный след упрямо вел ее к одному, к одному - к тому моменту, когда они с Томом рука об руку вышли из дверей приюта Вула, и, пожалуй, в тот момент ей казалось, что все труды оплачены и все тревоги позади. Только теперь ей стало ясно, что тревог меньше не стало, а труды и вовсе преумножились. В кухню Том зашел бесшумно, как кот, но лишь со второй попытки – сперва он был отослан мыть руки. – Тебе нужна своя чашка, - сказала Тиффани, когда с кашей было покончено. Ел он тоже бесшумно и очень быстро. – Которая это будет? Предложение Тому понравилось, и девочка догадалась, что в приюте у него такой роскоши не было. Он ткнул пальцем в ту, что с синим контуром, и торопливо придвинул ее к себе. Затем они вместе изучили, на каком крючке висит его полотенце, и убедились, что до полочки с зубными щетками Том дотягивается. Тиффани уже успела заметить, что бытовые мелочи его успокаивают, и принимает их он как должное, но с жадно-нетерпеливым выражением. – Почему ты не моешь посуду магией? - спросил он, когда Тиффани убирала со стола. Он явно выбрал ее в союзники по этому вопросу и теперь чуть что поднимал животрепещущую тему. – Руками проще – это раз, - ответила Тиффани, пристально рассматривая тарелку - чисто ли вымыто? - Ты же не чешешь левое ухо правой рукой? Том немедленно попробовал так сделать. – Во-вторых, магию лучше беречь для тех случаев, когда без нее нельзя, иначе это просто бессмысленное боффо*, - добавила она. – Это заклинание? - быстро спросил Том. – Это, скорее, трюки вроде ярморочных… – А-а, - разочарованно протянул он. Не давая Тиффани сменить тему, Том тут же спросил: – А настоящим заклинаниям ты меня научишь? Этот вопрос он задал ей еще вчера, и у девочки было время над ним поразмыслить. – Вообще-то есть один прием, которому я хотела бы тебя обучить.***
Этот прием ей самой пришлось вспоминать на ходу, когда, выбравшись на привокзальную площадь, Тиффани упала на скамейку. Ноги не держали. Мимо сновали прохожие, не глядя на тощую девочку с саквояжем на острых коленках – должно быть, ждет родителей… Девочке было не столько страшно, сколько совершенно неясно – а что же делать дальше? Обыск собственных карманов ничего больше не дал, и Тиффани расстегнула саквояж и осторожно заглянула внутрь. Тут она вновь убедилась, что это все либо сон, либо какая-то совсем уж чужая жизнь, потому что тонкие сорочки с вышитыми вензелями и платья из дорогущей ткани никак не могли ей принадлежать. Захотелось поскорее защелкнуть застежку и вернуть находку этой самой Элизабет Кэтрин Реддл, кто бы они ни была, но, на счастье Тиффани, уголок письма в ворохе одежды ей помешал. Письмо гласило: "Дорогая Элизабет! Рад, безумно рад приветствовать тебя в Лондоне. Думаю, письмо ты получишь еще в Литл-Хэнглтоне, но мое приветствие будет с тобой всю дорогу. Рекомендую тебе взять его с собой, чтобы без приключений добраться от вокзала до Гайд-Парк Кресент. На обороте я начертил схему пути…" Тиффани тут же перевернула листок. И правда! Автором письма был, конечно, Альфред Реддл. Оставшиеся два листа он сокрушался по поводу своей болезни, которая помешала ему приехать на вокзал, и предлагал родителям Элизабет дать телеграмму, если им покажется, что ей будет нужен провожатый (чего, как видно, они делать не стали). Все это нисколько не внесло ясность в положение Тиффани, но теперь она, по крайней мере, знала, кому возвращать Элизин багаж. О том, как она добралась – не без приключений – до Гайд-Парка и там окончательно потерялась, как нашлась, как Альфред, шаркая, встретил ее в прихожей, как назвал ее чужим именем, но с такой печалью в голосе, что Тиффани не посмела ему возразить, можно было бы писать отдельную книгу. Книга была бы не богата на события, но полна переживаниями, и содержала бы как минимум одно колдовство. Понимаете, схема, начерченная все еще твердой рукой Альфреда, говорила Тиффани не больше, чем вам скажут трещинки на панцире черепахи. Она, в конце концов, никогда прежде не видела метро. Выбираться пришлось с помощью магии, и так свершилось первое Тиффанино колдунство в незнакомом мире. Уже много дней спустя, когда стало ясно, что мир чужой, она с благодарностью думала о том, что кое-что из дома все же прихватила. – Надеюсь, тебе оно нескоро понадобится, но мне будет спокойнее, если ты этому научишься, - сказала Тиффани, проверяя, все ли окна закрыты, погашен ли газ, выключена ли вода. В этом мире возможностей совершить ошибку было предостаточно, и многажды было такое, что в середине дня ее будто кипятком поливало: а ну как утюг остался греться? Представлять, как Альфред выбирается из горящего дома, было физически больно. – Сейчас? – Нет, вечерком. Оно несложное, но требует сосредоточения, а у нас с тобой важное дело. Мы, видишь ли, идем выбирать тебе новые ботинки.***
Ботинками, конечно, дело не ограничилось, и к ним добавилось несколько рубашек, пара брюк и еще кое-что по мелочи. Прежде Тиффани не приходилось выбирать одежду ребенку, и ее ставило в тупик буквально все: это не слишком ли дорого? А это, напротив, не дешево ли до подозрительного? Брать одежду на вырост или жить моментом? Какой цвет практичнее? Единственный вопрос, в котором она почувствовала себя уверенно – приобретение свитера. Отличать хорошую шерсть она умела. Время приближалось к полудню, когда Тиффани решила дать себе и Тому передышку. На второй день их знакомства она научилась понимать, когда он устает: чуть тянет руку, чаще смотрит себе под ноги, подолгу молчит и изо всех сил делает вид, будто все в порядке. Отягченные двумя свертками, они примостились на скамейке у какой-то уличной лавчонки и потягивали горячий шоколад по два пенса за чашку. Тиффани поколебалась, когда делала этот выбор – с одной стороны, перебивать аппетит преступно, с другой – уличной еде она не доверяла, а перед хот-догами вовсе испытывала легкое отвращение. Блаженная физиономия Тома, впрочем, все окупала. – Куда теперь? - спросила она, когда с шоколадом было покончено. Пожалуй, ради него с этим Лондоном можно было и примириться. – Мы тебя уже приодели что надо, но, может быть, ты хочешь чего-нибудь такого, для души? Том с сожалением посмотрел на проступившее дно чашки, затем на тетушку. – Для души? – Игрушки, книжки, - начала Тиффани и запнулась. У нее было две старших сестры, три старших брата и еще младший Винворт, который, едва только полюбив драки и рыбалку, бросил ей докучать и потерялся в стае других деревенских мальчишек. Было это на его пятилетие, и теперь она поняла, что не знает, чего может хотеть душа шестилетнего ребенка. Шестилетний ребенок рядом, видно, тоже это понял. – Игрушки, - с легким презрением повторил он. – Стало быть, книжки? - догадалась Тиффани. Зря она вообще вспомнила про Винворта. Солнечный майский день вокруг на секунду почернел. Лондон был неплох – со всем этим его горячим шоколадом, звенящими трамваями и сияющий на солнце Темзой, но иногда она жизнь была готова отдать, чтобы упасть в траву на Меловых холмах. Не ответив, Том перевел взгляд куда-то на другую сторону улицы. Тиффани посмотрела туда же и поняла, что за книжками далеко идти не придется. Внушительную вишнево-красную дверь магазинчика через дорогу украшала вывеска: “А. З. ФЕЛЛ & CO. АНТИКВАРНЫЕ И РЕДКИЕ КНИГИ”. – Мы только на посмотрение, - предупредила она, пропуская Тома вперед. Колокольчик на двери тихонько звякнул, и сразу стало очень тихо и чуть темно. Когда глаза привыкли к сумраку, стал виден небольшой круглый зал с четырьмя колоннами; где-то наверху, судя по всему, было окно, и в самом центре было чуть светлее. Если прежде у Тиффани и были какие-то надежды насчет своих покупательных способностей в антикварном магазине, то теперь они погасли так же, как и солнечный свет за мутноватыми стеклами. В тусклых лучах стояла золотая пыль, в сумраке поблескивали тиснения на потрепанных корешках. Все вокруг выглядело страшно дорого и оттого позволяло себе быть в небольшом беспорядке. Глушащие звук расшитые ковры чуть местами чуть протерты, подлокотники роскошных кресел не мешало бы слегка почистить, а книги на столиках лежали будто не на продажу, а для работы – случайными стопками и поодиночке, раскрытые и с множеством закладок. Где-то в глубине ударили часы. Было ровно двенадцать. Том выпустил ее руку и подкрался к какой-то полке, будто с самого начала знал, что ищет – а может, и в самом деле знал? Он тут же выцепил какой-то небольшой справочник с цветными вклейками, и оказалось, что это пособие по хирургии. Тиффани осторожно опустилась в кресло рядом, и ее охватило сперва странно чувство тесноты – не неприятное, а утешительное, а потом сделалось уютно. Только сейчас она поняла, как устала на самом деле, и с благодарностью откинулась на спинку кресла, запрокинула голову. Всюду, сколько хватало глаз, высились полки, и не было видно, как в полутьме они сливаются с потолком. Из-за этих-то полок и вышел А. З. Фелл собственной персоной – он же Азирафаэль, Ангел Начал, хранитель Эдема, воин Божий, букинист и рыцарь Круглого стола. Ни Тиффани, ни Том, конечно, не были в курсе полного списка его титулов. Их смертному и земному взору предстал чуть седеющий полноватый мужчина слегка под сорок в костюме под стать магазину – мягкая роскошь, видавшая виды. Может быть, из них двоих только Тиффани – и лишь благодаря тренировке, а не способностям – почувствовала, что его полуулыбка будто бы отбрасывает солнечные зайчики. Ангел Начал и букинист подмигнул Тиффани (та торопливо поднялась) и присел на корточки рядом с Томом. – Интересуетесь биологией, молодой человек? Ни Том, ни Тиффани, конечно, не могли знать чудную торговую политику этого заведения: усложнить, сколь возможно, покупку книг, а еще лучше – предотвратить ее вовсе, чтобы не разбазаривать коллекцию, равной которой нет и не было на свете. Чего стоила одна только подборка Нечестивых Библий! Но скромно одетые мальчик и девочка явно не планировали скупать редчайшие издания XVII века, и оттого-то Азирафаэль и был с ними приветлив. Кроме того, он был ангел, а ангелы всегда приветливы с детьми, даже если это ведьма и Темный Лорд. Том, однако, отвечать на это не спешил. Он подозрительно взглянул на Азирафаэля и одарил его мрачным: – Ага. – Сэр, прошу нас извинить за беспокойство. Мы здесь для посмотрения, - подала голос Тиффани. И уже тише обратилась к Тому: – Том, прости, кажется, тут мы ничего не найдем. – Но мне нужно что-нибудь для души, - убежденно сказал он. – И тут столько всего! С этим нельзя было поспорить, но, стоило Тиффани открыть рот, чтобы объяснить ему, что такое Залог и Аукцион, как Том вперил свой вчерашний немигающий взгляд в Азирафаэля и внятно сказал: – Вот эта книга мне нужна. Для души. Какую-то страшную секунду они таращились друг на друга, и Тиффани, не видевшая их лиц, чуть не бросилась вперед, сама не зная, что будет делать, и тут Азирафаэль негромко рассмеялся: – Том, отчего же вы сразу не сказали, что на самом деле вас интересует не биология, а магия? В зале даже будто посветлело. Том отвел взгляд и впервые Тиффани увидела, как он заливается румянцем: краснели не только его щеки, а весь он до кончиков ушей, дотронься – обожжет. Зато ей самой сразу стало весело и легко. – Вы тоже!.. Э-э, сэр, - вырвалось у нее. Она и сама не отдавала себе отчета, до чего одиноко чувствовала себя, пока не встретила Тома. Пока не побудешь последней ведьмой на земле, не поймешь, как это страшно. – Немного, - смутился Азирафаэль. Вообще-то ангелам волошба не полагается, инструментарий у них четко регламентирован. И снова посмотрел на Тома: – Так чего же жаждет ваша душа? Разговор сразу перетек в более оживленное русло, будто на чужбине встретились три соотечественника и стали вместе вспоминать, почем дома был проезд на трамвае. Том быстро пришел в себя и теперь Тиффани уже со стороны наблюдала, как он подбивает клинья к Азирафаэлю: нет ли у того каких полезных колдунств? Тот не спешил делиться рецептами и, в свою очередь, осторожно расспрашивал мальчика: а часто он так делает? Только когда ему что-то нужно? – Или если мне кто-то мешает, - подтвердил Том. …Когда Дамблдор пришел навестить одиннадцатилетнего Томми, тот уже знал, что он особенный, но научился и скрывать кое-какие эпизоды, которыми, может быть, и гордился. Томми шестилетний гордился, не стесняясь. Тиффани смотрела на него будто другими глазами и не то, чтобы не узнавала, а узнавала иначе. Я бы солгала, если сказала, что в ней вдруг проснулись страх или отвращение, наоборот, скорее, острая, удушающая жалость и еще одна, не до конца оформившаяся мысль: “Дело-то, похоже, серьезное”. Откуда-то возникли три сервизные чашечки – белый костяной фарфор с золотящимся ободком – а в чашечках дымились крепкий кофе для Азирафаэля, цикорий для Тиффани и горячий шоколад для Тома. – А вы, Элиза? - спросил Азирафаэль, который, впрочем, так и не открыл им свое истинное имя. – У вас тоже есть способности к гипнозу? – Ну, я знаю кое-какие Слова, они могут успокоить лошадь или овцу, если та упрямится, - задумчиво ответила Тиффани. – Для людей есть похожие, но с ними лучше разговаривать… – А я тоже могу говорить слова животным, - перебил ее Том, нетерпеливо поглядывая то на Азирафаэля, то на Тиффани. – Со мной разговаривают змеи. – Надо же, и у меня есть знакомая змея! - оживился Азирафаэль. – Правда, большую часть времени она ходит на двух ногах и носит очки. – Это очкастая змея, - со знанием дела заявил Том. – Насчет ног не знаю. Они обсудили еще несколько важных тем; время близилось к обеду, и Тиффани пора было чем-нибудь накормить названного племянника, а Азирафаэлю пора было закрывать магазинчик до следующего утра, чтобы, не приведи Господь, не забрел еще кто-нибудь. Расставались они почти друзьями: ангел несколько раз взял с них обещание приходить еще, только пораньше, Том раззадорился настолько, что его “до свидания” прозвучало почти тепло. То ли Азирафаэль решил, что магия – случай из ряда вон выходящий, то ли просто так глянулись ангелу эти серьезные мальчик и девочка, но в тот день впервые за очень долгое время А. З. Фелл пошел на неслыханное сокращение своей коллекции на целых два экземпляра – конечно, не инкунабулы и рукописи, вряд ли детям это будет интересно, а… – Эта книга, строго говоря, находится на стыке биологии и магии, - объяснил он Тому, раскрывая на титульном листе небольшое потрепанное издание, – и написана отменно. Саламандер – это первое имя в магической зоологии, так что вам, молодой человек, должно быть любопытно. Первый выпуск 1927 года*, между прочим, теперь уже большая редкость. Том вцепился в книгу так, что костяшки пальцев побелели. – А вам, дорогая Элиза, - обратился к ней Азирафаэль чуть виновато, - я бы хотел подарить на память что-нибудь менее потрепанное, но, к сожалению, эта книга слишком многое пережила. Вы, кажется, упомянули, что интересуетесь флорой меловых обнажений? – Э-э, я всего лишь сказала, что люблю цветы, которые растут на известняках, - возразила девочка. – Тогда эта книга была написана для вас, юная леди. Осторожнее, здесь обложка обернута картоном…***
Сразу по возвращении Тиффани принялась разбирать покупки, рассовывая их по ящикам в комнате Тома. Тот уже забрался с ногами на кровать и жадно перелистывал книгу, делая пальцами закладки сразу в нескольких местах. – Через полчаса я спущусь готовить обед, - предупредила девочка, а сама взяла в руки сверток, который постеснялась открывать прямо в магазине. Вес показался каким-то ладным, странно знакомым. Аккуратно вспоров картон по краю, она взглянула на обложку, как смотрят на лицо любимого, давно умершего человека. Книга называлась “Цветы холмов”* и будто только сейчас была снята с полки в ее родном доме. Тиффани подержала ее в руках, тупо глядя на выцветший букет на обложке. Раскрыла на первой попавшейся странице. Ей в лицо пахнуло сырой травой, медом, закатным солнцем. Ей захотелось погрузить руки в страницы, спрятать их по локоть в Цветах Холмов, зарыться в них с головой, упасть ничком, не шевелиться, врасти в землю. Ей захотелось прямо сейчас вскочить и бежать, бежать, бежать, пока не закончится эта земля и весь этот мир и не покажутся на горизонте Меловые холмы. Ей захотелось плакать. – Ты плачешь? - спросил Том. На странице с изображением истода известнякового расплывалась большая грустная капля. – Том, - сдавленно сказала Тиффани. – Плачешь, - утвердительно сказал он и наклонился ближе, как будто хотел получше рассмотреть. Или, может быть, утешить?.. – Я очень скучаю по дому, - попыталась улыбнуться она. – Ты про ту деревню, про которую Альфред говорил? - он чуть дернул уголком рта. – Нет, - Тиффани прижала пальцы к носу, и тут безо всякого предупреждения ведьминское чутье подсказало ей, что нужно сделать, вернее, что сейчас случится. – Я на самом деле не оттуда. У него тоже было какое-то чутье, потому что темные глаза смотрели страшно внимательно. – Я из другого мира.