non ti amavo, Enzo...

~Torna la mia disperazione a te. Dopo aver tanto errato, oggi il mio amore torna al tuo fiero mutevole ardore, piú nulla chiede che la tua onestà.~ Сицилийский воздух горячий, насквозь прожигающий лёгкие. Палящее солнце, ровные зелёные ряды лимонных деревьев, утопающие в его лучах, те же загорелые, разморенные сиестой лица рабочих, с подозрением поглядывающие на каждого незнакомца- все также, как и обычно. Так было двадцать, десять, пять лет назад, так есть и сейчас. Савока никогда не изменится, до скончания веков останется маленькой, богом забытой деревушкой где-то на северо-западе Сицилии, надежно припрятанной в горах. В детстве я каждый год приезжал сюда из Нью-Йорка на три-шесть месяцев, гостил у отцовских родителей, таких старых лощеных мафиози на пенсии. Отец отправлял меня сюда, когда считал, что в Нью-Йорке мне грозила опасность. Гангстерские разборки редко когда заканчивались без жертв, так что рисковать мной он не мог. Здесь я рос беззаботным и счастливым босоногим мальчишкой, проводя дни под жарким сицилийским солнцем. Воровал апельсины из соседских садов, убегал в соседние деревни, гонял мяч с товарищами. Меня всегда сюда тянуло, находясь в любой точке мира, я так или иначе сравнивал её с Сицилией-моей подругой, сестрой, любовницей, и понимал, что всё больше привязываюсь к этому маленькому островку, затерявшемуся на мировых картах. Я прочувствовал её ещё будучи ребёнком, её капризную южную натуру, то спокойную и тихую, то бушующую и экспрессивную. Она нравилась мне любой. Я взрослел и менялся. Затяжные игры в мяч сменялись толстыми томами Боккаччо и Достоевского. Часами мог, развалившись на кушетке в домашней библиотеке, перелистывать обветшалый томик Алигьери. В библиотеке прародителей всегда царил полумрак, пахло шафраном вперемешку с корицей и запахом старых книг. Эта комната с пряным ароматом и напрочь занавешенными окнами всегда казалась мне дорогой в другой мир, обителью муз, глухой пещерой. Здесь мне открывались тайны мироздания, чувственные истории любви, глубины человеческого ума и души, которые мне было никогда не постигнуть. Я становился настоящим поэтом. Я был эстет с рождения, с самого детства чувствовал истинную красоту издалека и ценил её превыше всего, уродство в любой степени сразу же вызывало у меня непреодолимое чувство отвращения. Мой отец, по уши погрязший в грязи и по локти в крови, в какой-то степени был разочарован во мне. -Niente sentimenti, figliolo, solo calcolo. Valuta la ragione al di sopra del cuore, pensa alla tua famiglia, solo a lei. Il nostro mondo è crudele, devi essere a sangue freddo e in ogni momento essere pronto ad attaccare, spietatamente e con calma.-говорил он. Всегда так спокойно, слегка проглатывая гласные. Так и не смог избавиться от своего сицилийского акцента. Пытался сделать из меня настоящего члена cosa nostra, отчаялся, начал надеяться на моего старшего брата. Он был бы хорошим главой семейства, хоть и очень импульсивным, что с него возьмёшь- итальянец. Но его убили. 17 пулевых ранений. Спустя некоторое время моя жизнь разделилась на «до» и «после». Последние девять месяцев своего «до» я доживал в Сицилии. Скажу честно- это были самые счастливые месяцы моей жизни, когда я хватался за каждое проведённое там мгновение, словно утопающий за спасательный круг, возможно, чувствовал, что вернусь не скоро. Бродил, мечтал, любил… Да. Тогда мне было 20 и я впервые увидел её. Она снизошла божественным видением. Пробежала мимо, лишь мельком глянув на меня. Семнадцатилетняя Венера. Развевающиеся на ветру золотистые волосы, оливковая кожа, зелёные широко распахнутые глаза. Один мимолетный их взгляд-и, казалось, я потерян, сбит с толку, смущён. Эти глаза снились мне несколько ночей подряд. Неделю спустя мы снова встретились. Её звали Грация, и она была дочерью винодела. Мы встретились недалеко от лавки ее отца, правильнее будет сказать столкнулись. -Scusa, signore.- проговорила она, нагибаясь, чтобы собрать рассыпанные по земле апельсины. -Lascia che ti aiuti. Я помог ей донести корзину до соседней улицы, когда она поблагодарила меня, я попросил её о встрече. Мы увиделись через две недели, она долго не соглашалась. Грация оказалась само изящество. Всегда спокойное выражение лица, тихий мелодичный голос, грациозно-непринужденные движения, не свойственные большинству сельских девчонок. Только глаза выбивались из образа воплощения чистой кротости во плоти, на их золотисто-изумрудном дне горело бешеное пламя, рвущееся на свободу. С каждым днём я проникался к ней всё больше и больше. Долгие прогулки прохладными вечерами до заката солнца, встречи в старом саду орхидей, тихие разговоры о любви на лавочке под тихий шелест деревьев, робкие соприкосновения рук. Влюблённость превращалась в глубокую привязанность и…любовь? Да, точно. Теперь я нуждался в ней так же, как и в воздухе. Я обожал её от макушки до пят, все её изъяны и недостатки, её смех, её улыбку, её кротость и искренность, чувствительность и умение шутить. Я возил ей шоколадные конфеты из Палермо, она готовила мне лимонный пирог, я учил её английскому, а она рассказывала мне секреты винодельного мастерства. Когда я рассказал ей, чьим сыном являюсь, она и бровью не повела. Я ожидал криков, слёз, непонимания, а получил тихое: -Il mio povero, povero Enzo. Воскресное утро ничего не предвещало. Все собирались в церковь, а потом на свадьбу к фермеру Луке. Ему было пятьдесят, но в этот день он могу дать фору любому пятнадцатилетнему мальчишке, весь светился от счастья и одаривал каждого прохожего лучезарной улыбкой, влюблёнными глазами поглядывал на окна невесты, которая была не моложе его самого. Тишину дедовского дома разорвал телефонный звонок. -Enzo, in tre ore hai un piroscafo per Napoli e da lì per New York. Don è morto, sei necessario qui. Дон почил… ты нужен здесь…через три часа. Жизнь завернула не так, как мне хотелось. Солнце погасло, смолкли радостные голоса соседей и стук посуды, воздух кончился в лёгких. Куда? Какого чёрта, отец? Нет, нет, нет… Мне казалось, что земля уходит из-под ног, что никогда уже не оправлюсь от этой утраты. Мой отец, готовый защитить меня от любой напасти мира, всегда статный и понимающий, ни на минуту не расстающийся со своими ядреными кубинскими сигарами, никогда не отчаивающийся, вечно говорящий «non è un problema, figliolo», как бы гадко не было. Не мог он оставить меня, такие как он не умирают. Ледяная вода всегда мне помогала. В тот день тоже. Немедленно отрезвляла, стекала за шиворот рубашки, капала на носки ботинок. Машина в Палермо стояла заведенной у крыльца. Я не мог уехать, не попрощавшись с моей Грацией. Со всех ног нёсся к ней, молясь всем богам, чтобы те дали мне застать её на месте. Ей не место в том жестоком мире, в который я был вынужден вступить. Я не мог утянуть моего пламенного ангела в эту пучину грязи, жестокости и смерти, в эту беспросветную тьму, в которую сам погружался. Я так и не успел сказать ей заветные «ti amo». Да и смысла уже не было. Если бы я знал, как буду из-за этого мучаться потом. Я никогда не забуду выражение её лица в миг нашего прощанья. Тоска и обида, щедро разбавленные болью раненого юного сердца. Gli uomini non piangono- мужчины не плачут, хотя скупая мужская слеза так и наворачивалась на глаза. -Con Dio.-последние её слова, что я слышал. Такие тихие и отчаянные. С кормы парохода, уносящегося меня в Неаполь, я следил за удаляющимся цветным пятном на горизонте. Моя любимая Сицилия. В моей жизни было только две любви: Сицилия и Грация. Никогда я больше не любил так сильно. Сердце разбивалось на тысячи осколков. Разбитую вазу можно склеить, но моё разбитое сердце- никак. Энцо страдал, Энцо терялся, Энцо умирал. Каждый божий день я вспоминал время, которое провёл в Сицилии. Каждый божий день проклинал час, когда родился. Трепетно вспоминал Грацию, её глаза, улыбку, слёзы. Она была моим ангелом хранителем. Каждую ночь тоска накрывала с головой, заставляя захлёбываться в воспоминаниях. И я снова здесь, спустя десять лет горькой разлуки. Вдыхаю этот родной сладковато-горячий воздух, вглядываюсь в чистое сицилийское небо, вслушиваюсь в знакомую мелодичную речь. Ничего не изменилось. Савока, будто застывшая во времени, простоит такой десятки лет. Повсюду стоит суета- сеньорина Бьанко выходит замуж! Che gioia! Все эти счастливые возгласы, резали мой слух, а где-то в области сердца болезненно щемило от осознания того, что скоро появится она. -Bentornato, senor Maremo! Дети бегали в предвкушении праздника, музыканты настраивали инструменты, старухи душились, наряжались во всё лучшее, что имели: изумрудные серьги, шёлковые платочки, серебрянные перстни. Жена что-то шепчет на ухо, но мне не до этого — из-за угла появилась она. Моя Грация, наряженная в легкое белое платье, с вплетенными в косы цветами. Заиграла свадебная мелодия, чисто сицилийская, непохожая ни на одну другую. Фальшиво и чересчур громко, больно бьёт по барабанным перепонкам. А я стою и пытаюсь не сорваться, не закричать, не сгореть. Старая рана снова начала кровоточить, все швы, наложенные временем, разошлись. Все, кто говорит, что время лечит-самые большие лжецы. Оно не заживляет раны, а только притупляет боль, превращая её из острой и пронизывающей в тупую, ноющую. Солнце, будто настойчиво пытается прожечь в затылке дыру. Если я простою так ещё пару минут, то, клянусь богом, дыра появится. Нестерпимо тяжело наблюдать за счастливой улыбкой молодожёнов, слышать их в унисон произнесённое «Amen», кожей ощущать эту всеобщую радость, царящую здесь. Ещё стоя на покачивающейся палубе парохода Нью-Йорк- Палермо я начал раздумывать над тем, что я вообще мог бы сказать Грации спустя столько лет. Впервые в жизни на ум ничего не шло, возможно, мандраж и ожидание не давали хоть каким-нибудь светлым мыслям прийти ко мне в голову. Моя любовь к этой женщине с годами становилась всё сильнее, и стоя там, я старался подавить в себе закоренелого собственника, чтобы понять, что я чувствую, зная, что Грация выходит замуж. От всей души желаю ей счастья, которое не смог ей дать, хоть и надеюсь, что какие-нибудь чувства ко мне остались у неё. Это неправильно, но я не могу побороть эту свою слабость. Я любил Грацию, а любовь всегда даёт надежду. Любовь- людская слабость. Рано или поздно она убивает, нежно и сладостно или жестоко и мучительно- ей неважно, все мы, несчастные любовники, — лишь ничтожные пешки в её партии, размером с всю вселенную. И сейчас я пытаюсь поймать момент и приблизиться к ней. Вот, до неё уже десять шагов. Пять. Три… -Здравствуй.- тихое, почти неслышное приветствие. -Энцо, ciao. -Я так давно тебя не видел, сколько лет прошло, знаешь, ты совсем не изменилась.- в ответ только легкая улыбка. Та же, что и раньше.- Поздравляю тебя, будь счастлива. -Спасибо, Энцо, спасибо.- чистое бронкское произношение, как я и учил.-Ты тоже не изменился. Я рада тебя видеть, до сих пор помню, как мы с тобой проводили время вместе тогда. Хорошее время было. -Это правда, лучшее в моей жизни. Я не должен тебе это говорить, я знаю, это неправильно заявляться в день твоей свадьбы сюда и говорить, но ты должна знать- я тебя любил, люблю и всегда буду любить. Каждый день я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о тебе и, чёрт…- голос начал срываться, сердце заколотилось где-то в глотке, кажется, я начал забывать, как говорить.-Я не переставал помнить о тебе ни на час, минуту, секунду. Я не мог любить других, даже не пытался. Я пытался жить нормальной жизнью, но жить с огромной дырой в сердце сложно также, как жить без воздуха, я чувствовал себя неполноценным, пустым. Я не думаю, что мы увидимся когда-нибудь снова, просто хочу напоследок посмотреть в твои чудесные глаза и запомнить их. Хочу чтобы ты знала это и смогла простить мне мою чудовищную бестактность и ничтожество. Все это время я смотрел ей в глаза, надеясь увидеть хоть немного…любви? Былой теплоты? Или хотя бы понимания. Но встретил только сочувствие, словно её зеленые глаза только и говорили: «о, несчастный, как же тебя так угораздило». -Я не знаю что тебе ответить, carino, я не не могла даже помыслить о таком. Мне больно…говорить тебе это, поверь мне…но я никогда тебя не любила. По крайней мере так сильно, как ты меня. После твоего отъезда я убеждала себя, что это- всего лишь влюбленность, и в итоге сама в это поверила, возможно, так и было с моей стороны. Я была незрелой, молодой и наивной. Прости меня и забудь, Энцо, я не могу ответить тебе тем же…я не любила тебя… Мне пора идти, прости. И своей лёгкой походкой она удалилась, одаривая каждого гостя своей лучезарной улыбкой, даже не зная, что догорала моя измученная душа. Я почти что умер. Задыхаясь от рыданий, подавляя крик непонимания и отчаяния, я пытался устоять на ногах. Она никогда меня не любила? Неужели я позволил моей всепоглощающей любви к ней так затуманить рассудок, что я так ничего и не понял? Теперь я ничего не понимаю. Знаю только то, что некогда имеющееся у меня сердце превратилось в горстку пепла. Возможно, мне стоило бы сохранить его ради Сицилии, но я никогда больше сюда не вернусь, оставлю это родное место до конца дней, чтобы попытаться начать жить заново. Но я сделаю это завтра. А сегодня просто вернусь на десять лет назад, гуляя по таким родным, знакомым до боли в области груди местам.