***
Когда Дания лез в самые разные войны — Швеция терпел. Когда Дания принудил Швецию отказаться от своих земель — Бервальд терпел. Когда Данию победил Германия — Швеция терпеть уже не смог. Бервальд устал — от бесконечных сражений, от постоянных бунтов своего народа, от голода и постоянной нервотрепки. Экономика страны рушилась у него на глазах, народ едва ли не хотел вернуться к кочевому образу жизни, а сам Бервальд был истощен настолько, что даже беспрестанная забота Айви уже не помогала. Ее нежные поцелуи, ее теплые объятия, ее мягкий голос — все это было бальзамом на душу Бервальда, но и это уже не спасало от бесконечного идиотизма Матиаса, который, казалось, вообще ни о чем не думает. Дания просто не понимал, что каждый его неверный шаг, будь то вступление в войну или проигрыш в ней, сильно ударяли по всем скандинавам — начиная от малютки Халлдора и заканчивая им, Бервальдом. И, после очередного собрания Дании, Швеции и Норвегии, Бервальд решил — пора. Пора уходить. К черту братские отношения, к черту прошлое, к черту все! Оно не стоит ни состояния шведского народа, ни их здоровья, ничего. Все что разрушено — отстроится. Все что поломано — починится. Только бы уйти из-под владычества датской короны и больше не видеть этой беззаботной ухмылки на лице Матиаса. Только бы запереться у себя дома и думать, как помочь изголодавшемуся по свободе и спокойной жизни народу. Бервальд подошел к комнате Айви и уже собирался постучаться, но что-то ему помешало. А стоит ли? Может быть ей нравится в доме Матиаса? Здесь тепло, хорошо и… она в безопасности. Дания может и был придурком, который сначала делает, потом думает, но за своих братьев и сестер он встанет горой. Айви наверняка захочет остаться здесь, будучи относительно уверенной в завтрашнем дне. Коротать вечера за вышивкой, разговаривая с Сольвейг и нянчась с Халлдором. Что может предложить ей он, Швеция? У него самого-то крова толком не было, у него ровным счетом не было ничего. Холод и стеснения в купе с обещаниями скорой спокойной и счастливой жизни? Айви была его верной боевой подругой на протяжении многих столетий и будет нечестно отплатить ей за ее преданность и доброту одними пустыми словами. Более того, она была для него больше, чем просто подругой — и от одной лишь мысли, что в грядущих скитаниях она может быть несчастлива, сердце Бервальда как будто бы разрывалось на части. Рука Швеции повисла в воздухе, он все еще не решался постучаться. Собирался уйти к себе, однако… — Да, войдите, — послышалось по другую сторону двери, стоило Швеции тихо постучаться. Бервальд вошел в комнату, Айви в это время сидела у окна за вышивкой. Дело шло к ночи, стоило бы зажечь свечи в канделябре, однако Финляндия явно с этим не спешила. — Бервальд, — Финляндия, отложив рукоделие, встала, чтобы поприветствовать Швецию. — Собрание уже закончилось? Ты сегодня рано, обычно вы засиживаетесь допоздна. Все хорошо прошло? Бервальд хмыкнул и сурово посмотрел в окно. Его руки непроизвольно сжались в кулаки от накрывающего с головой гнева на Данию и его псевдополитику. Айви села обратно в кресло, в воздухе повисло напряжение, которое, точно каменная плита, давило на плечи. Заметив, как она съежилась в кресле, боясь даже пошевелиться, Бервальд быстро пересек расстояние, разделяющее его и Финляндию и опустился на пол рядом с креслом, уткнувшись носом в колени Айви. — Я не хочу, — коротко и отрывисто произнес Бервальд. Его голос звучал сдавленно, с нотами отчаяния. Айви от неожиданности подняла руки, по телу прошла нервная дрожь. В голове роились сотни мыслей, Финлянлия непонимающе посмотрела на Бервальда. — Не хочу больше здесь жить. Опротивело, сто раз опротивело, — продолжал Бервальд. — Дания из меня всю душу вытащил, высосал все силы до последней капли. Я не хочу! Айви, привыкшая к немногословности и закрытости Бервальда, оторопела от подобного потока откровений. Нет, Бервальд бывало и раньше приходил к ней так, но таких случаев по пальцам одной руки пересчитать, настолько они были редки. Она опустила руки и зарылась пальцами в светлые волосы Бервальда. Мягко провела по голове и плечам Швеции. — И что ты планируешь делать? — осторожно поинтересовалась Финляндия. Бервальд поднял на нее взгляд. — Бежать. И… я знаю, я не вправе предлагать тебе… но… пойдем со мной? — он внимательно посмотрел на Финляндию, пытаясь понять, что творится внутри нее. Его голос все еще подрагивал, но звучал как прежде твердо. Айви опустила глаза и повернула голову в сторону. Такое предложение застало ее врасплох. — Я понимаю, что сейчас у меня нет ничего и предложить мне тебе нечего, но я обещаю… обещаю, что скоро все будет хорошо. У нас будет дом, будет спокойная и счастливая жизнь, — продолжил Бервальд, встав на ноги. Он посмотрел на Айви, в его взгляде читалось отчаяние и усталость, где-то внутри теплилась надежда, хотя он и не ждал согласия. Он мыслил рационально — Финляндии сейчас лучше остаться здесь, в тепле и относительном спокойствии. Дания сумеет о ней позаботиться, он будет только рад этому. Но Швеции претила мысль, что его родной человек будет где-то далеко, тем более в ненавистном Бервальду доме. Кроме того… неизвестно, в какие еще авантюры вляпается Дания, а Швеция категорически не хотел, чтобы Айви жила в бесконечной тревоге. — Да, — коротко ответила Финляндия, посмотрев на Швецию, — я пойду. От подобного ответа Бервальд на мгновение оторопел, недоуменно смотря на Айви. Финляндия встала с кресла и внимательно посмотрела на Швецию. — Но ведь… — начал было Бервальд, однако Айви его прервала, мягко коснувшись пальцем его губ. — Я слишком многое прошла с тобой плечом к плечу. Мы видели друг друга умирающими на поле боя. Мы чувствовали одну боль и одну радость на двоих. Мы слышали крики отчаяния и радостные возгласы наших народов. Этого слишком много, чтобы дать тебе уйти одному, — вкрадчиво проговорила Айви, беря руку Бервальда в свою. Она внимательно посмотрела в глаза Швеции, пытаясь уловить в них что-то, ведомое только ей одной. Бервальд кивнул, соглашаясь с ее словами, и крепко обнял ее. И именно в этот момент Бервальд осознал, что Финляндия — не просто боевая подруга, она нечто большее для него. — Min sol, — коротко проговорил Бервальд, целуя Финляндию в макушку. — Можно я буду называть тебя Min sol? Немного помолчав, осознавая сказанное, Финляндия согласно угукнула, уткнувшись в грудь Бервальда.***
— Когда мы добрались до Эстонии, ты хотел забрать ее и Латвию с собой, — ответила Айви, вырезая пряничных человечков. Швеция помассировал пальцами виски и посмотрел на Финляндию с любопытством. Я Швеция, а это моя жена, — эти слова каленым железом отпечатались на подкорке головного мозга и каждый раз заставляли Бервальда улыбнуться. А вот Финляндию они и по сей день вводят в ступор, что уж говорить о былых временах, когда Айви шарахалась от него, стоит Бервальду сказать это. — Угу, — ответил Швеция. — В итоге забрал половину… а потом забрали тебя. Он проговорил это с нескрываемой горечью — кажется, будто Швеция все еще не мог себя простить за то, что тогда произошло. Айви на мгновение замерла, стоило ей услышать те самые слова. Она выпрямилась и посмотрела куда-то в сторону, закрыв глаза. Ей было неприятно вспоминать об этом.***
— Ты знаешь, я даже рад, — с улыбкой ответил Россия, откинувшись на спинку резного стула. — Теперь между нами все решено окончательно. Стоял яркий солнечный день, однако радовался этому, кажется, один только Иван. А чего ему не радоваться, он выиграл войну и подписал крайне выгодный для него договор. С улыбкой наблюдая, как Бервальд читает условия Фридрихсгамского мира, Иван мысленно прикидывал, какой сегодня будет пир в его доме. Однако сам Бервальд не испытывал ничего, кроме внутреннего опустошения. Война и без того далась ему очень тяжело, а тут у него решили отобрать самое ценное, что он имеет — Айви. Его маленькое финское солнышко. Внутри все болезненно съежилось при одной лишь мысли, что через пару минут Финляндия уйдет вместе с Россией. Он прекрасно понимал, что она сейчас стоит прямо за дверью, ожидая неминуемого. Знал, что сейчас она с неприкрытым страхом ждет, когда двери откроются и ее заберут далеко-далеко, и он, Швеция, ничего не сможет с этим сделать. — Ты не переживай сильно, — как можно ободряюще ответил Иван, видя, как тяжело дается Бервальду принятие поражения. — С нее ни один волос не упадет, я обещаю. От этого обещания Бервальду не стало легче, зная Брагинского, ожидать можно чего угодно. Швеция наконец поставил подпись в договоре и, свернув его в трубку, протянул России, тот с улыбкой его взял и сложил за пазуху. — Отлично! — хлопнул в ладоши Иван и встал из-за стола. — С тобой приятно иметь дело. — Всегда пожалуйста, — глотая звуки, угрюмо проговорил Бервальд, отведя взгляд в сторону. Внутри него все клокотало от бессилия, злобы и тоски. От его потерянного взгляда могло стать кому угодно не по себе. — Я заберу ее прямо сейчас, — миролюбиво ответил Брагинский и, подойдя к дверям, постучал. Они распахнулись, и Брагинский увидел Айви. Она стояла у окна, скрестив руки под грудью. Финляндия выпрямилась по струнке, девушка напряжена, она боится того, что произойдет в любую минуту. Айви вздрогнула, когда ее взгляд столкнулся с взглядом Ивана. Он мягко улыбался, но от этого она испугалась только сильнее. Финляндия сделала шаг назад и заглянула через плечо России, заметив там Бервальда. Финляндия смотрела на Швецию умоляюще, но Оксеншерна не двигался, стоя в проходе и машинально потирая больное плечо. — Ты идешь со мной, — коротко проговорил Иван и, схватив Айви за руку, потащил ее к выходу из шведского дома. — Нет! — завизжала Айви, пытаясь вырваться, но хватка Брагинского оказалась крепка. — Бервальд, помоги! Пожалуйста! Крики Финляндии не стихали, и каждый из них кромсал сердце Бервальда в клочья. Его руки машинально сжались в кулаки, гнев кипел. Единственное, чего сейчас хотелось Швеции, догнать Брагинского и избить его едва ли не до полусмерти. А потом прижать его Айви к себе и уже никуда не отпускать. Целовать в макушку и вдыхать аромат ландышей, которым пропахли ее волосы. Но ничего Швеция не сделает. Он развернулся на сто восемьдесят градусов и закрыл за собой двери — так было не слышно криков бедняжки. Он потер глаза и, устало скатившись по стене, заорал точно раненый зверь. И впервые по глазам Бервальда покатились слезы. От обиды, бессилия и поражения… очередного. — Min sol… Min sol… Min… sol… — как мантру шептал Бервальд, точно находясь в лихорадке. Казалось, он совершенно не отдавал себе отчета. С его губ срывалось только одно лишь Min sol.***
— Ему нужны были только порты, выход к морю, не более, — миролюбиво отозвалась Айви, ставя противень с печеньями в духовку. — Поэтому он оставил меня в покое… ну, за редким исключением. Бервальд заметно напрягся. услышав последнее предложение, отчего Айви поспешила поскорее оправдаться: — Не подумай, он не обращался со мной грубо, просто я постоянно была при нем. Ну знаешь… жила в его доме, принимала участие в жизни всех стран Российской империи, нас ведь много было. Признаться честно, я бы не назвала это мрачным временем, скорее наоборот… Швеция вновь посмотрел на Финляндию, отчего девушка чуть не подавилась молоком. — Однако с тобой гораздо приятнее проводить время, ведь ближе тебя у меня никого нет, правда! Бервальд кивнул, заметно смягчившись, а Айви перевела дух. Кажется, пронесло… в конце концов она не лгала — она всегда рвалась к Бервальду, даже несмотря на его непростой характер.***
Рождество одна тысяча восемьсот пятнадцатого года было очень снежным и холодным. Повсюду на улицах звучала музыка и слышался звонкий заразительный смех. Кто-то просто прогуливался по городской площади Стокгольма, наслаждаясь рождественской суетой и всем сердцем веря в чудо, кто-то впопыхах выбирал подарки родным. Дети спешили на горки и катки, а взрослые только успевали кричать им вдогонку об осторожности. Однако Бервальда, сидевшего в своем доме у пылающего камина, вся эта суета практически не волновала. Он сейчас редко выходил куда-то, проводя время в библиотеке (с момента ухода Айви он пристрастился к чтению всего дельного, что попадется под руку) и изготовлению всяких интересных штук из дерева. Доделав последнюю поделку — деревянную вазу, он устроился в гостиной на диване за чтением газеты. В соседнем кресле довольно мурчала Анна, кошка Бервальда, которую Швеция за своенравность и некоторую несговорчивость нередко называл «женщина», пристально смотря на хозяина. Посмотрев на питомицу, Оксеншерна взял из небольшой вазочки, стоявшей на журнальном столике, печенье и протянул его Анне. Кошка перепрыгнула с кресла на диван и с удовольствием съела предложенное лакомство. Бервальд ласково потрепал ее за ухом, уголки губ тронулись, будто бы Бервальд пытался улыбнуться. — Вы мило смотритесь, — немного откашлявшись, проговорила Сольвейг. Бервальд оглянулся — она стояла на лестнице, поправляя лямку походного рюкзака. — Уже уходишь? — поинтересовался Бервальд, поправляя очки. Норвегия молча кивнула и, подойдя к дивану, присела на подлокотник. — Да, обещала Матиасу, что приеду ближе к Рождеству. Ты же не против? — осторожно поинтересовалась Сольвейг, на что Бервальд лишь пожал плечами. Конечно он был не против — прекрасно зная Данию, он будет безумно рад провести этот светлый праздник вместе с возлюбленной. Строго говоря, Норвегия могла и не спрашивать разрешения, она вообще могла жить отдельно от Швеции, но норвежка, видимо, решила немного иначе, мотаясь из Осло в Стокгольм, из Стокгольма в Копенгаген, а из Копенгагена обратно в Осло, и так по кругу. — Да, конечно. Можешь тогда Матиасу передать мой рождественский подарок? — спросил Бервальд, вставая с дивана и направляясь к шкафу. — Без проблем, — отозвалась Сольвейг, наблюдая за Бервальдом, который достал с верхней полки увесистый сверток. — Уверена, что справишься? Может мне с тобой поехать? — поинтересовался Швеция, протягивая его Норвегии. Сольвейг взяла его и помолчала несколько мгновений. — Не тяжелее секиры, — отозвалась она с улыбкой. — Я сама, думаю, еще успею. Проводишь до двери? Перекинувшись парой фраз, Бервальд и Сольвейг, крепко обнявшись на прощание, расстались до января. Закрыв за Сольвейг дверь, он подошел к окну и стал провожать Норвегию взглядом, пока она не скрылась за горизонтом. Уже темнело, ночью обещали метель. Надеюсь, она успеет до начала метели, — пронеслось в голове Бервальда и он вернулся обратно на диван. Бервальд распечатал письмо, пришедшее ему от Берты — она решила не приезжать, написав, что приедет вместе с Тино завтра или послезавтра. Швеция глубоко вздохнул и потер виски, отложив письмо в сторону — ему не привыкать к одиночеству. Сколько лет он его встречал один? Он уже давно со счету сбился, да и какая разница, если в такой светлый праздник важны эмоции, а не голые цифры. В последние года он любил перечитывать бесчисленные и огромные письма от Айви, которыми она буквально засыпала Бервальда. Они условились — что бы не происходило в их жизнях, они будут друг другу писать, ни о чем не утаивая. Помимо писем Айви любила присылать посылки со всякими вкусностями, которых пусть и было немного, но от них веяло теплотой и добротой этой любимой Бервальдом финской девушки. Только… на это рождество Финляндия молчала. Бервальд накануне пытался узнать что-то через Тино, однако он ничего внятного сказать, увы, не смог, Айви точно сквозь землю провалилась. Откинувшись на спинку кресла, Бервальд снял очки и потер глаза. О руку, свисающую с подлокотника, потерлась Анна, будто бы пытаясь утешить хозяина. Швеция взял питомицу на руки и почесал ее за ушком, отчего кошка громко замурчала, прикрыв глаза. Время шло к полуночи, за окном разыгралась самая настоящая пурга, в которую добрый хозяин собаку из дому не выпустит. Безразлично посмотрев в окно, Бервальд подумал о Сольвейг — надеюсь, она уже в Копенгагене. Внезапно в дверь кто-то постучался. Бервальд и Анна одновременно устремили свой взор к входу в прихожую, а затем переглянулись между собой. — И кого нелегкая принесла? — пробурчал себе под нос Бервальд, надевая очки и идя к двери. Стук усиливался, точно в дверь кто-то ломился. Открыв дверь, Бервальд замер на мгновение. Перед ним стояла укутанная с головы до самых ног Айви, а рядом стояла огромная коробка. Лицо Финляндии было скрыто широким вязаным шарфом, а на лоб надвинута шапка. Бервальд узнал ее по глазам — насыщенного фиолетового цвета, они сияли, точно два аметиста. Постояв с мгновение, Швеция крепко обнял возлюбленную, приподняв ее над землей, отчего Айви невольно ойкнула, а затем тихонько захихикала. Бервальд полной грудью вдохнул запах, исходящий от нее — морозной свежести, свежей имбирной выпечки и ландышей. Опустив Айви на землю, он впервые за долгое время счастливо улыбался. Опустил шарф и убрал выбившуюся прядку светлых волос — она улыбалась, отчего на румяных от мороза щеках проступили едва заметные ямочки. Что-то шепча на шведском, Бервальд вновь заключил ее в объятия, осыпая ее лицо поцелуями. — Я тоже по тебе скучала, iloni*, — прошептала Айви, как можно крепче обнимая Бервальда.***
— Я в тот год даже не планировала приезжать, думала, что Иван не отпустит, — ответила Айви, присаживаясь на подлокотник дивана. — Однако он практически всем дал вольную на новогодние и рождественские праздники. — Хм… — только и ответил Бервальд. Повисла неловкая тишина. — Не держи зла, не от него зависело, — мягко проговорила Финляндия, приобнимая Бервальда. Швед на мгновение замер от непонимания происходящего, а затем мягко сжал руку Айви. — А помнишь рождество одна тысяча девятьсот сорокового? — поинтересовался Бервальд. Несмотря на тяжелое для всех скандинавов время, это было самое теплый праздник из всех, который когда-либо был.***
Вторая мировая война была мрачной страницей автобиографии для каждого из скандинавов, однако даже несмотря на это они умудрялись собираться на каждое Рождество — какой бы суровой битва не была, святой праздник пропускать никак нельзя. Вот и сейчас, на пороге скоро появится новый одна тысяча девятьсот сорок первый год, а сейчас… сейчас канун Рождества, и все скандинавы собрались в доме Дании, как раньше. Айви и Берта накрывают на стол, Эмиль и Лара поправляют остролистовые гирлянды на лестницах, а Бервальд и Тино убирают все оружие на чердак — в ближайшие несколько дней оно не понадобится. — Хей, ребята, как насчет шампанского? — поинтересовался Матиас, прихрамывая заходя на кухню. Война сильно помотала его — светлые волосы заметно поредели, на одной из рук только-только зажила весомая рана, грозившая оставить после себя шрам, ко всему прочему он сильно хромал на левую ногу. Однако одно было неизменно — его жизнерадостный нрав и звонкий заразительный смех, который способен развеять даже самое мрачное настроение. — Можно. Только где ты его достал? — удивленно спросила Хельга, придерживая Лукаса за руку — Норвегия сильно пострадал в последнем бою, едва ли не погиб. Сейчас этот некогда сильный юноша еле на ногах держался и его постоянно клонило в сон. Он старался не показывать того, как ему больно, предпринимая попытки заниматься обычными делами. Чаще всего стоило ему начать, как под крики Хельги он, с нескрываемым упрямством, бурча под нос, бросал все и возвращался обратно к легким и бесполезным, по его мнению, занятиям, вроде протирания пыли и подправления мелких деталей рождественского интерьера. — Где Сольвейг? — спросил Лукас, наблюдая за Матиасом, который доставал из шкафа бокалы. На мгновение Хансен остановился — его сердце сжалось при одной лишь мысли о Норвегии, которая в это время спала наверху. Ему было страшно представить, что было бы, если бы Сольвейг не стало. — Она спит. И не надо ей мешать, — задор и веселость в голосе Дании мгновенно сменились строгостью и холодностью. — Я здесь, — меланхолично отозвалась Сольвейг, аккуратно расставляя тарелки на столе. Хенрик резко обернулся и, быстро преодолев расстояние, посмотрел на Норвегию. — Тебе надо отдыхать. Мы бы тебя позвали к столу, — строго проговорил Хенрик, ставя бутылку с шампанским на стол. Сольвейг безразлично посмотрела на него, однако в ее взгляде промелькнули едва заметные нотки нежности и любви. Она мягко коснулась щеки Дании, а затем, встав на цыпочки, мягко поцеловала его. — Со мной все будет хорошо, — с едва заметной улыбкой проговорила Норвегия. Дания, строго посмотрев на нее, лишь хмыкнул и заметно смягчился в лице. — Кхм… — прерывая воцарившуюся иддилию, вмешался Бервальд, — я понимаю, что у вас здесь трогательный момент, но давайте вернемся к рождеству. Халлдор и Лара тихонько хихикнули, наблюдая за представшим зрелищем — Матиас ошарашенным взглядом смотрит на Бервальда, Сольвейг едва заметно улыбается и поглаживает Данию по плечу. Айви лучисто улыбается, она уже соскучилась по таким сценам, Лукас ухмыльнулся, в то время как Хельга мягко усадила его на диван и, присев рядом с ним, мягко обняла его. — Ты как всегда, — отозвалась Берта не без нот поучительности в голосе. — Старый лев, дай им насладиться этими моментами, их так немного в последнее время. — Ты тоже не особо оригинальностью отличаешься, — парировал Бервальд. — Продолжаешь свои нравоучения даже в такие минуты. Тино громко рассмеялся, смотря на шуточную перепалку шведов, это подхватила Хельга, а вскоре на весь дом стал слышен звонкий заливистый смех его обитателей. Атмосфера стала гораздо спокойнее, умиротворенней, однако смех не смолкал еще долго. Казалось, начавшаяся война не смогла унять веселый нрав скандинавов, хотя и оставила весомый след на них самих, и дело не только в теле — каждый из них стал сильнее ценить то, что имеет, будь то скромный рождественский ужин в компании самых близких или же что-то более существенное. Никогда еще ни один из скандинавов не радовался тому, что может спокойно провести вечер в кругу семьи, не боясь, что с кем-то из ее членов что-то случится. Просто чувствовать это время каждой клеточкой тела, упиваться им, пьянеть от него, как от хорошего вина. Это было то, чего всем им так не хватало — длинных вечеров с нескончаемыми шутками, перепалками и спорами. Когда не существует никого и ничего, кроме них.***
— О, это было так мило, — заметила Айви с нескрываемой нежностью в голосе. — Они так влюблены друг в друга, а в то рождество, кажется, они стали близки как никогда. — Иногда я не понимаю, что Сольвейг в нем нашла, — отозвался Бервальд. — И что Лукас нашел в Хельге. Айви вопросительно посмотрела на Бервальда, не понимая, о чем он говорит — она прожила слишком много лет рядом со всеми скандинавами, и этого было достаточно, чтобы изучить каждого. — Они идеально дополняют друг друга, — отозвалась Финляндия, убирая противень в духовку. — Как пламя и лед, невесомость и полет. — Как поэтично, — едва заметно улыбнувшись, ответил Швеция, подойдя к Финляндии и нежно приобняв ее за плечи. По телу Айви пробежались мурашки, она прильнула к Бервальду и прикрыла глаза.***
Рождество всегда было любимым праздником Айви, сколь бы тяжкими времена не были. Она любила это время не за обилие огоньков на улицах или заслушанные до дыр песни — этот праздник всегда был для нее чем-то большим. При одной лишь мысли о сочельнике по телу Айви пробегали мурашки, а внутри все приятно тяжелело — и дело было совсем не в закрытии года и текущих делах. Дело было в Бервальде. Кто бы что ни говорил, но с виду лишь суровый Швеция, Бервальд Оксеншерна, был очень романтичным, когда дело доходило до Финляндиb и ее отношения к рождественским праздникам. Он очень любил Айви, а еще он очень любил сюрпризы. Однажды он весь дом украсил к предстоящим праздникам — на доме сияли огоньки гирлянд, входную дверь украшал венок из еловых ветвей, а в гостиной стояла высокая, до потолка, красавица ель, переливающаяся десятками огоньков. Это стоило огромных усилий, ведь Бервальд нечасто делал подобное (обычно этим занималась Финляндия), но результат определенно стоил потраченного времени — дело даже не в красоте, а в Айви, глаза которой буквально сияли при лицезрении этого зрелища. Она с таким восхищением смотрела на украшенный к рождеству дом, что для Бервальда это было самой лучшей наградой. Швеция до чертиков обожал кино, старался не пропускать ни один новый фильм — получалось нечасто, однако он быстро наверстывал упущенное в свободные минутки. На один из сочельников он устроил самый настоящий рождественский киномарафон — приготовил имбирные пряники, заварил любимый чай из таежных ягод и, когда Айви вернулась домой, мягко усадил ее на диван и, включив телевизор, сел рядом. Тогда вечер незаметно перешел в ночь, а затем в раннее утро. Они уснули прямо на диване, обнимая и греясь друг о друга. А еще Бервальд ужасно любил танцевать. Сколь бы он не был приземленным реалистом, ему были не чужды светские манеры. Каким бы высоким и широкоплечим Бервальд не был, он хорошо умел танцевать вальс и кадриль. Он с невероятной теплотой вспоминал, как приходил на королевские балы вместе с Айви, где мог без устали танцевать с ней пока не сотрутся до дыр туфли или пока празднество не объявят оконченным. Даже сейчас, когда времена пышных празднеств канули в лету, когда многие традиции изменились до неузнаваемости, одно осталось неизменным — тихая музыка на старенькой грампластинке, полумрак и его с Айви медленный танец. В эти моменты время точно замирало, не существовало никого и ничего, кроме них самих. В моменты вальса Бервальду хотелось только одного — целовать, целовать, целовать… Ощущать Айви каждой клеточкой тела, чувствовать запах ландышей на ее волосах, вести ее в танце, то приподнимая и кружа, то опрокидывая к себе на руку, а затем крепко прижимая. Ощущать привкус ее черничной помады на губах, их мягкость, чувствовать пульсацию сердец. Однако нежность быстро сменялась требовательностью, которая Айви быстро подхватывала, отвечая на бесконечные поцелуи. Бервальд спускался ниже к впадинке на шее и ключицам. Финляндия же припадала к щекам, шее, украшая безупречно белый воротник рубашки бесстыдством бордовой помады. Швеция будет злиться, шипеть и просить больше так не делать, однако все это будет потом, и все равно Финляндия будет это игнорировать. Никто из них никогда не любил шумные сборища, им было достаточно друг друга. Ни одно «нельзя» или «не принято» не касалось их с тех пор, когда они решили, что останутся вдвоем, отныне и навсегда. Потому что вдвоем — не страшно. Потому что вдвоем — это значит друг за друга горой. Потому что вдвоем — всегда плечом к плечу. И пусть весь мир подождет.***
Время шло к ночи, однако это сейчас никого не волновало — имело значение лишь настоящее, единый миг. Бервальд мягко заключил Айви в свои объятия, поглаживая по мягким светлым волосам. Он целует ее в макушку и шепчет на ушко что-то нежное и ласковое. Финляндия едва слышно вторит ему и прижимается еще крепче. И сейчас они стоят на кухне, нежно обнявшись и ни о чем не думая. Зима мягко укутала в свои холодные объятия шведский дом, даря ему покой и умиротворение. Позади было много радостей и счастья, тревог и невзгод, а впереди лишь туманное будущее, озаряемое теплым светом надежды. … И оглушительным стуком в дверь, прервавшим всю иддилию. Айви вздрогнула и подскочила на месте от неожиданности. Бервальд крепко обнял ее и прижал к себе, хмуро смотря в сторону входной двери. — Бервальд, открывай! Я знаю, что вы дома! У вас свет горит в окнах! — раздался голос Матиаса. За дверью послышалось шикание Сольвейг и Берты, а еще громкий смех Анны. Айви облегченно выдохнуло — все как обычно. — Он в своем репертуаре, — заметил Швеция, направляясь к входной двери, чтобы поприветствовать нежданных гостей.