Ненавидел

Шерлок ненавидел всё в своём враге. Каждую напускную улыбку, едкие замечания, изгиб брови в лёгкой ухмылке. Он ненавидел чувство восторга на крыше, дрожь рук и бегающий взгляд, безумную ауру Джима, которую он сам создал и сам уничтожил. Ноги не слушались, а беспокойство за друзей буквально пронзало до кончиков пальцев. Мучительно переводя взгляд с Лондона на его негласного короля, Шерлок всё больше ненавидел. Большая игра – реквием по его старой жизни, где всё было до боли одинаково. Мориарти играл, а не жил, разные личности были лишь загадками, частями мозаики, которую никому не удастся разгадать, даже Шерлоку. Он ненавидел твёрдую походку и слепую уверенность в успехе, обожание, с которым некоторые из масок Джима смотрели на него, полёт и свист воздуха в ушах, четкое осознание, что этот выстрел в рот – начало конца. Скука пожирала, не давая ни спать, ни есть. Уничтожая мозг изнутри и забиваясь во все комнаты чертог разума. Поиск хоть одного места, которое бы не кричало о Мориарти занял много времени, в итоге Шерлок просто перестал искать. Фраза «не жить, а существовать» приобретала страшный смысл. В итоге местом для раздумий стала та самая крыша, потому что, хоть все на ней кричало о Джиме, указывало на него, тут уже не возникало желания всё ещё раз изучить, проверить все следы и осмотреться, ведь это было сделано уже бесчисленное количество раз. Шерлок ненавидел цикличность мыслей, отсутствие концентрации и болезненные воспоминания. Некоторые зацепки намекали на живого Мориарти, но вскоре все ниточки завязывались в один большой узел или вовсе обрывались. Джон повторял, что друг похож на приведение, а Майкрофт поставил в квартире еще несколько камер со словами «на всякий случай». Мир прекратил своё существование, а Земля, похоже, прекратила вращаться вокруг Солнца. Лондон не приносил удовольствия, этот город стал гиблым местом – оплотом воспоминаний и сантиментов. Холмс ненавидел Джима за это. В ход пошли наркотики. Жизнь закрутилась разноцветной каруселью в детском парке аттракционов. Расследования возобновились, но изюминки не хватало. Распутывание сети Мориарти стало своеобразным катарсисом и окончательным финалом безумной игры, которую Шерлок не хотел начинать, а потом не мог закончить. Джим горел в котле у Дьявола, а Шерлок догорал внутри как спичка. Апатия сменялась возбуждением и яркими картинками во снах и в наркотическом бреду, а понятие о морали перестало существовать. Лестрейд сломал голову, пока думал, как заставить Шерлока снова с блеском в глазах прибегать на место преступления. Холмс лишь заходил за ограничительные ленты, пустым взглядом проходился по трупу, а потом сухо излагал практически решенную загадку, уезжал домой на такси, а через минут двадцать перезванивал и заканчивал свою мысль, называя место, где следует искать преступника. Миссис Хадсон очень радовалась отсутствию конечностей в холодильнике, а потом долго недоумевала, куда делись микроскоп и пробирки из квартиры, Молли ждала визита Шерлока и по привычке звонила ему, когда в морг поступали трупы подходящие для эксперимента. Но Холмс всегда отказывался, казалось, что вся жизнь перестала представлять для него хоть какой-то интерес. Шерлок определенно ненавидел Джима за множество вещей: за угрозы убийства, притворное сумасшествие и за вред для общества. Он ненавидел жеманность, безразличие к людям и выдуманного актера Брука. Однако через несколько лет Шерлок наконец сформулировал главную причину – больше всего он ненавидел Мориарти за то, что он умер.