и птицы, что кричали за океаном

я была удостоена высшего заступничества и тыла. в юности у меня был мятежный ангел, я его не забыла…

***

Ты кидаешь мне свои полуголые фотки. С подписями. Без. По Теме. И просто. Ваниль. Ты говоришь: «Ты похож на Техасского рейнжера», когда я вхожу в твое пространство в своих солнцещитных. Потому что ты бликуешь мне в лицо солнечными лучами, и все мои морщины сглаживаются твоей улыбкой. Я люблю тебя всегда. Не везде, всегда. Во всех общих гримерках. В съемных. В своих. В твоем. В Нью-Йорке, Лондоне и Париже, в коротких юбках, каблуках, с похмелья. Всегда. Под крики чаек. Рингтон твоего телефона. Мой надсадный кашель. Под тупую романтическую комедию на фоне. В тишине. В шуме. Ты смело поправляешь прическу, красишь губы ядовито-красной помадой. А я застегиваю рубашку, как саркафаг, путая пуговицы и петли, с придыханием мне несвойственным. Ты нарочно медлишь, уходя от меня, по сто раз проверяешь замки на сумках, шнурки на ботинках, молнии на платьях, поворачиваясь ко мне голой спиной, как бы говоря, мол, застегни, помоги. Только не отпускай. Не отпускаю. Удерживаю. За талию. За шею. За голый живот. Мы постоянно скупаем сигареты. Мы напиваемся дешевым виски, откуда-то добытым одним из нас. По очереди. По строгой очереди. По талонам. «Да, господин полицеский, сегодня я снова трачу свою жизнь на алкоголь, и извожу ваши глаза напротив». Ты меняешь рубашки. Свитера. Постельное. Вещи старшему в школу. Я храню ту самую, подаренную тобой зажигалку. До сих пор. Даже сломанную. Мы бъем машины. Двери. Стаканы. Картины. Собственные нервы. Мы помним. Все. Каждый поцелуй. Каждый секс. Каждое слово. Каждое прикосновение. Каждое касание пальцев через стекло. Все. И даже больше. Мы чиним телефоны. Сердца. Лечим души. Печень. Голову. Твоих детей… Мы изломанные. И нам никто не верит. Переломы. Синяки. Перебор с градусом. Развязанные языки. Твои дети на моих коленках. Ты у моих ног в спальне. «Тема. Ваниль. Ничего» — моя мантра. «Секс на скорую руку. Смс с задних сидений машин. Дети» — твоя реальность. Твои слишком плотные черные штаны абсолютно не подходят к температуре внутри моей неуютной обшарпанной квартиры. Хотя у нас обычно все общее: климат, деньги, проекты, песни, пляжи. Но не дети. Дети только твои.  — Разденься, а то и так жарко, — голосом старшего брата, глазами любовника. Я. А ты понимаешь мое предложение слишком буквально, принимая его, и раздеваешься до нижнего кружевного белья. Зачем? Так? Поздно? Родная Ведь у детей есть отец. Антон.  — Все равно жарко, — парируешь. И подчинению в Теме мне тебя научить не удается. Пока ты падаешь на мое колено, ожидая приглашения поцеловать в губы. Я не хочу, но отчаянно хочу языком в твой рот. Глубоко до рвотного. Чтобы не говорить о сексе. Детях. Вине. И нас. Обычно я помогаю тебе с застежкой лифчика. Обычно ты помогаешь мне с пуговицами на рубашке. Сегодня ты справилась сама, а я беспомощно оторвал половину ненужных пластмасок, порвав их вместе с петлями. За что мне ты? Так. Близко. Я же всегда был за океаном. Даже когда входил. В тебя.  — За счастье? — поднимаешь невидимый бокал. Молодая мама. Моя молодая мама. Не моих детей. А я сразу перехожу к губам. Без счастья. Оно у нас в отпуске. Вино и сладкая вата. Твои губы пьянят. А я ведь догадался выпить перед твоим приходом. Этого мало. Твои пальцы пробираются за ворот моей рубашки. Царапают шею. Молчу. Закусываю твою губу. Пока ты вцеловываешь спокойствие в мой кадык. Я жалею. Отчаянно жалею. Что я не твой муж. Ты хватаешь со стола у кресла бутылку рома. И в тебе ничего святого, когда ты щуришь один глаз и поешь мне в лицо: — Йохохо и бутылка рома. Ты пьешь с горла. Я сглатываю. Пока ты прыгаешь на моих коленях. Ерзаешь тонкой полоской трусиков на моем члене под джинсой. И стонешь тихо. Но четко слышно. Нельзя. Быть. Такой. Футуристичной. Блядью. Но моей. Хочу спросить — «А что скажет муж?» Но в глазах вижу, что тебе все равно. Вырываю бутылку из твоих бледных пальцев. Гаргоны. И тяжело дышу. — Сегодня не встанет, малыш. Потому что ты у меня в мозгу. Ты смеешься, вынуждая меня до боли стискивать твои худые бока. Биться пальцами о выступающие ребра. «Кобра, ты вообще ешь?» Впрочем, конечно, ты ешь. Мое сердце на завтрак. Морозишься. Морозишь меня. Не даешь войти даже пальцами. Подставляешь руку. Сплетаешься пальцами. Стонешь тихое «нет». — С кем твои сыновья? — рычу. Куда-то в ухо, царапая тебя ногтями. Хватаю за волосы на затылке. Тяну от себя. Запрокидываешь голову. Усмехаешься. Мигера. Моя. — С мужем. — Ерничаешь. Закусываешь губу. Трешься промежностью о мою ногу. Урчишь. — Маркус сможет позаботиться о Данииле пару часов сам. Идеальная мать. Неидеальная жена. Всюду «ты». И уже давно не «мы». Ярею, упиваясь тобой. А ты лишь указательным лезешь куда-то вниз. С улыбкой отодвигаешь узкую полоску кружева. Открываешь вид. Давишь ладонью на грудь. Вынуждаешь скользнуть двумя внутрь. Я сбрасываю тебя с колен. Ты приземляешься на ноги. Летишь в кресло. Едва дышишь. Я пытаюсь в мыслях. Глотаю ром. Оставляю на дне лишь «переизбытки». Ты раздвигаешь ноги. У меня в голове лишь звучат имена твоих сыновей. И имя мужа. Я. Так. Не. Могу. А ты раздеваешься совсем. Я еду рассудком. Падаю мысленно в тебя. Клянусь, ты должна чувствовать эту боль. Бутылка без железного ободка входит в тебя слишком резко. Я расслабляюсь слишком быстро. Давлю на твой плоский живот, обвожу пальцами круг вокруг пупка. Ты даже не дергаешься. Отклоняешь голову. Дышишь тяжелее. Жмуришься. Ерзаешь. Чувствуешь губами всю резьбу твоей дважды-семейной-жизни? Мне ускориться? Бутылка рома — панацея — твой единственный на сегодня трах — дрожит в моих пальцах, пока ты сдерживаешь все слова. Дыхание. Маты. Себя. Я восстаю из пепла. Ты не ловишь кайф. Говоришь надсадно: — Хватит! Я ухмыляюсь. Выхожу ей из тебя. Ты сводишь ноги. Едва не плачешь. Я лечу себя. Слизываю языком твою влагу с ободка. Запиваю ее ромом. Хищник. А ты тогда кто? Идеальные бледные руки скользят по моей груди под неидеальными татуировками. Одними глазами говоришь «я знаю, что болит». Не знаешь. Спроси у своих голубых. Глубоких. У океанов. «Оно разве так болит?»

***

Вечер. Тьма. Пропускаем закат. Твои подкрашенные корни. Ровный тон лица. Макияж. Мой бронхит. Алкоголь-лекарство. Мои глаза. Твои губы. Твое: «Я не хочу третьего, поэтому трах бутылкой — лучшее решение, Данчик». Лечишь меня воздержанием, сучка? Я. Хочу. Третьего. Своего. Я волнуюсь. Радости от твоей шутки нет. У тебя двое чудесных русых мальчишек. У меня даже дочери нет. Проебанные года. Нервы. Все умещается в один вечер. Никаких свеч. Романтики. Вина. Есть торт. Ты голая ешь его столовой ложкой, восседая на столещнице. Пока я глотаю слюни, глядя на тебя. На твои ангельские колени на общем плане. — К черту этот «красный бархат», иди ко мне. — Тянешь руки. Как та самая дочь, которой нет. Подхожу. Обнимаешь. Оплетаешь руками. Обхватываешь ногами. Кладешь голову у основания шею. Пахнешь вишней. Бархатом. Летом. На улице разгар зимы. Уже поздно. Я думаю: «Маркус, Данииель». Бессовестно краду тебя у твоих детей. Антон отличный отец. Я уверен. А я заслуживаю еще немного тебя. В конце концов, скоро Рождество. А у меня перебой в градусах. Жаришь. У меня с тобой все круче, чем у тебя с Антоном. Давай притворимся, что это я на тебе женат, Кара? Мне без тебя холодно, Кар…

***

Я зря отпускал тебя на концерты. Пока ты в гримерках снимала перед ним трусы. Пока не было ни Маркуса, ни Данииеля. Пока все не было так серьезно. У нас. У тебя с ним. Пока было ваше «как бы». Пока было мое «ну где же ты, вечная жажда»? Пока ты не сказала «давай расстанемся через три месяца? Наш роман — двадцать шестой кадр». Пока ты не вышла. Серьезно. Я из тебя. А ты замуж. Я шутил: «а он стоит этого, твой гитарист. гандон» Я шутил. Пока ты ходила за первым. Я даже не шутил. А ты ходила за вторым. Обещала не опаздывать. За третьим. Опоздала.

***

Не бросай меня. Не бросай меня. Не бросай меня. Кричат мои медовые, карие. Глядя на тебя. Твои не кричат ничего. Сладкий рот стирает крошки вельвета о мои ключицы. И ты только дышишь. Как та самая заветная линия сердцебиения. Почему ты не учила жить без тебя? Без секса, лучше которого просто не было? Без дурацких помад, ярче которых просто нет? А скольких до него ты так же матросила, как меня?

***

Меня штормит о твои прикосновения. От тебя ноль ответов. Ты учила меня жить с теми, которых Любишь. Трахаться с теми, которых Хочешь. Ты растирала меня в пыль. Не говоря, как любить того и трахаться с теми, которые не любят, не хотят Тебя. Кароль. Кара. Попова. Кто ты, мигера, черт возьми, теперь? Радует, что я знаю, как тебе больно. И даже сильнее, чем мне. Я же вижу, как ты гладишь по волосам сыновей. И жалеешь, что не видишь в них меня. Но в них дохуллирион от тебя. И для меня твои дети — весь этот свет.

***

Клюквенная водка. Дешевка. Которой грех догоняться. В нашем положении. Банальнее нее могут быть только твои дамские сижки с ментоловой кнопкой. Но мне хватает ума не просить тебя закурить в окно. Голая. Простудишься. На улице минус два. В квартире Сахара. Пока у меня пересыхает в горле от вида тебя. Не уходи. Останься. Я хочу тебя. И детский смех в этой квартире. — Я думал после второго ты превратишься в мать. — А я, что? — А ты все такая же «молодая мама». Плюешь на обоих. — Зато я умею любить. На расстоянии. — А я сквозь года. Сколько Данииелю? — Шесть. — Видишь, а я все еще люблю тебя. — Не забудь добавить к этому «скорее всего». Давай я добавлю к этому завтрак, и ты убедишься на деле? Вслух не говорю ничего. Я жду твое «не звони мне больше», но ты все-таки сидишь на моем столе. И мне даже не пусто. Я вновь лезу шеей в ту же веревку, когда пытаюсь надышаться тобой. Согреться. Мне же холодно. Без тебя.

***

Пью кофе на ночь из твоей любимой кружки, пока ты ищешь глазами кружевное, чтобы открыть окно. Ты стираешь пальцами коричневые высохшие разводы-капли рома на своих бедрах. Я нервно глотаю. Ловлю карибский вайб. И крики чаек над океном. Пора лечить голову. Прекращать болеть тобой. Просыпаться под твои песни. Ты стоишь, застегивая лифчик. Я целую тебя сзади в лопатку, утопая в твоих волосах. Ерошу рыжий блонд. Кайфую. Тебя рубит. Меня нет. Глотаешь мой обжигающий кофф. Морщишься. Целуешь в уголок губ. — У тебя что, нет своей кружки, детка? — подъебываешь меня. Забираешь свою собственность в моей квартире себе. Узурпируешь мое сердце. Пиратка. Оттраханная горлошком бутылки. Ты настолько в Теме, что тебе даже не стыдно. — У меня нет чашки с обезболом от твоего взгяда, пойми. Не понимаешь. Допиваешь. Не лезу рукой в твое белье. Не нарушаю границы. Я завязал. — И я завязываю. Говоришь, не поворачиваясь. Я замираю. Не понимаю. — Так сильно не хочешь третьего? Шучу. Не смешно, а больно. Мне. — С гандонами. Даришь надежду мужу, наверное. Веду плечом. Я привык, вроде как. — Как назовешь нового? Магнус? — Дурак! Это моя карма. Смотреть, как девушка, которую я люблю, рожает от другого. Чудесных мальчишек. Благородных. Светлых. Ваниль. Глажу рукой твой голый живот. Ты говоришь: — Я завязываю с Антоном. — Выделяешь его имя голосом. — Кажется, я развожусь. Не хочу состоять в нечастливым браке. А я во мраке, Кара. Мое удивление влетает в тебя моими руками в твоих волосах. Я скольжу губами по твоей шее. А ты запрокидываешь голову, позволяя. — Но еще одного не будет, Дан. Обрываешь ненужную нить про сына. Разворачиваешься ко мне лицом. Трешься губами о мои губы. Твой лифчик больно царапает мою грудь. Я терплю. Не зря. — Не хочу снова портить фигуру. Я киваю. Ты больше не ищешь предлога остаться. Смеешься. Я едва не плачу. Стремлюсь сдержаться. Твой ноготь ползет по моему позвоночнику. Ты что-то твердишь. Про суд. Про скандальный развод. Про нового гитариста, который нужен. Тебе. Про имущество. Про детей. Они останутся с нами, солнце, слышишь? Я слишком долго этого ждал. И теперь, когда мне рядом с тобой не холодно. Открой окно, детка, Давай послушаем чаек?