а ты не скорби, братик

на улице ночь. холодный ветер, сгоняющий тучи над мрачным городом, дует с небывалой силой. звёзд не видно из-за густого скопления чёрных облаков. растущая луна чрезвычайно редко выглядывает, на секунду освещая переулки без фонарей. ты сидишь на лавке, собранной из четырёх толстых прутьев, закопанных глубоко в землю и полусгнивших двух дощечек. напротив красивая, спаянная оградка. у петель калитки и ещё кое-где чёрная краска облупилась, оголяя ржавые железки. в огороженной территории виделся деревянный крест с фотографией, которую в темноте разглядеть совсем невозможно. ниже портрета заржавевшая табличка с выпуклыми надписями. тебе не нужно разглядывать, что там написано, и так знаешь. «романов виктор николаевич, 20 июля 1998 — 6 сентября 2018» знаешь, что на фотографии искренне улыбающийся витек с ясными зелёными глазами и тёмной кудрявой шевелюрой. на столике стоит нольпяшка водки, которую ты медленно тянешь, бездумно вглядываясь в тёмное небо. слышишь, дружище, не волнуйся. если вдруг пропаду безвести допустим, вы лучше не ищите — да и хуй с ним. по тихой грусти прихватил и никак не отпустит. — эх ты, витька. чего тебе не жилось-то? — еле слышно шепчешь, разглядывая искусственные цветы около креста. — стоили твои соли, моей боли? стихами, блять, заговорил аж. я даже не поревел у твоего гроба. мужик типа. типа не больно, сука. — рывком вытираешь скатившуюся одинокую слезу, затем ударяешь в стол кулаком. — нахуя, брат? — роняешь голову в стол и тихо хнычешь в кулак. где-то в небе ярко сверкает фиолетово-розовая молния, встречая за собой оглушающий раскат грома. медленно начинает капать дождь. мелкий грибной, сменяется ливнем, бьющим стеной, а ты все сидишь. мокрый и одинокий, как бездомный пес, которого бросили когда-то родные люди. наверное, так и есть, ведь витя единственный друг, почти что брат, только он семья. был. где-то поблизости могила вечно пьющих когда-то родителей. около берёзы, которая виднеется вдалеке, похоронена бабушка, заменившая больную мать. а сейчас ты один. под проливным дождём. и уже как два года нет твоего самого близкого человека. слышишь, брат. слышишь, родненький, не волнуйся. будь лишь рад, если найдёте с щелью в пузе. тебе позвонили поздней ночью. его мама вторила на том конце провода «витеньки, моего сыночка, больше нет. витенька. мой витенька погиб». а ты сидел в холодной комнате и винил себя, что не был рядом с ним, когда тот снова сорвался. ты расхуярил телевизор, опрокинул платяный шкаф, разбил два зеркала и почти всю посуду в доме. сидел на кровати и выл на луну, словно волк. тоже от ебаного одиночества. стоя возле гроба, ты говорил ему, что витя должен был пережить тебя ровно на семь лет. так вы договорились ещё в десять, когда ты сильно навернулся с берёзы и думал, что умрёшь. «сука, ты вить» ты долго смотрел на лежащее в гробу тело, будто пытаясь запомнить каждую его мелочь. глаза закрыты, волосы немного спадают на лоб, а бледно-серое лицо украсила небольшая ухмылка. ты смотрел, как крышку не торопясь прибивают гвоздями. как деревянный гроб, спускали в яму на толстых тросах, отправляя твоего витьку в последний путь. сердце знобило в осознании, что витенька больше не ударит тебе в плечо, приметив желтую тачку, не приобнимет без повода, не зальется заразительным смехом от своей же шутки, не стрельнет зелёными глазами где-то в толпе. от него останется лишь след в твоей душе, много совместных фоток и его забытая неделю назад в твоём доме мастерка. до сих пор пахнущая его прикольным дезиком. дождь льет уже больше получаса, дует ледяной ветер и ты зябко ежишься, прижимая родную мастерку к телу. заливаешь последнюю каплю водки, рухнув на колени в размокший чернозем. руками хватаешься за калитку и громко, во весь голос орешь. а твой крик души раздаётся эхом по всему кладбищу. слышен раскат грома. а в по голове кувалдой бьет осознание полного одиночества и вечной безысходности. ведь я лежу такой прекрасный до жути единственное жаль не доберусь до студии на остальное будет всё равно по сути так что похер, танцуйте