Зимняя стужа идёт параллельно с остывшим сердцем одного среди тысячей в городе, миллионов в стране, миллиардов во всём грёбанном мире. Человека, что превращается в ледышку лишь буквально, замерзая, а внутри теплеет, цветы, наконец, прорастают, пахнут, не вянут. Теперь им есть, где расти.
Вот так вот и ощущается свобода? Цветами внутри и довольно заметным чем-то, что подобно облегчению? Курточкой, покоящейся на лавочке возле подъезда? Простите, просто Чон Чонгук чувствует такое впервые за довольно продолжительное время.
Ведь обычно люди страдают или просто тоскуют, когда расстаются с теми, кого любили, любят до сих пор. Любят, но уходят, вот дураки. «Так случилось», «не срослось», — пустые оправдания. Рассуждает Чонгук, дожидаясь своего лучшего друга, всегда считающий, что всё ещё можно исправить, спасти, если существует хотя бы тихое «люблю» (возможно, не озвученное даже).
Вот в его ситуации хвататься за что-то было поздно. Но он не уверен в том, был ли шанс изначально. Ведь его отношения с Чимином, кажется, построились на одном лишь комфорте и мимолётной влюблённости (скорее, симпатии). Они съехались слишком быстро, зато остальные полтора года тянулись достаточно медленно, а они лишь теряли время, силы и нервы на постоянные ссоры, срывы друг на друга. Зона комфорта давно была незнакомкой для обоих, но делать что-то с этим никто не хотел, ссылаясь на «и так сойдёт».
А разговор в конце был довольно коротким и простым, без скандалов и истерик, никому не нужных. Из этого и плавает в мыслях: «а можно было ведь и раньше, Чимин». Чимин, который, к слову, собрал свои вещи до прихода Чонгука с работы, дождался его, чтобы попрощаться и пожелать счастья в дельнейшем.
И вот он, двадцатисемилетний Чон Чонгук, вдыхает воздух через нос, насыщаясь полностью, прикрыв глаза, и громко-громко рассмеявшийся на выдохе. Повторяя свои действия снова и снова, о прохожих не думая и снова радуясь. Действительно радуясь.
— Чего расхохотался, придурок? — слышится раздражённое позади. Приходится развернуться, хоть и из-за лёгкого головокружения приходится постоять пару минут, не двигаясь. — И куртку одень, простудишься ведь.
— Хватит бурчать, хён, — устало выдыхает Чон и всё же быстро берёт свою куртку, накидывая на плечи.
— Вы только расстались и ты уже хочешь завалиться в клуб? — на всякий случай переспрашивает Юнги, когда они уже доходят до проезжей части, где их ждёт такси.
— Исправлю тебя, — кашляет в кулак Чон, и ищет взглядом автомобиль на улице, что утонула в темноте (фонари мало чем помогают). — Хочу расслабиться, выпить, потанцевать. Возможно, покурить, — ах точно, Чимин был яростным противником курения.
Мин Юнги, — тот самый твой рассудительный друг, который за тобой встрянет в любую передрягу, больше ничего не спрашивает. Лишь, сидя в автомобиле на заднем, перебирает все «за» и все «против», не находя второго. Придётся выпить. И он соврёт, если скажет, что не рад этому. Да, будет болеть голова, но завтра выходной, можно себе позволить. Ещё и учитывая, что такое происходит крайне редко.
Уже, находясь под градусом, Чонгук встаёт на, не полностью удерживающие его изначально, ноги и отходит от барной стойки в сторону танцующей толпы, желая слиться с каждым в одно целое.
Рука об руку, резкий запах чьего-то мужского одеколона, капельки пота, текущие по висках, цвета и звуки, смешивающиеся в одно. Чонгук устаёт, ему тяжело дышать, но он танцует, танцует, танцует. Чувствуя мимолетные касания к себе, прикрывая глаза, задерживая дыхание и снова дыша, вдыхая полной грудью (будто впервые).
Останавливается лишь тогда, когда чувствует резкую потребность «подкрепиться» и шагает медленно к тому месту, где он оставил некоторым временем ранее Юнги. Который сейчас увлечённо болтает с кем-то, улыбаясь и прикасаясь губами к рюмке, в которой жидкость по цвету определённо текила.
Уже вышел с жаркого круговорота, состоящего из людей, Чон понимает, что им овладевает интерес к парню с выкрашенными в шоколадный оттенок волосами с широкой и какой-то квадратной улыбкой. Оставаясь незамеченным, шагает медленно, рассматривает незнакомца, что так активно и продолжает болтать с Юнги. С чёртовым Мин Юнги. Но он, Чонгук в смысле, намерен исправить ситуацию своим присутствием. Лишь ещё пару секунд посмотрит на открытую медовую кожу шеи. Кажется, что там, под его шубой, ничего и нету больше (так и есть?) И вопрос о том, почему его это волнует, пока что даже не смущает.
— Хей, Чонгук-а! — различает он голос хёна среди шума людей и долбящей со всех сторон музыки и замечает, что находится уже буквально в двух шагах от парней, искренне этому удивляясь.
Состояние Юнги улавливается сразу. Настроение хорошее, даже слишком, — парень улыбается, обнажая дёсна. Такое бывает крайне редко, ведь тот и выпивает редко, и в подобных местах бывает также, чёрт, редко.
Ну, а сейчас он представляет Гуку, ставшему рядом с ними, сидящими на высоких барных стульях, своего новоиспечённого знакомого.
Некий Ким Тэхён, кажущийся высокомерным с первого взгляда, привлекающий внешним величием и взглядом, который будто говорит о том, что его хозяин тот, кто готов покорять. Вершины разные. Горы, например. Но сейчас этой вершиной оказывается Чонгук, а если быть точнее — всё его внимание. Они болтают, смеются, пьют. Много пьют. Ведут себя будто старые друзья или очень хорошие знакомые, что на самом деле знают друг о друге лишь имена, возраст и род деятельности, то есть профессию. Но так ведь и начинается дружба или…
— Мне кажется, что он тебе нравится, — говорит на ухо Чонгуку Юнги, пока третий из их образовавшейся компании заказывается ещё чего выпить и вместе с этим закусить. — И ты ему тоже, — добавляет прежде, чем младший успевает ответить.
Не говори глупостей, придурок.
И дальше он смотрит лишь на Тэхёна, игнорируя что-то кроме его голоса, улыбок и… взглядов. Чону приходится не один раз в стыде отвести глаза, когда его застают за горячим, — за тем, как он в открытую пялится, слушая очередной рассказ о каких-то приключениях с семьёй.
И время за этим всем тянется предельно медленно, а звуки не по-настоящему, но становятся тише.
— Я должен извиниться, —
господи, Юнги, заткнись, не перебивай рассказ этого ангела, — но меня уже вырубает и я вынужден оставить вас, —
вдвоём, не договаривает Мин, но Чонгук слышит.
Проклятия, посыпавшиеся в сторону друга, отменяются, сменяясь безразмерной благодарностью, которую Чон выражает взглядом.
— Ты на такси, да? — впервые за долгое время открывает рот Чонгук.
— Я позвоню Намджуну, — ухмыляется он и, больше не произнося ни слова, спешит отдалиться.
Подумать о парне своего друга и о том, что у них снова всё хорошо, ему не дают и секунды.
Кто-то хватает его за запястье и поднимает рывком со стула, от чего голова слишком сильно кружится первые секунд пятнадцать. У Тэхёна и у самого присутствует головокружение, сопровождающееся неустойчивостью на ногах, из-за чего он останавливается, давая им обоим время для «прийти в себя», но чонгукову руку всё равно не отпускает, ссылаясь на то, что
вдруг уйдёт.
Но не уйдёт ведь, а лишь последует за предметом своего обожания (на сегодняшний вечер) в движущуюся в такт музыке толпу.
Уже, найдя и для себя место под светодиодами, оба начинают также, как и все вокруг, двигаться под музыку, каждый в своём личном танце. Но одно их всё же объединяло. И это такая банальность как глаза в глаза. Зрачки тэхёновых будто расширяются, с каждой секундой не оставляя места радужке шоколадного цвета. В этих тёмных омутах отражение всех цветов радуги. Темно, почти не видно кому-то, но для чонгука всё предельно ярко и эта яркость увеличивается не тогда, когда, редактируя снимок, ведёшь пальцем по экрану, а лишь под воздействием алкоголя.
И, если без него нету этого Ким Тэхёна, чьи губы блестят от всё ещё текилы вперемешку со слюной от постоянного проведения по них языком, то Чонгук готов стать алкоголиком, чтобы это всё не прекращалось. Чтобы Тэхён ещё раз однажды, как сейчас, обернулся задом и, не останавливаясь, подошёл, чтобы спиной прислониться к чоновой вздымающейся от дыхания груди.
А Чонгук себе отчёта действиях не отдаёт. Руками обвивает тело, само прижимающееся к нему, носом ведёт по шее вверх, а следом по щеке (мех так щекочет, что появляется желание избавиться от единственной одежды в верхней части тела на Тэхёне).
А он же танцевать продолжает, задницей виляет, не следя за собой, отдаваясь ощущениям. Чужие, оплетающие его, руки, тепло на коже от чужого дыхания и жар от танцев (или всей ситуации в целом?)
Ким губы свои облизывается каждые пять секунд, взглядом мечется по однотипной картинке из одного её угла к другому. Но отрицать то, что он хочет поцеловать того, кто за спиной, не получается и даже не хочется. Поэтому он, неожиданно и для себя самого, разворачивается в кольце (крепких) обвивающих его, как змеи, рук. Несколько секунд смотрит прямо перед собой, в сверкающие и невероятно красивые глаза напротив. Он находится под градусом и плавать фактически не умеет, потому и тонет. За считанные доли секунд и на всю ночь, а лучше, если на дольше. Но время подумать об этом будет потом. А сейчас он готов совершать всевозможные ошибки и грешить, приближаясь к такому невероятно красивому лицу, попутно прикрывая веки глаз и, вскоре чувствуя на своих губах жар чонгуковых. Который теряется первые секунды, но сразу же в себя приходит и целует. Чёрт возьми,
целует. Перебирает эти сладкие губы со вкусом малины по-очереди, руками пробирается под шубу, оглаживает оголённые бока под ней, к себе прижимает, не отрывается.
Никто внимания на них не обратит, не осудит и ничего подобного, поэтому, почему бы не здесь и сейчас? Целовать, пока в лёгких ещё остаётся кислород, пока губы не онемеют и коленки не начнут дрожать.
— Чонгук, — одними лишь губами на выдохе, касаясь при произнесении чужих губ. Тэхён плотно зажмуривается, прислоняясь лбом к чонгукову и шепчет его имя на повторе ещё несколько раз.
— Что? — наконец спрашивает он, снова коротко целуя, находясь не в силах оторвать себя от, своего рода, сладости.
— Я не хочу здесь, —
целоваться, уплетая пальцы в твои волосы и что-то там ещё по незаконченному списку. — Пошли или поехали куда-то, — всё ещё прислоняясь лбом к чоновому, только открыв глаза и звуча громче, чем до этого, чтобы можно было различить его голос.
И Чонгук слушается. Через несколько минут они уже садятся в такси, скрываясь от пошедшего мелкого снега (первого в этом году, но на него никто внимания не обращает).
Чон садится на заднее рядом с Тэхёном, смотрит лишь в его сторону, глотает вязкую слюну и уже, кажется, мысленно снимает с него сначала шубу, после его чёрные облегающие джинсы. С парня, касающегося его коленки своим и, который кутается от холода, губу нижнюю от переживания прикусывает.
Чон Чонгук, слишком долго находящийся в бесполезных отношениях, никогда не позволяющий себе чего-то лишнего. Который ещё вчера, расскажи ему кто о том, что он переспит с кем-то, с кем знаком всего пару часов, рассмеялся бы громко в лицо этому человеку. Ведь он, как и почти каждый человек в этом мире, вечно говорящий о том, на что он не способен, не осознавая в полной мере то, что человек человеком и остаётся и способен, на самом деле, на что только угодно.
И сейчас он едет с парнем, с которым и знаком этих пару часов, на заднем сидении, действительно желая его и направляясь в собственную квартиру, где на собственной кровати (месте уединения, покоя и его собственный очаг, зона комфорта) разложит этого тридцатилетнего Аполлона, заставив забыть собственное имя.
Входя в холодный подъезд, они смеются громко, Чонгук берёт тэхёнову руку в свою, тянет за собой. Игнорируя наличия лифта, парни поднимаются по ступеньках на шестой этаж, несколько раз прижимая друг друга к стене и
целуя, целуя, целуя. Тэхёновы касания для Чонгука желаемы. Иногда больно разрядами от шеи по всему телу чувствуется, а иногда сводит участок кожи из-за бесконечных мурашек. Но с каждым новым таким касанием, хочется ещё и ещё (кажется, это вызывает привыкание).
Уже стоя перед дверью с расстёгнутыми пуговицами пальто, сознание, а главное — осознание, понемногу возвращаются в голову Чонгука, в его нутро, в него. Но, даже так он и мысли не припускает о том, чтобы отступить, прогнать и просто уснуть. Будь на месте Кима кто другой, возможно так и было бы. Но здесь Тэхён, привкус малины на его губах и ошеломляющие касания к шее, щеке, рукам…
Щелчок. Открывшаяся дверь. В квартире, как всегда, приятно пахнет лавандовым освежителем воздуха.
А через три минуты оба уже без обуви, Тэхён всё ещё в шубе (и она чертовски сильно ему идёт), а Чон остался в своём чёрно-белом полосатом свитере и грёбаных кожаных штанах. От них хочется избавиться, — тесно и жарко, как в самом аду, а Сатана в нём один (нет), пусть раньше с Божеством сравним был. Сейчас же мучает, издевается. Находит чонову спальню, входит, за собой тащит, вылазит на кровать, ноги расставляет, чтобы сразу после потянуть на себя Чонгука так, чтобы тот на колени встал между них. И каждое действие — как кадры, быстро сменяющие друг друга.
Чонгук такого напора не выдерживает, поддаётся вперёд, чтобы снова найти чужие губы своими, делать их родными, своими,
бесконечно целуя. Пальцами одной руки между прядей коротких его на затылке впутывается, второй скидывает с тэхёнова одного плеча его прикид, ведёт теперь пальцами от ключиц назад, к спине, очерчивая пальцами отдельно каждый хрящик позвоночника, пока кимовы руки бесстыдно бродят по его собственному телу, кофту вверх задирают. Чтобы чувствовать обжигающий жар и делиться в ответ своим через ладони.
Но…
— Чонгук… — шепчет в перерыве и восстанавливает к чёрту сбившееся дыхание, — мне нужно в душ.
…глупые-не-глупые формальности, о которых нужно всё же побеспокоиться.
И вот ещё парочку смущающих жутко вопросов о позиции и заболеваниях. Неловко до невозможного. После чего он выходит с комнаты, снимает грёбанную жаркую шубу в коридоре, вешая её куда-то к чонгуковому пальто и ищет дверь, визуально похожую на дверь ванной, сразу же скрываясь за ней.
Пока Чонгук за полчаса без Тэхён успевает раздеться, снять два своих кольца, что на двух его указательных пальцах, походить по комнате, раздумывая о ситуации, что выходило из ряда вон плохо. Из рассуждений, здравое только то, что всё как-то странно получается. И ведь действительно странно, но довольно прикольно-круто, — глупые слова.
А потом воздухом успевает подавиться, умереть и воскреснуть, ведь, всё-таки, Аполлон во плоти! Наощупь минутами-
секундами ранее было практически не разобрать, но визуально тело Тэхёна — идеально (нет, Чонгук вовсе не идеализирует). Тот маленькими шагами медленно к кровати подходит, опустив голову вниз, будто смущаясь, вдыхает через раз, а выдыхает достаточно громко для восставшей вокруг тишины, которая не сопровождается каким-либо шумом в ушах или шорохом простыней, к примеру.
А после следуют прелюдии. Гук их, по правде говоря, терпеть в моменты с ощутимым стояком не может, но сейчас он готов хоть всю ночь напролёт целовать Тэхёна, влажными дорожками опускаться к шее, оставлять на ней засосы, которых пока не видно из-за выключенного света. Всю ночь касаться Тэхёна, ведя пальцами по сочащейся естественной смазкой головке его члена и тяжело выдыхать, когда тот копирует подобные действия. И как-то даже жаль, когда приходит время закончить, когда наступает то самое «пора», когда Ким под ним с пухлыми от поцелуев и влажными от слюны губами, готовый буквально на всё и выглядит при этом всём ошеломительно. А эффекта добавляет жёлтый оттенок света с окна, падающий на гладкую кожу, окрашивающий её на свой вкус.
Его глаза закрыты в ожидании, пока Чон выдавливает себе на пальцы немалое количество смазки, касается сжимающейся дырочки, ведёт по кругу мышц, размазывает и один палец на пробу в горящее нутро просовывает. И сразу снова принимает, чтобы повторить действие, войти уже поглубже. А тэхёновы губы в этот момент преображаются в виде буквы «о», — Чон ловит выдох от этого своими такими же влажными, даже мокрыми, губами и снова в поцелуй уплетает, чтобы при осторожных движениях его пальца внутри Кима ловить последующие томные выдохи и тихие стоны, ведь это так
прекрасно сейчас, пропускать нельзя.
Извивающийся снизу Тэ — прекрасен, время, тянущееся как харибо, — прекрасно, тэхёновы губы, которые тянутся к его собственным, как к спасению, — пре-кра-сны.
Чонгук сходит с великого ума в этом всём и уже двигает тремя пальцами внутри горячего Тэхёна свободно, пока не слышит тихое «больше» на ухо, отдающее теплотой дыхания. После которого пальцы о простынь вытирает, устраивается сам между разведённых ног удобней, чтобы ещё немного поизмываться и над собой, и над, кажется, самым красивым парнем в его жизни (
он не идеализирует, нет), который сейчас такой податливый и чертовски сильно привлекательный. Чон ощутимо для него водит влажной головкой о такую же влажную дырочку и толкается один раз неполностью на пробу, чтобы после заполнить хорошо подготовленное тело одним плавным толчком полностью. И вот он, первый по истине громкий стон.
Убийственный для Чонгука. У него будто весь воздух из лёгких в этот момент выбило и ударило по башке, отправляя в прострацию, чтобы он действовал лишь на инстинктах. Животных, диких.
Тэхён руки на плечах у Чона устраивает, ногтями кожу сдирает, наверняка красные и пекущие полосы оставляя. Глаза плотно зажмуривает, не в силах нормально выносить то, как его безжалостно втрахивают в постель, двигаясь размашисто, быстро и попадая через раз по простате (а ведь он и не против вовсе). Окольцовывает ногами гуковы бёдра, надавливает, параллельно поддаваясь, чтобы глубже, чтобы чувствовать то, как его на самом деле хотят и всё ещё желая также сильно в ответ. Хотя, казалось бы, куда больше? Банальная и неправильная фраза, ведь всегда можно больше, лучше и так далее. Если только захотеть. Ну, а желание в момент этот, — на часах около трёх ночи, — непреодолимо, проблем быть не должно.
Для того, чтобы максимально. Кожа к коже, а атомы двух разных тел после в одну молекулу, соединяя двоих в единое, как и должно в природе быть. И пусть, что за физическим чем-то зачастую следует моральное (или наоборот?) Сейчас лишь действия по коже разрядами и алкоголь вместо крови по венах. А после можно будет и корить себя, сколько душе угодно и думать, думать,
бесконечно думать.
А сейчас же лишь проломленная крыша (вместо съехавшей к чёрту) от неравномерных движений. Звёзды перед глазами, гул и шум в ушах снова, сопровождающие один из самых ошеломляющих и ярких оргазмов на его, тэхёновой, памяти. Изобилие белесой жидкости, всё струями стекающей по стволу, почти полностью зажатым меж двумя животами, вниз, к пупку, а после на чистейшую досье постель.
Но Сатана так просто не помилует. У Чона сил ещё хватает, чтобы в кромешной темноте и запутанности ещё сводить с ума и сходить с этой тропинки самому, падая куда-то в воду и утопая. На помощь не позвав никого, — не нужно.
*****
Утро вовсе не раннее, — на улице не темно, как это бывает в часов так семь-восемь утра. Но сегодня выходной, на работу не надо, вставать и идти куда-то тоже не нужно, поэтому он может позволить себе…
залипнуть.
Лёгкая головная боль делает несколько сначала неуверенных шагов назад, а затем будто убегает в том же направлении. Повернул голову вбок, он взглядом натыкается на трепещущие по сне тэхёновы ресницы, его запутанные тёмные волосы. А на шее россыпь бордовых пятен (на самом деле — бутонов) с примесью тёмно-синего. И снова:
прекрасное зрелище. Коснуться мягкой щеки кончиками пальцев тоже прекрасно. Кажется, что
всё, связанное с этим человеком по истине прекрасно.
Но через несколько минут (Чон не следит за временем вовсе) магия рушится, а ей на смену приходит другая в виде потягивающегося и зевающего Тэ. А после — его глаза с шоколадным отливом. Такие тёмные и красивые, смотрящие прямо в душу.
— Доброе утро, — вырывает из мыслей хриплый голос, от чего улыбка дурацкая лезет на лицо. Ким приподнимается сначала на локтях, после принимает сидячее положение. — Можно пить? — ожидаемо спрашивает он, повернув своё сонное и слегка опухшее лицо к Чону, уже стоящему на ногах.
— Пошли на кухню, — из-за хрипотцы почти неслышно. — Будешь завтракать? — прочистив горло, спрашивает, повернувшись к пытающемуся встать Тэхёну и пустив тихий смешок из-за слегка забавного зрелища.
Тот соглашается, лишь кивнув. После они кушают в напряжённой и неловкой обстановке, оба молчат. Тэхён просит дать ему нормальную одежду, говоря о том, что обязательно вернёт. «Пустяк», — коротко отвечает на это Чонгук. Не из вежливости, а потому что действительно пустяк. Но сразу после сказанного хочется вернуть время назад, отмотать всего на пару секунд, ведь только что он преградил путь к единственной возможной встрече. А она станет ожидаемой, когда входная дверь этой квартиры закроется за Тэхёном.
Если с самого утра в постели казалось, что, возможно, этот парень останется чуть на дольше, то сейчас в голове уже план побега от желания найти и вернуть в свои руки, свои объятия, снова поцеловать этого, чёрт возьми, прекрасного незнакомца.
Сейчас выходной, да. Когда Тэхён уйдёт, Чонгук пойдёт в душ, смоет с себя эту ночь, чтобы тоска была не столь ощутима, посмотрит фильмов, уснёт и продолжит жить самой обычной жизнью, погружаясь в несносную обыденность. Но всё будет не то. И это не из-за ухода Чимина, который бок о бок полтора года, а из-за квадратной улыбки Тэхёна и осознания того, что есть возможность, что он никогда и не увидит её больше.
Но не просит остаться ещё хотя бы на немного (глупый).
Не чувствует ответного желания и тяги, заставлять не будет. Тэхён неуверенный и нервный, а до того, чтобы давить на него, Чон ещё не докатился.
— Я… —
не знаю, что сказать.
И молчит, а Гук лишь кивает ему, стоящему за порогом. Делает шаг вперёд, молча целует в лоб и назад отступает, также молчит, а внутри будто бы что-то падает и разбивается.
«До встречи, наверное, числа ещё не существующего», — умалчивают оба.
*****
Тридцатое декабря, Новый год совсем скоро. Людей много абсолютно везде, поэтому уединиться Тэхён не может даже в своём любимом, всегда пустом и тихом, кафе. Люди заходят после того, как скупились к празднику, чтобы согреться, обсудить что-то с мужем, бабушкой или сестрой. Так всегда и со всеми.
А вот он пришёл, дабы тишиной насладиться, уплыть в свои мысли. Но тишина — лишь желание. Наушники и громкая музыка в них, заглушающая голоса людей. Так выглядит его уединение и тишина в этот момент.
Слежка за людьми, проходящими за окном и входящими в помещение, к слову, довольно интересное занятие. А, когда входит кто-то конкретный (от кого кончики пальцев холодеют), становится интересно вдвойне.
На чонгуковом лице залегла усталость. Его почти не узнать. Под пальто, которое он снимает и вешает на вешалку при входе, офисный костюм и галстук, дополняющий образ (как и положено). На руках ни одного кольца, а в ушах лишь серёжки-гвоздики, вместо каких-то более заметных. Его шаги довольно медленные, будто он просчитывает, куда и когда становиться. Эмоций лишних на лице не проявляется и тогда, когда он подходит к любезному бариста, что-то там себе заказывая.
Тэхён отворачивается к окну, не замечает больше взгляда на себе. У Чона на губах улыбка появилась от красоты, открывшейся перед ним. Взгляда не отрывает, шагая к единственному свободному столику и замирает, уже сидя за ним, когда их взгляды чисто
случайно пересекаются.
Судьба, по правде, слишком странная барышня. Кто мог подумать, что они встретятся снова уже вот в такой обстановке? Спустя шестнадцать (проклятых) дней под рёбрами снова что-то зашевелится от волнения.
Бежать поздно, — понимает Тэхён. Хотя, смотря, в какую сторону. И решение встать и подойти сейчас к Чонгуку кажется самым правильным. Сесть напротив и улыбнуться уже выходит на уровне инерции. Или так, будто он весь день готовился именно к этому.
— Привет, — тихое-тихое, вызывающие трепет внутри Чонгука. — Ты не против куда-то пойти отсюда?
Чонгук лишь по-доброму усмехается и слабо кивает, параллельно потянувшись к своему телефону, лежащему на столе.
— Секунду, я только скажу боссу, что больше не приду сегодня, — сообщает он, поднося телефон к уху.
— Ой, прости! — кажется, он начинает нервничать. — Я не подумал, что ты на работе…
— Всё в порядке, — перебивает его с такой же доброй улыбкой, забавляясь слегка с
такого Тэхёна.
А после обьясняет начальству причину, не договаривая всех деталей, допивает какао, что заказал минутами ранее и, что его ему только принесли. Помогает одеть Тэхёну его верхнюю одежду, берёт того за руку, переплетая пальцы между собой, и бесконечно молчит, наслаждаясь обществом
своего ангела.
— Мои губы скучали по твоим, — хрипло говорит Тэхён, становясь напротив Чонгука, когда они уже стояли в местном парке без лишних глаз и шума.
— А я скучал по тебе, — тянется рукой к его щеке, прикрывает глаза и приближается к таким мягким и действительно сладким губам. В момент соприкосновения происходит то, что обычно происходит, когда всё впервые. Волнение, отдающее покалыванием на кончиках пальцев, колотящееся быстро сердце и, мать его, счастье, расплывающееся внутри от ответных движений губами и «скучаю» в самом поцелуе.
Теперь ведь всё будет иначе, правда? Чонгук готов многое (всё) для этого сделать. Проведёт работу над ошибками, добавит больше чувств, узнает больше об этом человеке и больше не отпустит, попросит остаться, когда Тэхён захочет снова уйти.
