Во время войны. Гермиона

Дождь снаружи бьет по брезенту палатки, а внутри стоит гнетущая тишина. Я и Гарри слишком подавлены, чтобы разговаривать. И сказать друг другу нам больше нечего. Все и так ясно. Рон ушел, и мы остались вдвоем. Вдвоем против всего мира... Я, обняв коленки, сижу на диване и плачу. Плачу потому, что мне больно и обидно. Рон снова бросил нас — своих единственных друзей. А еще я зла на себя. Позволила себе сомневаться в Гарри и высказать свои сомнения Рону за его спиной. С моей стороны это было низко... потому что я люблю Гарри. Да, я люблю его. И очень давно. Но понимаю, что никогда он не ответит мне взаимностью. Для него я всего-навсего лучший друг. Ему нравится только Джинни, и он все время думает о ней. Не раз я замечала, как он наблюдает за ней на Карте Мародеров. К тому же он считает, что мне нравится Рон — но это не так. Тогда, на шестом курсе, я была на него обижена — он оскорбил меня без всякой на то причины. За что и получил канареек — а вовсе не за то, что начал встречаться с Лавандой. И Кормака Маклаггена я пригласила лишь потому, что не хотелось одной идти на вечер к Слизнорту... Неожиданно меня со спины обнимают крепкие руки, и я слышу тихий шепот: — Не плачь, Гермиона. Он всегда возвращается. Рано или поздно он вернется. Я ничего не отвечаю, только шмыгаю носом, а Гарри продолжает меня успокаивать: — Рон прав. Я не должен был вас втягивать во все это. Это только моя война. Мы лишь подростки, и наше единственное достижение — то, что мы до сих пор живы. Мне становится смешно, я даже перестаю плакать. Гарри, как всегда, принялся за самобичевание — он готов защищать друга до последнего даже когда тот не прав. Но за это я его и люблю. За его честность, готовность защитить слабого, бескорыстность... — Может, с моей стороны немного эгоистично говорить об этом сейчас... но я больше не могу держать это в себе... Никто не знает, что с нами будет завтра. — Что случилось? — спрашиваю я, отодвигаясь от Гарри, чтобы увидеть его покрасневшее от смущения лицо. Видно, что он в большой растерянности и замешательстве. Но наконец он находит в себе силы и говорит чуть слышно: — Я... люблю тебя. Мне кажется, что я неправильно его расслышала, и переспрашиваю: — Что ты сказал? — Я люблю тебя! — говорит он громче и быстро добавляет, чтобы я его не перебила: — Я это понял еще тогда, когда Слизнорт показывал нам Амортенцию. Она пахла твоими цветочными духами, правда, сначала я подумал что это Джинни — от нее шел такой же запах — но потом понял что это ты. Ведь у вас одинаковые духи. Такой я балда, что смог понять очевидное только благодаря Амортенции, — добавляет он грустно. — Но тебе нравится Рон, и я решил не мешать вам. У меня в голове крутится куча вопросов, но я задаю самый нелогичный в данной ситуации: — А Джинни? Ведь ты с ней встречался. — Джинни — лучший друг на свете. Она знала, что я люблю тебя, и решила вызвать огонь на себя. Мы думали, что Малфой хочет навредить моим близким... А тот поцелуй на мой день рождения был просто дружеским... У меня в голове проносится мысль заавадить его, но вместо этого я его обнимаю его и тихо, срывающимся от волнения голосом говорю: — Я тоже люблю тебя.