▵▿▵
С работы Лухан выходит позже обычного и словно из унитаза вынутый. Дома, наверное, ни крошки, но поход в магазин отменяется. Готовить, что-то сочинять – к чёрту всё. На супермаркет, между прочим, тоже нужно настроение. Причём такое, которое позволит спокойно закупиться продуктами и не стать звездой местной криминальной хроники, поубивав со злости вообще всех. Общаться с коллегами по ту сторону скамьи у Лухана нет никакого желания. Жрать, читать, спать носом к стенке и спиной ко всему миру – вот и все его планы на сегодня. Ну и голову никому не откусить ненароком, да. Входная дверь звенит колокольчиком как раз тогда, когда Лухан находит на верхней полке холодильника кастрюльку с остатками вчерашней лапши. Или позавчерашней. Не проросла организмами, не шевелится – значит, есть можно. Он с размаху шлёпает на сковороду малоаппетитный на вид, намертво слипшийся блин. Разогретое масло шипит, Лухан тоже. - Поразительно, - почти шёпотом, но в коридоре слышат. - Что? - Ничего, – бубнит он, но вопреки сказанному продолжает: - Больше десятка свидетелей! - О боги… - База доказательная такая, что этими, блядь, папками можно Великий Шёлковый Путь трижды выложить и ещё останется. - Давай потом, а? - А этой суке… - Хань! Лухан шумно выдыхает в сторону приобретающей божеский вид лапши и представляет, что не воздухом, а сразу парой языков пламени, как дракон, большой, cтрашный и очень злой. Выдыхает и поворачивается к кухонной арке лицом. Минсок стоит, оперевшись на косяк, устало теребит узелок галстука и хмурится. - Ты закончил? Лухан не закончил, но замолкает и злобно тыкает лопаткой в ни в чём не повинную сковороду, гоняя по ней скользкие от масла кусочки поджаренного теста. Хочется бурчать, ругаться и кидаться тяжёлыми предметами, но вряд ли кто-то это оценит. - Расслабься, - Минсок возникает за его спиной буквально из воздуха, уже с полотенцем на шее, влажными волосами и в мягких домашних штанах. Он кладёт руки на плечи и несильно сжимает, массирует. Приятно. – Тебя как на скрипку натянули, ну. - Меня и натянули, - соглашается Лухан и обмякает в чужих руках, течёт по ним расплавленным воском. Минсок прижимается сзади, дышит теплом в спину, и бурчать становится совсем сложно. – Только не на скрипку, а на ж… - Избавь меня, пожалуйста, от подробностей. - Чего это? - Я буду вредничать, - угрожает Минсок и фыркает так, что сомнении не остаётся – понимает, к чему всё идёт. – Хочешь, поменяемся сегодня? - Эээ, нет, спасибо, - Лухан честно старается сдерживать рвущееся наружу негодование пополам с обидой, но не пошли бы все к чёрту, а? Он устал, в конце-то концов, и лучше уж неделю без секса, чем вспоминать, каково это, когда приходится подставлять задницу без соответствующего настроения. – Мне хватило того, как ты меня сегодня… Вся кухня с разбега падает в тишину, лишь изредка нарушая её шкворчанием остывающего масла. Минсок убирает руки, отступает назад, и Лухан мастерски давит в себе противного глубоко разочарованного его поведением червячка. Червячку ладони на плечах и губы на шее нравились. - Что? Я тебя сегодня что? - Ничего. - Нет уж, давай, раз начал. - Сделай кофе, - только просит Лухан куда-то себе под нос и посеревшей тенью отползает к холодильнику. - Обойдёшься, и так дёрганый. Лапша отпаривается в воке под крышкой, а Минсок смотрит на напряжённую спину ещё с полминуты, вздыхает и уходит в коридор за оставленными на диванчике пакетами. Он рассовывает овощи-фрукты по свободным полкам, выкидывает ставший уже древнегреческим йогурт и банку с чем-то маловменяемым, а потом стаскивает с верхних полок гарнитуры стеклянную плошку и быстро-быстро строгает им на ужин весёлый разноцветный салат. Лухан следит за его уверенными движениями, за падающими на листья айсберга помидорками и жёлтыми каплями оливкового масла и скисает совсем. Минсок молчит, шикает на него только, отправляя за стол, и сам раскладывает по тарелкам внезапно ароматную еду. С зелёными колечками лука и кубиками грибного паштета лапша выглядит гораздо интереснее, и слюну приходится глотать едва ли не литрами. Минсок заваривает Лухану какие-то цветочки и буквально рычит, когда тот тоскливым взглядом смотрит в сторону кофемашины. - Чтобы ты ночью по дому шарахался, а утром на меня шипел? - усмехается и скребёт палочками по чужой тарелке. – Ешь. - А это что? - Ромашка. Её, так и быть, можешь не есть. - Почему ромашка? - Потому что успокаивает, а ты дёргаешься, - повторяет Минсок, цепляет палочками кусочек авокадо из салата и аж жмурится, пережёвывая – так ему вкусно. Лухан давит в себе ещё одного червячка, которому до судорог в коленях хочется почесать Минсока за ухом. Как кота. – С утра смотришь так, словно освежевать меня готов. - Ты удивлён, можно подумать. - Хань. - Что? Не мой подопечный трупы под мостом коллекционировал. - Перестань. - И не подумаю, - отрезает Лухан и сам же удивляется, сколько льда звенит в его голосе. – Не в этот раз. - И чем же этот раз от остальных отличается, м? - Он убийца! - А ты свечку держал, да? - Там тонна совпадений. - У меня контраргументов не меньше. - Нельзя же смотреть и вот настолько не видеть, - продолжает беситься Лухан, откровенно не догоняя, как можно быть вот таким. – Он же чёртов маньяк! - Если бы я не глядя соглашался со всеми вашими так называемыми очевидностями, я бы не работал там, где работаю. - Ты злой, Минсок, - и это не шутка. Минсок понимает и вместо того, чтобы типично рассмеяться, поджимает губы. - Твоя правда, Хань, она только твоя. - Ты сам видел доказательную… - Будешь дальше о работе – я сплю на диване, - и он, наверное, тоже не железный и не из камня сделан, вопреки всему тому, что думает о нём в такие моменты Лухан. - Блядь, Минсок. Он же… - Ещё слово, и в отеле. И десять раз да, их золотое правило – работа равно табу, и об этом дерьме дома ни слова, но у Лухана чаша терпения уже не просто переполнена – трещит и падает к ногам мелкими, почти в пыль, осколками. Потому что нельзя так – видеть, осознавать и ладно бы ничего не делать, так ведь нет же – стоять ровно по ту сторону справедливости, гаденько ухмыляясь. Там же, где стоит горе, боль семей погибших девушек и сама смерть. Стоять и доказывать что-то, не пытаясь упрятать ублюдка за решётку, а наоборот, защищая. Ища правду там, где её быть не может. Нет, Лухан не готов понимать. Даже при том, что они далеко не первый год делят на двоих одну постель. Со всеми вытекающими. - Оправдывать такое чудовище… Ты точно человек? А то я иногда сомневаюсь. Минсок на это не отвечает ничего. Он молча встаёт, собирает посуду и, опустив её в раковину, уходит к лестнице. Обижается. Лухан остывает почти сразу, уже когда натирает губкой тарелки, и признает – себе-то можно, – что обижаться и правда есть, на что. Но ладно, сейчас он всё домоет, взлетит на второй этаж, найдёт Минсока в спальне и обнимет. Виниться пока не будет, не отпустило ещё, но обнять – обязательно, и поцеловать заодно, иначе у него просто не получится. Когда Лухан, закидывая последнюю плошку на верхнюю полку ящика, всё же позволяет своим мыслям зайти дальше поцелуев, он слышит, как в коридоре за его спиной хлопает входная дверь.▵▿▵
- Блядь, Минсок, возьми трубку, - Лухан ругается, прижимая телефон подбородком к плечу и забывает похоже, что не в Китае давно – сигналит всем подряд, да так, что у самого уши вафельными трубочками сворачиваются. Минсок второй день не приходит ночевать, не отвечает на звонки, а у них совпавшие выходные и целая куча планов вроде заехать в супермаркет за пастой-рыбой-мясом, посидеть в ресторане, прогуляться по Мёндону с обязательной дегустацией любимого стритфуда и, может быть даже, покорить Намсан. В сотый раз, да. Но уж больно Минсоку нравится кофе в забегаловке на одном из этажей обзорной площадки одноимённой башни. Этих кафе по городу как грибов после дождя, с тем же названием и ассортиментом, но Минсок тащится именно от той, в первую очередь из-за вида, конечно, а он там что надо. Это готов признать даже Лухан с его нелюбовью к высоким объектам. - Да? – Минсок всё же отвечает на чёрт его знает какой по счёту звонок, и не ожидавший этого Лухан едва не отправляет машину в кювет. - Минсок! Какого хрена? - Я обиделся. - Я уже понял, - Лухан наскоро паркуется там, где не очень можно, но лучше уж штраф, чем разъезжать по городу с нервами наружу. – Где ты? Заберу, и будешь обижаться сколько угодно, но дома. - Не хочешь найти себе кого-нибудь подобрее? - Прекрати, - Лухану было бы неплохо добавить ещё что-то о том, как он успел соскучиться, но фигушки. Минсоку об этом знать совершенно необязательно. – Куда ехать? - Домой, - вздыхает Минсок, но, чувствуя, видимо, кипящую по ту сторону трубки бурю негодования, готовую вот-вот бомбануть и прорваться через динамик, тут же добавляет: - Я сам доберусь. - Я могу забрать. - И в пробку встанешь – пятница. - Блядь. - Езжай. Может, успеешь ещё, а я на метро, - Минсок шуршит чем-то и почти сразу отключается. Сзади кто-то сигналит как потерпевший, а Лухан слушает гудки, жуёт губы и дуется. На самого себя, разумеется – Минсок-то прав. На своё местоположение в пространстве Сеула он никак не намекнул, отпеленговать телефон вне следствия и без соответствующего ордера нельзя, поэтому остаётся только завестись и отправиться домой. В пробку Лухан всё же попадает и, когда он, наскоро припарковавшись под навесом, закрывает ворота, на кухне уже горит свет. В доме тихо, и умопомрачительно пахнет кофе, а Минсок находится у стола, нюхающим содержимое своей криволапой керамической кружки, которую специально для него слепила, кажется, сестра. У Лухана похожая, но пока пустует. - Долго будешь там прятаться? - как бы между прочим интересуется Минсок , вкусно причмокивая ароматной жижей в своей чашке. - Я не прячусь, - Лухан возмущённо шипит, быстро скидывает кроссовки и, вихрем пролетев через всю кухню, протягивает Минсоку… - Что это? - Цветы. Минсок смотрит на яркий, по-осеннему оранжевый букет, затем на Лухана и снова на букет – не понимает, а Лухан не знает, бояться ему или злиться. Последнее не получается совсем. Только стоять и трястись, ожидая, не спустят ли его с крыльца, отхлестав на дорожку цветочками в полосатой матовой бумаге. - Это мне, что ли? Лухан заталкивает поглубже все свои «кому же ещё» и «а ты как думаешь» и молча кивает. Ему вдруг приходит в голову занимательный вопрос: мужчинам вообще дарят цветы? На день рождения там, доставкой в больницу во время болезни или просто так... Найти внутри ответ Лухан не успевает и только задерживает дыхание, изо всех сил стараясь не разлиться лужей отборного китайского умиления прямо по кухонному столу. Какая ко всем хуям разница, дарят или нет, если Минсок смотрит на букет, как на самое великое чудо, и трогает пальцами лепестки так осторожно, словно те из хрусталя сделаны. - Спасибо? - неуверенно лепечет он и выглядит таким растерянным и милым, что Лухану хочется глупо хихикать и щипать его за щёчки, но вряд ли подобные выкрутасы в такой важный момент будут оценены по достоинству. Поэтому он просто протягивает Минсоку ещё одну приятность в виде увесистого пакета из коричневой бумаги. - Вот ещё. - А это что? - Минсок нехотя расстаётся с цветами, пристроив их на столе, и суёт свой любопытный нос в пакет, чтобы тут же поднять на Лухана глаза и сощуриться предвкушающим миску жирной сметаны котом. – Ты сегодня в ударе. - Сам в шоке, - смеётся Лухан в ответ и прямо-таки чувствует, как оттаивает что-то внутри. Что-то, что морозило его ледяным ветром и противно кололось последние два дня. Они устраиваются в гостиной, молча жуют купленные Луханом – и совершенно точно лучшие в Сеуле – бургеры и кормят друг друга остывшей картошкой, а потом Лухан просто затаскивает Минсока к себе на колени, чтобы обнять и долго-долго не отпускать. - Всё ещё стыдно? - Нет, - выдыхает Лухан в подставленное ухо, а потом всё же признается, не в силах скрывать это ещё хотя бы минуту. Минсок должен знать. – Соскучился. - А как же командировки? - на этот раз уже очередь Минсока греть чужие уши, чем он и занимается, не забывая время от времени хихикать и тереться о щёку Лухана своей. - Это другое. Командировки – это вообще не так, не то. Да, пара-тройка дней по разные концы страны – ну, может, неделя, – но при этом не нужно вынимать из себя всю душу с корнями, переживая, что переборщил, сказал что-то не то, и нужный человек, возможно, в этот самый момент размышляет, а стоит ли игра свеч и не послать бы ему одного внезапно токсичного барана нахер. Да, Лухан теперь о самоедстве знает если и не всё, то определённо многое. В командировках есть своя романтика. Это заранее распечатанные в автомате билеты на поезд (те самые, которые всё равно никому не нужно предъявлять), это пахнущая осенней улицей дорожная сумка и суетящийся Минсок. Он таскается за Луханом хвостом и без конца проверяет, всё ли тот взял, туда ли положил трусы и не забыл ли ключи, деньги, зарядник или голову – Лухан лично убедился в том, что может. Когда же в командировку уезжает Минсок, подходит очередь Лухана совать нос в свою же сумку – чужие Минсок отрицает, – чтобы удостовериться, что главная звезда известной адвокатской конторы Каннама не уедет без галстука или лишней упаковки гигиенических салфеток. И даже опаздывая на поезд, Минсок умудряется успеть проинспектировать холодильник, чтобы быть стопроцентно уверенным в том, что Лухан не сдохнет от голода, пока Минсок разъезжает по судам и хладнокровно спасает виновно-невиновные задницы. Как бы то ни было, этот хладнокровный Минсок на подходе к дому загадочным образом превращается в тыкву. Вернее, в ласкового и заботливого котёнка, который готовит курицу с токпокки как боженька и любит, когда его чешут за ушком. Ну и за попец щипают, чего уж там. Лухан же знает, разве нет? Что дома это улыбчивый и тёплый Минсок в домашних штанишках, постоянно кутающийся в безразмерные и мягкопушистые, как облако, свитера, и, если он и дальше хочет, чтобы такой Минсок принадлежал ему, нельзя тащить сотворённый одним лишь его обиженным мозгом образ безжалостного адвоката в дом и, тем более, в спальню. Чем бы Минсок ни занимался на работе, кого бы ни защищал – Лухану уже всё равно на самом деле. Всё своё негодование он выльет на Минсока в суде, но исключительно на его адвокатскую ипостась, и ни капли мимо. В совершеннейшей гармонии со своими перекипевшими мыслями Лухан слюнявит Минсоку плечо и в него же смеётся, цепляясь за приятное чувство лёгкости внутри. Они заканчивают тискаться на диване и сползают на пол, располагаются на ковре у журнального столика и едва не сносят с него декоративную, под белый мрамор, каплю – кажется, подарок Минсоку от одного из благодарных клиентов. - Это подсвечник, - ржёт Минсок Лухану в подмышку, когда тот едва успевает поймать это бесформенное нечто свободной рукой с криком «осторожно, сопля!». - Какая разница, - Лухан отвечает торопливо и так шарахает спасённой от падения херовиной о стол, что свечка выпрыгивает и откатывается к дальнему углу. Мозг постепенно отключается и с кровью по венам перетекает прямо в руки, собираясь на кончиках пальцев, которыми так приятно щекотать Минсока по животу и груди под тонким домашним свитшотом. Лухан запоздало думает, что им не пришло в голову даже задёрнуть плотные шторы, и если кому-нибудь захочется заглянуть в широкое окно гостиной со ступенек пожарной лестницы соседнего дома… - О чём ты думаешь? - О том, что хочу тебя раздеть и спрятать под одеялом, - честно отвечает Лухан, облизываясь на то, как волшебно в приглушённом свете торшера выглядит изгиб шеи Минсока. Пусть. Пусть они смотрят, всё равно никто потом не признается в том, что видел за складками прозрачного тюля двух уважаемых в квартале и весьма серьёзных молодых мужчин, катающихся по полу клубком из намертво присосавшихся друг к другу тел. Лухана на данный момент вообще волнует только то, что лично ему видна только эта самая преступная шея и ещё немного – плечи, в оттянутом им же вороте свитшота. Этого мало, и Лухан тут же перекатывается по полу, подминая Минсока под себя, стаскивает с него мешающую тряпку и мажет губами по соскам, лезет языком в пупок и выцеловывает кожу у широкой резинки трусов. Хотите смотреть – пожалуйста. Вздумаете трогать – останетесь без пальцев. Лухан знает, что тактильный маньяк и собственник, но мнение других по этому вопросу его интересует мало, а Минсок не жалуется. Только гладит его по волосам и спине, тихо мурлыкая какую-то смутно знакомую песенку, и мило шаркает босыми пятками по ковру и паркету, а ещё дышит и причмокивает губами так, что Лухан трижды давится воздухом, дважды – почти насмерть, прежде чем понимает, что им срочно нужно передислоцироваться в спальню, иначе он за себя не отвечает. Вечер заканчивается более чем сладко, рваными движениями в складках покрывала на их постели и нежными просьбами Минсока. Его тихие «Хань» и «ещё» выносят остатки здравомыслия на раз, заставляя Лухана виртуозно переключаться между глубокими резкими толчками и звонко-хрустальной бережностью, с которой он сжимает тонкую талию и закидывает дрожащие от напряжения ноги себе на плечи. Минсок хрипло стонет и царапается, а Лухан в который раз теряет голову, потому что вот такие ночи, все эти крышесносные звуки и ощущения – всё это принадлежит ему. - Хань… ещё. И этот Минсок, до сухого треска выкручивающий пальцами подвернувшийся под руку уголок наволочки, мокрый от пота, с красными пятнами по плечам и скользким между ног. Такой открытый, совершенно беззащитный перед ним сейчас и вообще, раз за разом доверяющий себя целиком и полностью, готовый идти следом и вести за собой. Этот настоящий Минсок – его, и с тем, кому он готов отгрызть голову в зале суда, его Минсок не имеет ничего общего. Засыпают они только под утро, поскидывав с кровати все подушки, уставшие и довольные друг другом. Просыпаются тоже поздно, почти в полдень, едят на завтрак приготовленные Минсоком сэндвичи с его любимым авокадо – настоящее произведение искусства, – и уезжают по делам. В конце концов, у них есть ещё один выходной, который они просто обязаны провести вместе, и на этот раз Лухан не собирается ничего портить. Он обещает сёмгу на гриле, и они скупают в Костко все стейки в рыбном холодильнике, догоняясь говяжьим фаршем и тремя видами итальянской пасты, а к вечеру всё же едут на Мёндон, чтобы объедаться стритфудом и прятаться от дождя среди коробок в кишащих китайскими туристами обувных магазинах. И никто больше не возвращается к разговорам о маньяках и вопиющей несправедливости.▵▿▵
- Господин прокурор,– шипят со спины, и на плечо Лухана ложится широкая ладонь верзилы-стенографиста. – Можно вас на минутку? - Боже, - Лухан морщится и даже дёргается весь, как если бы решил потрогать мокрыми руками оголённые провода. Слишком уж по-дурацки звучит это обращение от того, кто привык называть его супероленем из лиги борцов за справедливость. – Официоз выключи, до слушания два часа почти, никто не смотрит. - Не хочу, - ржёт Чанёль и, всё же расслабившись, растекается медузой по широкому подоконнику – а что, никто же не видит. – Настроение такое. - Портить его другим? - Именно, особенно тебе. - Иди в жопу, - Лухан почти советует. Там хотя бы тепло, а в холле судебного управления дует, как в пещере у моря зимой. – Чего хотел-то? - А, в зал прогуляйся. - Сейчас? - Сейчас. Они что-то из-под тебя хотят. Чанёль остаётся морозить задницу, а Лухан, заранее нацепив на себя важный вид, отправляется по заданному направлению. Сейчас выяснится, что у защиты новые данные, заболел кто-то из свидетелей или, что ещё хуже, сам подозреваемый. Плакало тогда их заседание – снова стыковки, переносы и море недовольства от обеих сторон, прессы и начальства. Ко входу в зал Лухан успевает накрутить себя так качественно, что жалеет, что встал утром с постели. Лучше бы проспал, честное слово. И что им нужно от него так рано? Оказывается, ничего. Особенного, по крайней мере. Никто не заболел, обе стороны в полном комплекте будут на месте к назначенному времени, а обвиняемый уже в пути вместе со своей трёхэтажной свитой из вооружённых до зубов полицейских. Лухан только получает ерундовые инструкции и неопределённо кивает на вопросы о новых свидетелях его подопечных, не собираясь выдавать свои козыри до начала слушания и отмашки судьи. И удивляется максимально попыткам вытянуть что-то таким примитивным образом, когда через проход от них ни разу не дремлют представители защиты. Им только по-мультяшному увеличенных ушей не хватает, серьёзно. Минсок бы тоже поржал – и как он только допустил такое? Кстати говоря… - Бён, где адвокат защиты? – Лухан только сейчас понимает, что ни разу не столкнулся с ним за утро. Минсок всегда приезжает за несколько часов до слушания, и этим утром он, оставив Лухану на завтрак вкуснейший омлет, по традиции усвистал в рассвет с первыми петухами. – В упор не вижу. - Левее, ты почти на него смотришь, - его секретарь Бэкхён, хмурясь, оттягивает пальцем от шеи тугой галстук и указывает на представительного дядечку в костюме, болтающего с кем-то из родственников подозреваемого. – Так что, пляши. - Это не Ким Минсок. - Вот именно, говорю же, пляши – дело передано этому, как его… - А где Ми… кхм, - Лухан вовремя поправляется, натурально кашлянув для пущего эффекта, - Ким Минсок? - Какая разница? - Бэкхён удивляется так громко, что на них на секунду оборачиваются почти все, кто есть в зале. Он тут же извиняется, улыбнувшись, и говорит уже на порядок тише: – По крайней мере теперь у нас есть шанс закрыть этого ублюдка. Лухан молча кивает и остаток времени до слушания копается у себя в голове в поисках ответа, дать который ему сможет только Минсок. Он еле дожидается перерыва и сбегает из зала в первую же его минуту, не выпив даже стакана воды и свалив все ненужные формальности на Бэкхёна. Ну а что, ему полезно, если хочет рано или поздно получить повышение, да и перерыв равно отдых, в конце-то концов! Оправдав свои крайне непрофессиональные действия подобным образом, Лухан быстро теряется в коридорах управления и достаёт из кармана телефон. - Хань? - Минсок на том конце явно занят, но не настолько, чтобы проигнорировать его звонок. - Привет. - У тебя же заседание, что-то случилось? - Нет… не знаю, - Лухан и правда не знает. Ему причина для звонка более, чем очевидна, но он почему-то тушуется и не может придумать, как правильно начать разговор. – Ты где? - В офисе. Ты странный. - Конечно, блядь, странный – я на заседании, а ты почему-то нет. - А, ты об этом, - Минсок скорее всего поджимает губы и вдыхает. Лухан не видит, но почти уверен, что так оно и есть. – Забыл, что слушание мистера Ли назначили на сегодня… Дома поговорим, ладно? - Ладно… но у нас же всё хорошо, да? - Да. Хань, мне пора. Отключаюсь. Понять, какого хрена происходит, у Лухана так и не получается, зато ему всё же становится спокойнее – Минсок, вот он, тут. Трубки берёт, отвечает – пусть и головоломками, – злым, расстроенным или желающим бросить Лухана не кажется, а большего ему пока и не надо. То, что Лухан как-никак успокаивается, замечает даже Бэкхён. Новый адвокат Минсоку не ровня, это было ясно ещё до перерыва – он явно перебарщивает с экспрессией при подаче контраргументов, дважды доводит свидетелей обвинения до истерики и совершенно не умеет выстраивать процесс, делая акценты на том, на чём даже Лухан, будь он защитой, останавливаться не стал бы. Нет, он не плох и явно давно этим занимается, но железного спокойствия и ледяной уверенности Минсока при исполнении ему совершенно точно не хватает, а ещё – последовательности. И кто его такого к трибуне выпустил? Это ему даже на руку – дело то же, жертвы и обвиняемый те же, а Лухан будто вырастает сантиметров на двадцать. Кому нужно продать душу, чтобы увидеть елозящего по тяжёлой скамейке из красного дерева Ким Минсока, который будет нервно пыхтеть в стол и вытирать ладони о брюки, а потом трижды обрушит на себя гнев судьи своими протестами не к месту? Хрена с два, Минсок себе такого и под дулом пистолета не позволит, а этот… Чёртов девственник, усмехается про себя Лухан, и за четыре оставшихся часа размазывает дилетанта с его аргументами ровным слоем по полу и стенам зала примерно так же, как до этого мазал его горячим ножом на бутерброды Минсок. - Мы его сделали, начальник, - счастливый сверх меры Бэкхён едва не плачет вместе с родственниками жертв, мистера Ли уводят под стражей из зала суда, а Лухан, наконец, впервые за долгие месяцы не чувствует себя бесполезной ячейкой общества и приложением к судебной власти. Они добились, восстановили так рьяно воспеваемую им справедливость, и пусть семьям погибших их любимых это не вернёт, чудовище всё равно отправится за решётку, а зла на улицах станет на сотню килограммов меньше. И всё бы хорошо, но уже по пути домой, сидя за рулём своего седана, Лухан не может не признаться – опять же, себе-то можно, – что пару раз за время разбирательства на долю секунды всё же позволил себе усомниться в виновности теперь уже окончательно и бесповоротно – преступника. Особенно, если вспомнить то, как опровергал их доказательства и выдвигал свои версии Минсок… Нет, Лухан уверен, что посадил виновного – по крайней мере в доказанных эпизодах причинения тяжкого и среднего вреда здоровью другим фигурантам дела, но всё же… Лухан мотает головой, сосредотачиваясь на мигающих полосках пешеходного светофора, и заставляет себя не думать об этом деле – хорошо бы больше никогда. Да, никогда его бы совершенно устроило. - Минсок? – он кричит в нагретое тёплыми полами пространство дома сразу, как вваливается в прихожую, не успев даже снять ботинки. - На кухне. - Что это было? - Где? - удивляется Минсок, удобно устроившийся на высоком стуле за стойкой с бумагами и ежедневником. Он в домашнем, но, судя по загорающемуся время от времени экрану телефона, окончательно «прийти с работы» ему так и не дают. – Что было? - Ты мне объясни, - из Лухана прямо фонтанирует, но как подступиться, если его так называемые претензии и яйца выеденного не стоят. – Мы посадили Ли. - Поздравляю, - и улыбается же. Не вздыхает разочарованно, не ругается – улыбается, а Лухан теряется окончательно. – Ты справился. - Я ничего не понимаю. - Отмечать будете? - Они… мы… я не… блядь, Минсок! - язык завязывается морским узелком, и Лухан, скорчив печальную мордочку, тяжелым мешком приземляется на крошечный кухонный диванчик с книжной полкой в ногах. – Скажи, что ты просто внезапно понял, что он виновен, и решил… - Не понял я ничего, - Минсок возмущённо сопит в чашку, с десяток секунд раздумывает над чем-то, но, видимо, всё же решившись, продолжает: - Просто не хочу, чтобы в один прекрасный день ты меня возненавидел, вот и всё. - Я… погоди. Ты что, сам? - Сам, - Минсок кивает, а Лухана натуральным образом коротит. Минсок что? Он сделал что? - Ебанулся, - почти с восхищением, но и не без страха. Примерно такого же, с которым от психов шарахаются. – Это дело, ты же его себе неделями выбивал… - Выбивал. - Зубами почти вырывал у этих, которые сектанта-взяточника того защищали, помнишь? - Допустим, - Минсок пожимает плечами, вертит двумя пальцами тяжёлую из-за металлического корпуса ручку и выглядит абсолютно спокойным. Лухана на его фоне так трясёт, что аж завидно. – Какой только в этом смысл, если меня дома будет ждать лохматое, злобно рычащее чудовище со слипшимися макаронами на сковороде в качестве возмездия. - Ауч, я же извинился. Могу ещё раз, хочешь? - Не хочу, я сейчас вообще не об этом. - Ты мог бы сказать, - делает очередную попытку Лухан, но вообще он уже давно смирился с тем, что даже во внерабочей жизни его вулканоподобному нраву с рвущимися лавой наружу настроениями и рядом не стоять с выдержанным и уравновешенным Минсоком. - Не мог бы, я решил делать вид, что этого дела не существует – ты весь вскипал просто, когда речь о нём заходила, да и потом – какая уже разница? Лухан в ответ вздыхает и долго смотрит на Минсока. Как тот ковыряется ручкой в блокноте, записывает что-то с экрана телефона, а потом ерошит ещё не просохшие с душа волосы ладонью. Он отдал одно из своих золотых дел чёрт знает кому только потому, что Лухан вёл себя как пятнадцатилетняя истеричка на гормонах и с букетом разномастных комплексов. Прекрасно. - Тебе обидно. - Обидно. - У твоих были новые свидетели, аргументы… ты же не зря в него так вцепился. - Хань, не лезь в душу, а? - Минсок отрывает взгляд от бумаги, глядит устало и с укором, одними глазами спрашивая, мол, зачем ты меня, оленина чокнутая, мать твою, драконишь снова. Мало было, что ли? Идиот на ножках. Однако после обработки внутренним минсоковскоим фильтром, слышит Лухан уже совсем другое: – Если тебе так хочется во мне покопаться, есть и другие способы. - О, - отвечает Лухан, охреневая с того, как быстро их беседа сменила направление. - Новое дело, правда, взял, и теперь они никак с меня не слезут, но пять минут, и я весь твой. - Ты уже мой, - Лухан подходит к стойке и затирается между стулом и стеной, грудью прижимаясь к Минсоку со спины и изредка дёргая пальцами складочки его тонкой домашней футболки. – Но кое в чём всё же неправ. - В чём? - Что-что, а возненавидеть тебя я бы точно не смог. - Почему? - усмехается Минсок. Знает, что он в гневе страшен. – Слишком боишься? - Слишком люблю. Телефон на столешнице захлёбывается вибрацией, а Минсок в руках Лухана как-то странно дёргается и, ничего не отвечая, просто разворачивается на стуле, чтобы пристроить голову на удобно подставленное плечо. Такое совершенно очаровательное «обними меня» на их языке, без слов и даже взглядов, и Лухан обнимает. А где-то далеко кто-то очень нехороший совершает очередное преступление, которое завтра снова столкнёт их лбами в суде. И будут они, как водится, днём драть друг другу глотки на глазах присяжных, а ночью – сплетаться под одеялом в голый руконогий клубок и ползать по широкой постели, сминая простыни. Такова их реальность – местами уродливая, сильно нестабильная и, наверное, немножко опасная, но тот, кто предложит Лухану другую, первым получит кулаком в лицо. - Я тебя сильнее, знаешь? – уютно бубнит Минсок в воротник его рубашки, трётся о шею холодным носом и мурчит что-то ещё. - Нет, я тебя. И если уж собачиться, то только с улыбкой, на тему того, кто кого сильнее любит, и с последующим переходом в горизонталь. Уж в этом-то Лухан знает толк.