***
Раф кричит, вырываясь из чьих-то крепких рук и плача от боли. Судорожно хватает губами кислород в перерыве между всхлипами и молит о пощаде. О свободе, о прекращении пыток, о спасительном одиночестве. Голова раскалывается на миллиарды маленьких кусочков, из носа непрерывным потоком течет кровь, а каждую мышцу тела сводит судорогой. Оглушенная обжигающей агонией, она едва слышит собственные крики. Сплёвывая на пол сгустки черной, вязкой жидкости, понимает, что все еще стоит на ногах только потому, что сзади кто-то крепко держит ее за корпус. По щекам катятся слезы боли и отвращения, а к горлу подкатывает очередной ком. Она хочет вновь завопить, но вместо этого из ее рта доносятся лишь какие-то непонятные звуки. — Сс… Су… Суль… — договорить попросту не получается, потому что виски вновь обжигает пламенем. Дрожь проходит по всему телу, уничтожая последние остатки самоконтроля. Ангел в очередной раз задыхается от собственного кашля, чувствуя, как по подбородку стекает что-то омерзительно-чёрного цвета. — За что… за что вы так со мной? — ей становится противно от себя, слыша, как жалко звучит собственный голос. Спазмы прекратились и Раф почувствовала ни с чем не сравнимое облегчение. Незнакомец наконец отпустил ее и она, не удержавшись, упала на колени. Увидев перед собой чьи-то ноги, подняла глаза вверх, сталкиваясь со взглядом, в котором не читалось совершенно никаких эмоций. Перед ней стоял мужчина, полностью облаченный в одеяния серого цвета. Из-за этого не было возможности разглядеть ни его лица, ни цвета волос. Только глаза. Золотисто-карего оттенка. Почему-то казавшиеся ей до боли знакомыми и родными. — Ты сама причиняешь себе боль, дитя. Твое упрямство и нежелание подчиняться заставляют твое тело страдать. Откажись от грязи и низменности, что отравляют твой разум и прими спасение. — Я не понимаю о чем вы. Я ничего не сделала. Мужчина бросил на нее быстрый взгляд, полный скрытого упрека и, кажется, даже какой-то мимолетной жалости. Приподняв полы своего длинного одеяния, он опустился на корточки перед ней и осторожно коснулся подбородка, заглядывая в глаза. — Ты все еще повторяешь его имя. Во время каждой процедуры ты шепчешь его. Я не могу сообщить Сферам о том, что очистил твой рассудок до тех пор, пока не буду в этом уверен. Помоги сама себе, Раф. Прекрати сопротивляться. — Я не знаю, чье это имя. Понятия не имею о ком вы, — со злостью, неподобающей ангелу, протянула и вырвалась из его хватки. Разочарованно выдохнув, он поднялся и отошел от нее, направляясь к двери. Кивнув в сторону своего напарника, который во время приступа держал ее в плену своих рук, они в одно мгновение покинули комнату. Быстро. Без лишних слов и прощаний. Как и всегда. Одним быстрым, рваным движением Раф вытерла соленую влагу со своих щек. Покосившись в сторону черных сгустков, которые чуть меньше двух минут назад выкашливала вместе с кровью, она инстинктивно отползла подальше. Подобное происходило с ней во время каждой процедуры «очищения». Ей казалось, что вместе с этим она выплевывала свои внутренности, свое сердце и что-то еще гораздо более важное. День ото дня служители, которые занимались ее лечением, твердили, что из нее выходит вся грязь, которой ее посмели опорочить. Запятнать. После каждого их визита она чувствовала себя сломленной, будто от нее оторвали кусок чего-то жизненно необходимого. Раф не помнила, чего именно, но лишь твердо знала, что за это стоит бороться. Сопротивляться. Словно если это окончательно отнимут, она больше никогда не ощутит себя целой. Поднявшись с пола, она подошла к маленькому круглому окну, что был ее единственным проводником во внешний мир. Конечно, было невозможно увидеть хоть что-то, кроме бесконечных облаков. Ведь цитадель, которая стала для нее теперь домом, находилась крайне высоко. Об этом месте знаний было немного: целебные башни, находящиеся где-то на окраинах Энджи-Тауна. Ад на небесах, куда заточают всех душевнобольных и признанных недееспособными. Когда-то в глубоком детстве она слышала об этом из страшных историй, что рассказывали родители своим чадам, проявляющим неповиновение. Раф не знает сколько уже времени провела здесь. Может быть год по человеческим меркам, может пять, а может — и целое столетие. Тяжело вести счет, когда все, что тебя окружает — это круглая, до невозможности маленькая комната и ежедневные пытки. Никто из служащих здесь ангелов не имеет права с ней разговаривать. Как, впрочем, и желания. В их глазах она была страшным, скандальным позорищем. Отреченной. Одно ее присутствие словно оскорбляло их безукоризненную, девственную чистоту. Слегка съежившись от подувшего на нее холодного ветра, Раф отошла от окна. Из одежды на ней была только белая длинная сорочка, которая никак не могла защитить от перепада температуры. Она почти что ощущала себя обыкновенной смертной без своих сил: мерзла, как все люди, могла заболеть, умереть от обезвоживания. Потухший нимб и крылья, которые теперь были лишь сладким воспоминанием и не более чем аксессуаром — все это можно добавить в общую копилку. Обведя долгим взглядом свою темницу, Раф подошла к стене, которая была закрыта взору каждый раз, когда сюда приходили целители и раскрывали дверь нараспашку. Опустившись на колени, дотронулась до едва различимой надписи, которую там выцарапали. Имя. Имя, которое она так силилась сказать во время очередных пыток. Имя, способное заставить ее кровь кипеть и верить в то, что все ее сопротивления не бессмысленны. Сульфус.***
Раф летела со всей той скоростью, на которую была только способна. Крылья начинали болеть от подобной нагрузки, но она не обращала на это никакого внимания. Только бы убежать, скрыться, позволить себе хоть на мгновение подумать, что можно спастись от этой устрашающей несправедливости. Только бы успеть к нему… Она не знала, объявили ли ему уже об этом. Это было совсем не важно, нет, лишь бы хоть на мгновение увидеть его и почувствовать столь родное тепло. После оглушающего приговора, вынесенного в родном городе, хотелось как можно скорее оттуда исчезнуть. И сейчас на пределе собственных сил летела туда, где чувствовала себя хоть в какой-то безопасности. Золотая школа уже не была ее домом, но все еще хранила в себе отголоски безоблачного, полного надежд прошлого. Раф облегченно вздохнула, увидев до боли знакомый и родной силуэт, одиноко стоявший посреди своей комнаты. Приземлившись в паре метров от него, стиснула зубы, силясь не заплакать. Показывать собственное отчаяние и слабость было непозволительной роскошью в их последний вечер. Однако Сульфус все будто прочитал по ее глазам. Увидел там и горечь, и злость, граничащую с чувством безысходности. Он протянул к ней руки в своей привычной, непозволительно нежной для него манере. И Раф кинулась к нему в объятья, пряча голову на груди и чувствуя успокаивающие поглаживания по волосам. Это сработало каким-то спусковым крючком, и она все же заплакала, дрожа всем телом. Наружу вырвались все скопившиеся внутри эмоции, которые глушить стало уже невозможно. Она редко позволяла себе слезы, веря в то, что абсолютно каждую проблему можно решить. Набивая шишки, падая и снова вставая с колен. Ведь для них не было нерешаемых вопросов — они прошли испытания Рейны, Кубрала и Кэссиди. Пережили сотню их пыток и ловушек, горечь от обмана и разбитого сердца, ужасы наступающей войны. И определенно заслуживали если не счастливого финала, то хотя бы шанс на это. Но теперь Раф сломалась. Окончательно. То, во что она всегда верила и ради чего боролась, разбилось вдребезги. Сначала умерла ее невинность и вера в добро, в справедливость Высших Сфер. С самого детства ее учили тому же, чему и смертных детишек: тот, кто сражается за то, во что верит, обязательно будет однажды вознагражден. А сейчас ей просто кинули под ноги настоящую алчную натуру добра, за которую она столько звёзд боролась. Растоптали, уничтожили, посмеялись. И тогда умерла ее душа. Вместе с израненным сердцем. — Ты не должна плакать, мой ангел. Ты ведь сильнее всех, кого я знаю, — тихо прошептал ей Сульфус на ухо, — я не хочу, чтобы нашу последнюю ночь ты запомнила, как что-то очень печальное. Ведь тогда они победят. Раф всхлипнула, усмехнувшись от его слов. Это было правдой. Если оставшиеся совместные часы они проведут в слезах и горе, то что останется в памяти после этого? Воспоминания о самом отвратительном, жестоком дне? Она ни за что не позволит Сферам забрать то последнее, что у них осталось. — Мы можем сбежать, Сульфус. Когда за нами придут на рассвете, они никого не найдут, если мы начнем Путь Превращения. Он с грустной улыбкой покачал головой, ласково проводя ладонью по ее щеке. — Я думал, что из нас двоих это я должен предлагать безрассудные и нарушающие правила планы, а ты — меня отговаривать. Нам ведь ясно дали понять, что от наказания не сбежать. Куда бы не пошли, нас будут искать, словно самых страшных преступников. Даже стань мы смертными, в покое нас не оставят. Им нужны козлы отпущения, чтобы показать свою власть. И мы ими стали. Несколько часов на прощание — это единственная милость, на которую они способны, — на этих словах демон скривился, проклиная адским пламенем каждого, кто был причастен к этому. — Они никогда не добьются своего, Сульфус. Я не позволю им, — быстро и отчаянно шептала Раф, словно боялась, что не успеет сказать всего, что хотела. — Если они думают, что, забрав мои воспоминания, убьют мою любовь к тебе, я заставлю их пожалеть об этом. — Узнаю своего ангела, — насмешливо протянул в ответ, чувствуя, как сердце сжимается от боли. Он не успел сказать что-либо еще, ведь в следующую секунду ее губы накрыли его. Поцелуй вышел жадным, нетерпеливым, каждый пытался вложить в него все свои чувства. Как будто боясь, что Сферы в любой момент передумают и отнимут у них даже эти несчастные оставшиеся крупицы времени. Раф едва слышно застонала, задыхаясь от нехватки кислорода и чувствуя, как подкашиваются ноги. Поняв это, Сульфус подхватил хрупкое тело на руки и посадил ее на кровать, не прерывая поцелуй. Едва соображая, что они оба делают, Раф дотронулась до его груди, торопливо снимая вдруг ставшую ненужной одежду. В этот же момент она почувствовала, как его губы опустились на ее шею, слегка оттягивая и покусывая нежную кожу зубами. Подняв затуманенный взор, столкнулась с ласковым взглядом золотисто-карих глаз, которые, безусловно, будут преследовать ее до конца жизни. Увидев там столько невысказанной любви и обожания, ощутила едва заметный укол в области сердца. По щекам вновь покатились слезы и Сульфус, обнаружив это, заботливо, в своем традиционном жесте, провел по ее щеке. Вернувшись в реальность, она вновь поцеловала его, а после, под его внимательным взором, медленно начала снимать одежду с себя. Он осторожно остановил ее, безмолвно прося продолжить самому. Раф почувствовала, как щеки покрылись румянцем в тот момент, когда последний атрибут ее гардероба упал к ногам. В его глазах горел огонь желания; она видела, как он буквально дрожал от нетерпения. Но виртуозно держал себя в руках, боясь, по-видимому, причинить ей боль или спугнуть. Сульфус бережно уложил ее на прохладные простыни, заставив тело покрыться мурашками. Она задохнулась от новых острых ощущений, стоило ему дотронуться до нее там, где больше всего хотелось. Раф осознавала, что демонам отнюдь несвойственна такая нерасторопность и, наверное, они и вовсе привыкли пропускать большую часть прелюдий. Но ему сейчас не было важно доставить удовольствие только себе, поэтому, задвинув подальше свою природу, он целовал ее со всей той нежностью, на которую был только способен. Словно боялся, что она вот-вот исчезнет, растворится в его руках, оставив после себя только эти воспоминания. Прикосновение его холодных рук к клитору обжигали. Раф закусила до боли нижнюю губу, чтобы не застонать слишком громко. Повела бедрами навстречу его искусным движениям и всхлипнула, когда он медленно ввел в нее палец. Ноги задрожали от доселе незнакомого чувства растяжения. Будто прочитав ее мысли, он сбавил темп и вновь примкнул к губам, слизывая капельки выступившей крови. А после улыбнулся — сладко. Через пару мгновений она слегка отпрянула, пытаясь восстановить дыхание. И, ведомая застилавшей разум похотью и интересом, провела ладошкой по его прессу, неторопливо спускаясь. Слегка поцарапала низ живота ногтями, слыша ответный стон. Улыбнулась, понимая одну важную вещь: дарить удовольствие почти также приятно, как и получать. Набравшись смелости, посмотрела вниз, туда, куда вела дорожка из черных волос. И, облизав пересохшие губы, захотела дотронуться. Но не успела — Сульфус с тихим рыком схватил обе руки и зафиксировал в стальной хватке над головой. А после приник губами к груди, то царапая клыками сосок, то — словно извиняясь — зализывая. Раф буквально потеряла голову от новых, острых ощущений, чувствуя, как отчаянно пульсирует между ног. Охала, вскрикивала и извивалась на простынях, что теперь не казались ледяными. Скорее горячими. Очень горячими. Безумно хотелось большего. Инстинктивно сжимая бедра, даже не заметила, как он ввел в нее еще один палец, не прекращая дразнить клитор. Она была на грани, сама не понимая этого — все действия воистину были в новинку. Раньше, безусловно, чувствовала, как внизу живота собирался тягучий узел, а белье мокло после страстных поцелуев на заднем дворе школы. Но никогда не делала с собой ничего подобного — казалось чем-то грязным и неправильным. «А зря», — промелькнуло в голове. — Я не хочу делать тебе больно, — спустя, наверное, вечность прошептал Сульфус. Она улыбнулась, проведя рукой по его растрепанным волосам, а после слегка кивнула, давая немое согласие. Ощутив небольшое давление, которое вскоре сменилось резкой неприятной болью, негромко вскрикнула. Раф закусила костяшку пальцев, стараясь подстроиться под ритм его движений. Он был нежен, насколько это возможно, но и настолько же нетерпелив. Так, словно ждал этого сотню земных лет. Он был демоном, и она прекрасно об этом помнила. Еще никогда не чувствуя себя такой желанной, полноценной, счастливой, Раф старалась не думать о боли. Лишь глухо стонала и подмахивала бедрами, прижимаясь ближе. Так, чтобы между ними не осталось и миллиметра пустоты. Ощущение растянутости; непривычные, рваные толчки действовали отрезвляюще. Не давали забыться, напоминая о том, что это в первый и последний раз. По щекам потекли слезы, и Сульфус, неправильно все поняв, слизывал их, оставляя десятки поцелуев. Как мантру шептал «прости» — сам не до конца осознавая, за что именно: за то, что не в силах остановиться или за то, что сделал больно. Но Раф продолжала улыбаться, понимая, что эта боль — приятнейшая из всех. Нет, не в физическом смысле. Ей было до дрожи, до сумасшествия приятно осознавать, что это — ее последний возможный акт мести Сферам. Хотелось, чтобы прямо сейчас Небеса содрогнулись и мир сгорел. Также, как предстоит гореть им. Спустя еще пару мгновений она услышала его протяжный, полный удовольствия стон. Сульфус рвано выдохнул и, выйдя из нее, перекатился, падая на влажные простыни. Раф поморщилась от секундного дискомфорта и сжала ноги, чувствуя, как из нее что-то вытекает. Долгожданной разрядки не наступило, но сейчас это и не казалось чем-то важным. Прижавшись к нему, положила голову на грудь, слушая ускоренное, до боли родное, сердцебиение. Он обвил одной рукой ее талию, буквально впечатывая в себя, а второй — путаясь и играясь с длинными светлыми волосами. Так по-детски, с азартом любил это, завороженно наблюдая, как лунный свет играет с оттенком. Шумно вдыхал, оставляя мимолетные поцелуи на макушке. — Обещай мне, что не сломаешься, — хрипло, с полным отчаянием и болью прошептал. — Обещай, что все переживешь. Раф вздрогнула, поднимая голову и встречаясь взглядами. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Скажи это, иначе я не справлюсь», — отчетливо читала там то, что так и не было произнесено вслух. В тот момент показалось, что в комнате не осталось кислорода. Это было похоже на удар под дых. Глаза снова заслезились; она в раздражающем жесте качнула головой, прогоняя их. Нет. Только не сейчас. Не хотелось причинять любимому боль столь банальным признанием, что Раф не сможет. Не выдержит. Порвется, как тряпичная кукла. Разлетится на осколки. И все же, собравшись с мыслями, выдает бесцветным голосом: — Обещаю, — в груди щемит, и сердце пропускает глухой удар. — Мы справимся и еще обязательно встретимся. Ложь. Ложь. Ложь. Неприкрытая, грубая, глупая ложь. С привкусом горечи на языке. «Ты так и не научилась достойно врать, несмотря на свое человеческое происхождение. Как жалко выглядит», — ехидно шепчет внутренний голос. Сульфус, смерив ее долгим взглядом, наконец кивает. И в ласковом жесте проводит ладонью по щеке, медленно скользя по скуле и губам. Словно пытается запомнить. — Конечно, мой ангел, — шепчет в ответ. Его ложь звучит правдоподобнее. Почти верится, ведь раньше он никогда ее не обманывал.***
Раф хватается за голову, пальцами сжимая корни волос. Так сильно, что еще чуть-чуть — и вырвет. Маниакально улыбается, думая о том, как сильно хочется выдрать бесполезные крылья вместе с нимбом. Чтобы стать, наконец, человеком, которым когда-то была рождена. Чтобы замкнуть круг и встретить смерть достойно. От иронии собственной судьбы тянет забиться в истерике: Сферы не только лишили ее прошлого, но и отняли будущее. Решали все с самого начала, не интересуясь ее мнением. Позволили произойти катастрофам, сделавшим ее сиротой. Без спроса «наградили» бессмертием и оторвали от родной, привычной жизни. Хранили секрет. Лгали. Манипулировали. И даже не разрешили исправить их собственные ошибки и дать возможность открыть врата Пути Превращения. Она вспомнила, как их разлучили. Почетные стражи ворвались в спальню Сульфуса с первыми лучами солнца, в отвращении скривив губы. От их взглядов в тот момент хотелось отмыться. Смотрели как на самое гнусное и мерзкое существо, которое нужно немедленно умертвить, чтоб не мучилось. Но ей тогда было даже приятно: хоть какая-то месть за разбитое будущее. Легко выбравшись из объятий демона, совсем нагая проскочила в другой конец комнаты, чтобы подобрать свои вещи. Улыбалась довольно, нагло, смакуя момент. Впервые не чувствуя смущения. Одевалась не спеша, растягивая свою маленькую победу. «И как же теперь заставите искуплять грехи?» Ее волокли силой, даже не дав попрощаться. Сульфуса тогда тоже схватили, блокируя любые попытки кинуться за ней. Последнее, что она видела — как его прижимают к полу, давя ботинком на спину. Ломая крылья. — Я приду за тобой, — слышала полной решимости голос, пока ее грубо тянули за руки. — Приду, даже если Небесам придется сгореть. Это был последний раз, когда она слышала его голос. Раф даже не нашла в себе силы, чтобы обернуться. Ведь тогда бы от боли просто разорвало. Внутри все бурлило от ненависти; еще чуть-чуть и, казалось, Ангельская Звезда пробудится, чтобы уничтожить каждое воинственное существо в радиусе километра. Раф брыкалась и выкрикивала проклятья, пока ее тащили к выходу школы. — Закрой рот, шлюха! — прилетела пощечина наотмашь. — Дьявольским подстилкам слово не давали. От неожиданности удара она покачнулась и упала на колени, стиснув челюсти. Держалась за пылающую щеку и смотрела с агрессией. Ублюдок, совершенно не достойный называться ангелом, сплюнул в ее сторону. Смешал с грязью. И пнул тяжелым ботинком, призывая подняться. — Даже руки марать не хочется о такое. Потом не отмоешься, — противно рассмеялся, заставляя шагать вперед. Ему вторили остальные. Раф гордо расправила плечи и подняла голову, сталкиваясь взглядами с подругами и профессором, что вышли ее провожать. Они не видели сцену, что произошла минутой ранее, и это единственное, что утешало. Девочки бы обязательно вмешались. Не хотелось подставлять их. Одарив грустной улыбкой, отвернулась, смотря куда угодно, только не на родные когда-то стены. Они больше никогда не встретятся. Это понимал каждый. Воспоминания сейчас — все, что у нее осталось. Пусть их и выжигали ежедневно, выдирая вместе с прежней личностью. Чтобы слепить что-то новое, чистое в своем понимании. Но зачем? Вернуться в общество ей никогда не позволят. Хотя бы потому, что тогда она расскажет обо всех пытках и издевательствах. Как ее травили. Топили. Секли розгами, заставляя читать при этом молитвы об исцелении. Избивали ногами и выжигали клеймо расплавленным железом между лопаток, выдергивая перышки из крыльев. «№1585» — вот теперь ее новое имя. Она была не десятой, не сотой и даже не тысячной заключенной. От осознания жестокости Небес хотелось выть. Не трогали разве что в сексуальном плане — наверное, потому что считали грязной. Никто не хотел прикасаться к тому, что когда-то вкусил демон. Тюремщики — назвать их целителями разума просто язык не поворачивался — посещали ее ежедневно. Не все из них имели склонность к извращенным пыткам, но большинство. Помешанные на своем деле, видели в каждом «подопечном» разные пороки, которые можно исправить только через боль и покаяние. Раф хмыкает: все как у людей. Слышала ведь от смертных о помешанных сектантах, но не верила. Теперь убедилась на личном опыте. Каждый день начинался с мольбы о том, чтобы пришла другая, не столь кровожадная смена. Тогда они лишь напоят мерзким отваром, выжигающим память, и уйдут. Хотя что из всего этого страшнее — еще можно подискуссировать. Пытки были лишь физической агонией. Напиток же куда извращеннее. Пойло, не имеющее ни вкуса, ни запаха, абсолютно бесцветное — как и все обитатели этого места. Пить было неприятно, потому что знаешь, что ждет впереди. Но альтернатив не было: не хочешь сама — вольют в глотку насильно. Первые две минуты ничего не происходило. Ты лишь давился страхом, гадая, что будет дальше. Как в насмешку. Оставалось только судорожно отсчитывать сто двадцать секунд — и тогда наступало «шоу», как это любили называть тюремщики. Сначала на языке что-то начинало щипать, с каждым вздохом стремительно распространяясь. Как зараза. Носоглотка, трахея, легкие — все горело с такой силой, что хотелось расцарапать себе грудь и шею, выкашлять, высморкать. Но это не помогало. Следом огонь рассеивался по телу, парализуя и посылая волны боли. Тогда-то и начинался рвотный рефлекс. Раф царапала каменные полы ногтями, надеясь найти спасение. Слезы душили, пока что-то черное самопроизвольно выходило из ее тела. Целители говорили, что это грязь, которой ее наградило дьявольское отродье. Болезнь. Только сама-то понимала, что это ошметки внутренних органов. И, выблевывая их, слышала как мантру только одно: Покайся. Покайся. Покайся. Прими спасение. Освободись от черни. Покайся. Покайся. Покайся. «Сферы справедливы и милостивы», — вот на этом моменте очень хотелось смеяться. Все превращалось в единый гул; смешивалось в один нескончаемый поток боли. Это продолжалось ровно до тех пор, пока, обессиленная, она не пускала заразу себе в мозг. И эта дрянь — словно мерзкое насекомое — ползало, копошилось в голове, выдергивая одну нить воспоминаний за другой. Оставляя после себя лишь пустые страницы и пробелы. Заканчивалось всегда одинаково, лишая последнего воспоминания о Сульфусе. Раф очень старалась сопротивляться, повторяя его имя. Вторила словам мучителей, шептала как молитву, надеясь на спасение. На свое личное, непонятное этим монстрам, спасение. И все же, чувствуя приближающуюся смерть, сдавалась. Отступала, позволяя яду развеять любимого словно прах. Потому что обещала, что выживет. Не сломается. Тогда целители — если, конечно, это была «добрая» смена, — уходили, громко хлопнув дверью. Напоив предварительно ее лечебным зельем, восстанавливающим физическое здоровье. И бросали напоследок тряпку, прямо в лицо, чтобы вытерла тут все за собой. В ту секунду Раф прижимала колени к груди, медленно рассматривая свою палату. Пытаясь вспомнить, кто она и как сюда попала. Была ангелом, кажется. За что наказана — непонятно. Ее порядковый номер — одна тысяча пятьсот восемьдесят пять. Значит, здесь еще живут и другие. Как славно, ведь будет с кем поиграть! Прямо как в детстве, когда мама выпускала из-под домашнего ареста на улицу после какого-то незначительного баловства. Однако осознание того, что что-то не так, приходит почти мгновенно. За стеной слышатся крики — значит, целители пошли к следующему несчастному. Кажется, это пожилой мужчина и его зовут Джон. Он наказан, потому что своровал что-то у Сфер. Что-то, что помогло бы воскресить его погибшего, по вине генерала Кэссиди, сына. Раф жмурится, растирая виски. Надо что-то вспомнить. Что-то очень важное. Ползет — почти инстинктивно — к стене у двери. Долго рассматривает чье-то имя и болезненно стонет, когда воспоминания, словно вихрь, врываются в сознание. Каждый раз, во время пыток, она защищает особо ценные воспоминания о Сульфусе. Прячет там, где ядовитое зелье точно до него не доберется. Ведь, условно «разделив» свою личность, научилась контролировать процесс, пуская чужие клешни только туда, где нет ничего важного. Все самое ценное — первое прикосновение, первый поцелуй, признание в любви и ночь перед разлукой — глубоко упрятано в недрах подсознания. Как в старый чулан. Конечно, раз за разом ей приходится жертвовать чем-то другим, столь же трепетным, но менее важным. Иначе пытка попросту не кончится; яд не выйдет из тела, не прихватив с собой любимое лакомство в виде отрывков ее прошлого. Оттого становилось страшно: «лестница», ведущая к недрам памяти, была в виде сотни дверей. И, входя в одну, зелье запечатывало ее навсегда. Стирало. Скоро неважные воспоминания закончатся, и тогда в ход пойдут те, что до сих пор держали ее личность на плаву. После этого от Раф ничего не останется. Громко всхлипнув, она взяла с подноса, где располагался скудный обед, вилку. И начала с усилием и любовью втыкать острыми концами в стену, выводя буквы любимого имени. Делая четче, жирнее, надеясь, что сможет благодаря этому вспомнить Сульфуса даже когда всем уловкам придет конец. Думать о нем было больно. Не думать — еще больнее. Ведь до сих пор слышала по ночам ласковый, с нотками ехидства, голос. Ощущала прикосновения. Чувствовала запах. Помнила холодные губы и горячие руки на своей талии. Хотелось верить, что ему сейчас лучше, чем ей. Но это было бы трусливой попыткой убежать от истины. Ибо слышала же, что говорили ублюдки в серых одеяниях во время одной из пыток. Когда стегали плетками за непослушание и делали ставки, сколько еще ударов она выдержит. Шел двадцать четвертый, и у палача уже начала уставать рука. — Кого ты зовешь, убогая? — низко наклонившись, прошептал над самым ухом, — твой выродок за тобой не придет. Слыхал, его курорт даже насыщеннее. Подвязали за крылья над вулканом, чтобы ежедневно принимал душ из раскаленной лавы. — Раф передернуло от запаха чужого, едкого пота. Надзиратель же, хмыкнув, повернулся к товарищу: — С одним из целителей этого демона я учился в школе. Уфир сказал, что планирует подвесить его за член или рога. Её покоробило от этих мыслей. За что они должны так мучиться? Если своим пыткам она еще могла придумать хрупкий, смешной аргумент, то дьявольским — никакого. Раф, в конце концов, опозорила род, разделив ложе с демоном. В древние времена за такое казнили незамедлительно, если судить по учебникам истории. Ее же, если это можно так назвать, пощадили. Потому что должна была стать публичным козлом отпущения и поучительным примером для всех подрастающих ангелочков. Но почему так жестоки с Сульфусом? Разве его не должны хвалить за то, что соблазнил и опорочил извечную соперницу? Видимо, наказание ему выписали по той же причине. Запугивай своих — и чужие будут бояться. А еще получишь армию безвольных, безропотных, запуганных жителей, которые не посмеют воспротивиться твоей тирании. Раф ухмыляется, в очередной раз поражаясь надменностью и алчностью Сфер с обеих сторон. Вот почему они смогли сохранить свою власть. Из раздумий ее выводят крики. Нет, не мучительные, просящие пощады. Скорее испуганные и изумленные. В комнату вбегает один из целителей, быстро — словно загнанный в угол зверь — осматривающий обстановку. Его взгляд цепляется за нее; в нем читается не привычный похотливый до пыток огонек, а самая настоящая ненависть. Девушка испуганно отступает назад, жмется к стене. В руках надсмотрщика мелькает оружие. Настоящее, доселе неприменяемое ни к одному заключенному. Потому что этот клинок, выплавленный из обжигающего холодом дыхания Высших, единственное, что способно погубить бессмертное создание. Проткнуть кожу, растворить сущность. Именно с этим архангелы шли на войну. В горле пересохло. Раф сглатывает, понимая, что в голове ни единой мысли, как можно спастись. Не в этом обличии, лишенная крыльев и магии. Не против смертельной стали. И почему с ней решили разделаться именно сегодня? Сферы устали от своей игрушки? Или в тюрьме что-то произошло и ее, как самую опасную преступницу, было решено немедленно устранить? Радовало лишь одно: скоро все кончится. Не будет ни боли, ни горечи, ни слез. Только воспоминания о самых счастливых днях, проведенных в объятьях любимого. Где-то глубоко в душе ей становится на секунду стыдно: свое обещание не сдержала. Не выжила. Но хотя бы не сломалась. Убийца подходит ближе, и Раф смотрит в глаза смерти, не позволяя себе отвести взгляд. Возможность умереть достойно, с гордо поднятой головой — это единственное, что никто не в силах отнять. Лезвие мелькает над ее животом, и она задерживает дыхание, понимая одну простую истину. Неизбежность падения была для них скорее вопросом времени. У них с Сульфусом не было никогда и шанса на то, чтобы стать счастливыми. Любить друг друга. Оставалось лишь молиться о встречи там, в ином мире. Если для бессмертных такой вообще существует. Она все же закрывает глаза, вспоминая его лицо, улыбку, смех. Хотелось умереть, смотря на возлюбленного, а не на своего палача. Раз. Два. Три. Тихо считает про себя, понимая, что ничего не происходит. Почему этот изверг тянет время? Растягивает удовольствие? Ублюдок, думает про себя и нервно переминается с ноги на ногу. На «пять» все же открывает глаза, чтобы потребовать поскорее все это закончить. Раф ахает, закрывая рот ладонью. Сглатывает, несколько раз быстро моргая. Не верит своим глазам. Целитель в немом крике просит о помощи, протягивая к ней руки. Вернее, то, что от них осталось. Все его тело, начиная с головы, покрыто огнем и лавой. Плавится, словно сыр на сковороде. Медленно, мучительно, не имея права даже на предсмертный крик. Расползается мерзкой красной лужей у ее ног. Тишину разряжает лишь лязг холодной стали, упавшей на пол. Ничего не понимая, она хватает оружие, поморщившись от вида крови на рукоятке. Не имеющая ни малейшего понятия, как этим правильно пользоваться, крепко сжимает. Инстинктивно. Осматривает коридор через маленькую щелочку, ожидая новых палачей. Но видит лишь как все с криками убегают, пытаясь потушить на себе пламя. Прыгают в окна прямо с обгоревшими крыльями. Пытаются вызвать магию с обожженными нимбами. Раф впервые улыбается, наблюдая за чужими страданиями: теперь они похожи. Лишенные своей ангельской сущности, не способны даже выпросить у судьбы помилование. И, брезгливо бросая оружие на пол, медленно подходит к окну. Чувствует, как голые ступни неприятно холодит от лужи чужой крови. Внутри все переворачивается, стоит только заметить парящую по ту сторону фигуру. Хватается за подоконник, пытаясь сохранить равновесие. Встречает эту до боли знакомую ехидную ухмылку, и ощущает, как разбивается сердце. И смотрит, смотрит, смотрит. Будто боится, что отведет взгляд — и наваждение спадет. Смотрит в родные золотисто-карие глаза. А за горизонтом горят Небеса.