***
Вечер уже постепенно перетекал в ночь. Две трети заготовленных бутылок опустели, столы, в начале ломившиеся от всяких разностей, значительно обеднели и поредели, в глотках першило и хрипели голоса, сорванные на едва ли не стократных «Горько!» и песнях, подарки подарены, поздравления сказаны, конкурсы окончены. Почти никто не сидел — в основном танцевали, кто-то бродил от стола к столу, что-то доедая или разговаривая с кем попало. Яша обособленно крутился в стороне в гордом одиночестве. Ему уже ничего не хотелось, разве что домой — обессиленно упасть в кровать, уткнуться в подушку и больше не вспоминать о сегодняшнем дне. Весело, конечно, и поели вкусно, да и на Розу такого красивого нагляделся вволю, но всё остальное так давило неприятно, стягивалось стальной петлёй на шее — Роза хороший, Роза восхитительный, Роза приятный в общении. С ним весь вечер кто-нибудь да разговаривал: смеялись, шутили, что-то рассказывали, и тот втягивался в общение с головой и даже прилагал усилия, чтобы на таком-то мероприятии выглядеть в глазах других посолиднее — держался не таким экспрессивным, как обычно, даже говорил по другому, стараясь изменить свою манеру общения на более подобающую, пытался избегать своих привычных слов-паразитов, хотя те иногда упорно проскальзывали. Яша знал, что он не пытается позёрничать или выдавать себя за того, кем не является — уж в душе-то Роза был немного интеллигентом — просто хотел выглядеть так, будто он целиком и полностью на своём месте, потому что иногда устаёт от того, что они с Яшкой немного не такие, как все, немного неординарные, живущие другой жизнью, более беззаботной и развязной. Иногда ему просто хотелось приземлиться на денёк до всепоглощающей бытовухи и побыть таким же, как и все остальные. Больше всего в сегодняшнем вечере Шершанского больно били под дых моменты, когда он бегло замечал, что с Розой флиртуют или даже как бы ненавязчиво, но почти игриво касаются, кокетничают — ещё бы, с таким-то грех не позаигрывать. Яша отворачивался, хмурился, бесился. А знают ли они, сколько раз на дню Роза может сказать «блин»? Что любит есть на завтрак? Какой рокерский браслет из всех, что лежат дома в деревянной резной шкатулочке, у него любимый? Сколько бутылок пива он может выпить за раз? Над какой серией «Слёз сентября» плачет всегда, без исключений? Чем пахнет его шампунь? До скольки спит по утрам? Какую песню больше всего любит играть на гитаре? А вот Шершанский знает, всё знает и даже больше. Тогда почему же они, а не Яша? Почему они? Шершню надоело. Совсем тоскливо, просто невыносимо. Яков сначала пытался вертеться подле Розы, но всё же скоро отказался от этих стараний — того постоянно кто-то отвлекал разговорами или чем ещё, а он сам был рад пообщаться. Яше же было совсем трудно налаживать коммуникацию с малознакомыми людьми, поэтому он почти всё время молчал. Шершанский, конечно, не дурак, здраво понимал, что Роза, хоть и «Робот», но всё-таки человек, совсем не железный, ему хочется социальных контактов, пообщаться, выплеснуть свою энергию. Яша жаждал внимания, но при таком количестве конкурентов за общение с Розой шансов у него было маловато — они-то каждый день общаются, и это обстоятельство не позволяло Шершанскому утягивать Розу от взаимодействия с прочими людьми, с которыми он видится довольно редко. И смотреть-то на него такого восхитительного сейчас было больно — к нему хочется, да не можется. Яшенька сгорал и тлел от своей колючей и неумолимой любви, от своего тактильного голода. Дрожал и злился. Отворачивался, пил шампанское, помнил, что обещал Розе не напиваться сегодня до умопомрачения, и сам-то как бы не хотел так, но всё равно уже начинал бояться, что этому обещанию не суждено сбыться. Хмурился и прятался за тёмными линзами опущенных на глаза очков. Глядеть на Розу хотелось невообразимо, но столь трудно было видеть его вот так. Яша не выдержал — пора домой. Сейчас уже удобно: можно ни с кем не прощаться, все поддатые, половина разъехалась по домам. Шершанский, чуть сжавшись по своему обыкновению, направился прочь из зала, где ещё пока шумела музыка, топот ног, чужие разговоры и смех, а кое-где бряцала посуда. Попутно поставил опустошённый бокал на стол. Снова ссутулился, хотя весь вечер пытался держать себя поровнее, принялся заламывать руки, ёжась в ненавистном костюме — до чего же неприятно. Гулко отдавались по коридору торопливые шаги ног в лакированных ботинках. Якову очень хотелось убраться из этого места — свадьба, конечно, замечательно, и за молодых он рад, но всё-таки не для него такие мероприятия, уж больно тяжело, особенно, когда Розы рядом нет. Захотелось заложить руки в карманы — и карманов нет. Ничего нет. Яша почувствовал себя голым и обездоленным. — Шершняга! — раздалось откуда-то сзади. Розино. До боли знакомое. Оборачиваться не хотелось, но и противиться не получилось, поэтому Шершанский просто остановился, вслушиваясь в то, как сзади приближаются быстрые звонкие шаги. — Ты куда свинтил-то, блин? — поинтересовался Роза, поравнявшись с Яковом и встав перед ним, заглядывая в лицо. — Я домой. Устал, — понуро и как-то слабо отозвался тот. — А чё не сказал-то? — спросил мужчина, почти удивлённо вскинув брови. — Давно бы уже свалили. — Да не, я один пойду, — замотал головой Шершанский. — Тебе вроде весело, я не стал тебя отвлекать. — Чё не так-то? — вдруг заговорил Роза. Яша тут же смутился. Он понимал, что тот его иногда насквозь видит, всегда знает и понимает, когда с товарищем что-то не то. Шершанский ещё больше сжался в комок и поглядывал на мужчину откуда-то немного снизу. — Чего молчишь-то? Весь вечер сегодня какой-то странный, блин, совсем окислился что ли? — потормошил его за плечо Роза. — Да всё зашибись, — отозвался Яша, постаравшись сделать это, как можно более непринуждённо, но вышло не очень. Его собеседник сконфузился — он явно понимал: что-то тут нет так, но никак не мог понять, что. — Роз, я пойду, наверное, — беспокойно выпалил Шершанский, постаравшись аккуратно, точно пытался не привлекать внимания, скинуть с плеча чужую руку. — Ты не должен уходить со мной, — тут же добавил он, замечая, что мужчина открыл рот, явно что-нибудь сказать, — пока тебе здесь хорошо. — Яков постарался улыбнуться, но вышло как-то печально. — Столько людей вокруг тебя, и ты всем рад. Роза с секунду глядел на Шершанского широко распахнутыми глазами, точно был крайне изумлён, а потом вдруг выпали таким тоном, будто открыл для себя какую-то невероятную тайну: — Ты, чё, ревнуешь что ли? Это прозвучало без грамма насмешки или издевательства — наоборот, очень серьёзно. Яша оторопел, почти испуганно поглядел на Розу, тщетно пытаясь понять, шутит тот или настолько хорошо видит Шершня насквозь. Ишь, проницательный какой. Ответить ничего Яков не смог — в голову ничего не шло, а даже если бы и шло, то он бы из себя всё равно не сумел бы: в рту вмиг пересохло, горло запершило, ноги подкосились — на секунду ему показалось, что он сейчас рухнет без чувств. Роза, видя это замешательство, только улыбнулся — ласково так, ярко. Если бы Солнце было живое и умело бы улыбаться, то это выглядело бы всё равно значительно более блёкло, по сравнению с Розой. Яша, глядя на него, едва не взвыл — до того у него сердце растаяло и внутри что-то задрожало от этой улыбки. Вздрогнул зашуганно, когда мужчина, и без того стоящий непозволительно близко, к нему шагнул и осторожно вскинул ладонь. — Дурак ты, Шершень, — тихо и ласково прошелестел он. — Вот как есть дурак. Мне ж кроме тебя не надо, блин, никого. — Роза опустил руку на Яшкину щёку, точно на пробу — не отпрянет ли тот — нежно оглаживая кожу. — Ты ж у меня, блин, самый-самый, ю ноу, блин? Свободной рукой он аккуратно взял очки Шершанского за дужку между линзами и снял их с его лица. Яков стыдливо отвёл глаза, занервничал, попытался склонить голову, но его осторожно потянула за подбородок чужая рука, этим движением запрещая отводить взгляд. Роза вдруг плавно склонился к Яше, медленно, невесомо касаясь его губ своими — снова проверял, не оттолкнёт ли его Шершанский. Однако тот в ответ сам жадно накинулся на мужчину, точно боялся, что он сейчас насовсем уйдёт, вскинул свои руки, как попало, судорожно вцепился тонкими пальцами в одежду, жадно и почти испуганно целовался в ответ. — Тише-тише, ну ты и исполняешь, блин, — тихо засмеялся Роза, оторвавшись от Яши. — Никуда я не денусь. Он успокаивающе погладил Шершанского по голове, игриво пробегая по его косичкам кончиками пальцев, а другой рукой притянул к себе за худощавую талию, снова поцеловал нежно и жарко, так, что у Яши ноги подкосились, а под прикрытыми веками расцветали яркие, красочные пятна и круги. Дрожал всем телом, восторженно поскуливал в поцелуй, в не в силах сдержаться, податливо ёрзал, едва удерживаясь на ногах и не падая лишь потому, что Роза его аккуратно, но крепко придерживал сильной тёплой рукой. Он был на вкус, как шампанское, и пах терпким одеколоном. Поцелуй выходил мягкий, ласковый, влажный, немного щекотный из-за усов, ненасытный, трепетный, такой, будто был низвергнут с картины времён Ренессанса. Яша слепо вцепился одной рукой в Розин галстук, чуть потянул на себя, держа крепко и боясь отпустить. Роза же спустил свою ладонь с Яшкиных волос, наощупь нашёл свободную руку Шершанского, осторожно беря его за запястье и позволяя тому переплести свои дрожащие пальцы с Розиными. Воздуха не хватало, чужое дыхание щекотало Яшкин кончик носа, отчего он порой забавно куксился, как крольчонок. Наконец, они плавно и неохотно, но удовлетворённо оторвались друг от друга, шумно сопя. Шершанский, чуть отставив ноги назад и изогнувшись, обессиленно повалился на чужую горячую мерно вздымающуюся грудь, прикрывая глаза и слыша, как шумно бьётся Розино сердце. Тот всё так же держал его за руку и поперёк поясницы, боясь, что Яшка с минуты на минуту может рухнуть на пол — до того он был разморён. — Доволен, хороший мой? — шепнул на ухо Роза, чувствуя, как доверчиво и податливо жмётся к нему Яков. Тут же он тихо и ласково рассмеялся, заслышав, как совсем раскрасневшийся Шершанский почти стыдливо, но одухотворённо с улыбкой прошептал на его последнем слове: «Твой». Такой тихий, дребезжащий, светлый — как родничок в лесу, или как луговой колокольчик, дрожащий на ветру, или как нежная школьная любовь, зовущая сбегать с уроков и целоваться за школой. Роза любил его всем сердцем, и ни на какие богатства, гитары, концерты, костюмы, малышек всего мира не променял бы. Потому что Яшенька трепетный, по-домашнему уютный и свой. Родной. Никто из них двоих не знал, сколько они так простояли, но наконец Роза мягко приподнял голову Шершанского за нижнюю челюсть, завороженно поглядел в его широко распахнутые глубокие глаза — синие-синие, как океан и детские мечты. Смотрел в них долго, любовно и тепло, так, будто ничего прекраснее в жизни не видел. Бархатисто поглаживал Якова по щеке, самыми кончиками пальцев невесомо очерчивая скулу и краешек нижней челюсти, а Шершанский трепетал под его касаниями, подавался каждой клеточкой своего тела навстречу, ластился, едва дышал, чувствовал, как внутри что-то бьётся и дрожит восхищённо, боязливо и доверчиво, взирал в глаза Розины, на то, как в них зрачки расширяются, как трепещут хлопающие ресницы, думал, что сейчас с ума сойдёт оттого, как сильно он влюблён. — Пойдём потанцуем? — шёпотом, будто бы как-то заговорщически или боясь нарушить какую-то незримую тонкую материю, возникшую между ними, предложил Роза. — Вдвоём? — робко уточнил Шершень. — Конечно. — Ну, все же смотреть будут, — растерянно и чуть смущённо пробормотал Яша. — Ну и чё? Пусть смотрят, блин, тобой любуются, — с улыбкой заявил Роза, склонившись и чмокнув Шершанского в кончик носа. Оба прислушались. Из отдалённого зала едва слышно доносились тихие звуки спокойной музыки вроде той, под которую танцуют медленные танцы. Яков едва заметно кивнул, и Роза тут же потянул его за собой обратно в зал. Там, пока он поправлял чуть развязанный Шершанским галстук, Яша думал о том, что Роза, видимо, из своего нового образа выходить не спешил и даже с ним разговаривал не как обычно — это, конечно, было непривычно, но такой Роза Шершню тоже очень даже нравился. А еще подумал о том, что ему бы хотелось знать, почему мужчина ему раньше не говорил, что любит, впрочем, спрашивать об этом он, конечно же, не стал. Роза, разобравшись со своим галстуком, протянул Якову руку в знак приглашения на танец, и тот охотно положил на неё свою раскрытую ладонь, тут же оказываясь притянутым к тёплой широкой груди. Роза вновь взял его за талию и за руку, вдруг неспешно ступая шаг назад и утягивая за собой Шершанского. Танцевать у него выходило очень даже неплохо, а вот Яше это отчего-то совсем не давалось, хотя он упорно пытался и густо краснел, в очередной раз путаясь в ногах или как-либо ещё ошибаясь. Роза же терпеливо и осторожно вёл его за собой, каким-то образом умудряясь мастерски управляться не только со своим, но и с чужим худощавым и слегка неловким телом, а потому Яков довольно скоро доверчиво отдался во власть Розы, чувствуя на себе его теплые крепкие руки. Яша то во всю смотрел на мужчину, то блаженно прикрывал глаза, следуя за ним уже как-то интуитивно, иногда чересчур приближаясь к нему, утыкаясь в чужое плечо, ощущая приятный запах всё того же одеколона, шампанского и шумное, горячее дыхание, опаляющее кожу. Трепетал перед Розой и всей своей сущностью чувствовал, что до чёртиков любит его — его, своего дорогого, нежного Розочку. А тот бережно прижимал Шершанского к себе, не в силах налюбоваться тем, какой он красивый, как ясно он светится невинной улыбкой, как постепенно раскрепощается в его руках и начинает двигаться уже значительно более плавно и чувственно. Их танец был трепетным и нежным, жгучим, ярким, мягким, таким, что через него буквально сквозила вся любовь и ласка, на которую только были способны эти двое. В нём будто разверзлась целая самостоятельная вселенная, в которой сталкивались галактики и взрывались сверхновые. Этот танец передавал всю невообразимую любовь даже лучше, чем восхитительный и невинный поцелуй, случившийся несколько минут назад, лучше, чем все слова и касания, только существующие в мире. Роза глядел на Якова, чувствуя, что в нём просыпается и ворочается что-то совершенно нежное, такое, что не пробуждалось очень давно. Конечно, им с Шершанским уже не по четырнадцать и даже не по шестнадцать, но такое невинное, светлое, живое чувство той самой любви, такой наивной и ласковой, как первой школьной, вспыхнуло в них обоих пылающим цветным фейерверком. Роза любовался Шершанским и думал, что любит его так, как никого никогда не любил, что его Яшенька — самое настоящее, прекрасное и невообразимое чудо. Розино. Родное.Часть 1
7 декабря 2020 г. в 02:01
Яша сидел на диване, по своему обыкновению чуть ссутулившись, и с презрением поглядывал на лежащий подле него классический костюм. Шершень смотрел на него, как на врага народа, будто пытался испепелить ткань взглядом, и думал, как же он намучается в нём ходить. Шершанскому костюмы не нравились — вернее, нравились на других людях, но с себя он готов был их хоть с кожей снимать. Он в принципе не чувствовал себя комфортно ни в чём, кроме своей повседневной одежды и парочки домашних вещей — на то они и домашние. Хотя ещё ему удобно было в вещах, которые Роза ему давал погонять, но Яков подозревал, что комфортно в них ему потому, что это вещи Розины.
К слову, именно из-за него Шершню сейчас приходится усердно прилагать все усилия, чтобы не выкинуть этот самый костюм в окно — глаза мозолит. В городе свадьба, и музыканты туда приглашены, причём даже не выступать, а чин по чину, как гости. Роза этим загорелся так, что даже Яше на него, такого восхищенного, любо-дорого глядеть было — на свадьбах никогда не был, и теперь его захлёстывал почти детский восторг. Вот и решил, что на такие мероприятия надо являться при всём параде, поэтому — после ужасно долгих многодневных убеждений — уговорил Шершанского пойти в классических костюмах. Тот долго отпирался, но, в конце концов, согласился — вечерок уж можно и потерпеть. Хотя бы ради Розы.
— Блин, Шершняга, ну чё ты там пыжишься-коропыжишься? Ты трафарет-то наводить когда будешь? — послышалось откуда-то из коридора. — Нам выходить скоро, — добавил голос, игнорируя тихое Яшкино: «Марафет, Роз».
Шершанский поглядел на часы и осознал, что его товарищ прав. Нехотя поднялся с дивана, принялся стягивать с себя свою привычную одежду, с которой сейчас, меняя её на костюм, было ужасно трудно расставаться, пусть и на несколько часов, ощущение было такое, точно Яша от самого себя куски отдирал. С тяжелым вздохом он потянулся к белой выглаженной рубашке, с отвращением глядя на неё, но принимаясь натягивать, содрогаясь от совершенно нового и не очень-то приятного ощущения одежды.
С горем пополам Шершанский уже почти полностью облачился в костюм, только возился с галстуком, не в силах понять, как его вообще нужно завязывать. От прежнего образа остались только чуть спутанные волосы — хотя Яша их бережно вымыл и старательно расчесал уже, кажется, раз сто за этот день — и очки с опущенными сейчас тёмными стёклами. Шершанский и сам не знал, зачем ему сейчас в помещении тёмные стекла, но чувствовал, что, прячась за ними, он скрывается за частичкой своей обыденности от того, что сейчас приносит ему столь большой дискомфорт.
— Ну чё ты там, — снова раздался голос из коридора, — готов?
Яша отозваться не успел, в комнату уже вошёл Роза. При виде него у Шершанского едва ли ноги не подкосились. В костюме он Розу ещё не видел — покупали они их отдельно — и сейчас был готов с ума сойти оттого, насколько тот красивый. Мужчина выглядел, как совсем другой человек — даже движения у него стали плавнее и мягче. Такой солидный, элегантный, изящный, без очков, отчего теперь были видны его ясные глаза, в которых извечно выплясывали бесята. Светлые длинные волосы были причесаны и очень аккуратно убраны в какой-то витиеватый хвост. Роза, чуть закусив губу, зайдя в помещение, усердно застёгивал пуговицу на рукаве, пока та наконец не поддалась, после чего он наконец поднял глаза на Шершанского.
— Ты чё, нахрен, мать Терезу увидел? — поинтересовался он. — Чё так зыришь-то, блин?
— Ничего, — промямлил Яков, отводя глаза и принимаясь заламывать руки. — Красивый ты просто.
— Ну да, — широко и с видимым довольством улыбнулся Роза. — Этого у меня не отнять. Ты тоже, блин, этот самый. Франт, короче. Только возишься до чего долго.
Мужчина так быстро вдруг приблизился к Шершанскому, что тот на секунду оторопел. Роза забрал из его дрогнувших рук галстук и потянулся к Яшкиной шее, принялся ловко повязывать на ней темную тканевую полоску. Яков не любил, когда трогали его шею, но Розе дозволял. Ему он вообще едва ли не всё дозволял — а всё потому, что это Роза.
Яша глядел, как тот умело расправляется с его галстуком, старательно пропуская ткань между пальцами и даже высунув кончик языка от усердия. Шершанский вдруг почувствовал, как часть щёк под глазами намокает, и шмыгнул носом. «Ну вот, разнылся, — подумал он про себя. — А чего разнылся-то?». Порадовался, что не снял свои тёмные очки. Ему стало обидно и почти стыдно за себя. Однако смотреть на товарища он спокойно не мог — тот был таким невообразимо красивым, Яша еще не помнил, чтобы так сильно им восхищался — сейчас он даже не был уверен, что знает слова, которыми мог бы описать, насколько Роза бесподобный. Впрочем, Яков в принципе Розу обожал — любил его искренне, всей душою, до дрожи в коленках, до мокрых от слёз подушек по ночам, до алеющих от смущённых улыбок щёк. Роза ласковый, родной такой, он о Шершне заботится, хоть и не всегда умело, и Яша ему за это благодарен, но в то же время испытывает какое-то странное вязкое чувство вины за то, что сам не делает для Розы того же, вернее искренне старается — и его товарищ это ценит, — но чувствует, что этого мало, что он сам недостаточно хорош для Розы. Однако всё равно его любит так, что внутри всё переворачивается и стягивается тугим жарким узлом, а сказать он об этом не может — духу не хватает. А даже если однажды и хватит, то зачем? Яша всей душой боится своим признанием поломать ту тёплую идиллию, царящую между ними — нет, пусть уж всё остаётся на своих местах, а Шершанский со своей глупой любовью ещё помучается, авось пройдёт.
Роза наконец расправился с чужим галстуком, чуть отпрянул назад, критически оглядывая то, что получилось, довольно улыбнулся и повернул Яшку к серванту, возле которого они стояли. Дальняя стенка была зеркальной, и в отражении Шершанский увидел себя с аккуратно завязанным галстуком и стоящего рядом Розу.
— Ну вот, — проговорил тот, — красавец, блин, орёл просто.
Яков во все глаза смотрел на него. Тянуло откинуть голову чуть в сторону и ласково ткнуться в чужое плечо. Яшка до боли любил тактильные контакты и ощущал просто чудовищную ломку, когда их не получал. Ему, конечно, грех было жаловаться, потому что уж кто-кто, а Роза, по большей части экспрессивный и энергичный, часто его касался, нечаянно, неосознанно или специально, и всё же с каждым днём Шершанский всё сильнее ощущал, что ему этого мало.
Роза бегло поглядел на часы и продолжил:
— Ладно, время ещё есть, давай, блин, с твоими патлами что-нибудь сделаем, ю ноу? Всё-таки на культурное мероприятие чешем.
Он ловким движением игриво поддел прядь Яшкиных волос, которые рыжим крылом взметнулись вверх и аккуратно опустились обратно, усмехнулся, зачем-то провёл ладонями по чужим плечам, точно разглаживая на них костюм, легонько хлопнул по предплечьям и, улыбнувшись в зеркало, направился прочь из комнаты. А Шершанский так и остался стоять у серванта, глупо пялясь в собственное отражение. Стало грустно. В такие моменты люди вообще-то целуются, а не в другую комнату уходят, Яша знает, он в фильмах видел.
Вскоре вернулся Роза, держащий в руках расческу и пару резинок для волос. Он подозвал Шершня к себе, указал ему сесть около дивана спиной к нему, а сам умостился на мягкую поверхность за товарищем. Аккуратно принялся расчёсывать Яшкины волосы, иногда касаясь теплыми сухими пальцами кожи его головы, отчего по спине у Шершанского пробегали толпы мурашек. Расчесав чужие волосы, Роза принялся ловко пропускать пряди волос меж своих пальцев, что-то осторожно заплетая. Яша понятия не имел, где тот такому научился, но ему это определенно нравилось.
— Да не вертись ты, блин, бедовый, — беззлобно и почти ласково приговаривал Роза, собственной рукой меняя положение Яшкиной головы.
Шершанский не привык к тому, что кто-то трогает его волосы, да и вообще хозяйничает на голове, поэтому очень быстро устал от этого занятия — внутри всё так и билось с требованием прекратить. Впрочем, Роза управился довольно скоро — как говорится, ловкость рук и никакого мошенничества. Напоследок что-то поправил, зачем-то провёл рукой по голове Шершня и заявил:
— Ну всё, блин, готовченко. Вообще принц, нахрен. Все малышки, блин, твои будут, я тебе кричу, ю ноу, блин.
Яша едва слышно хмыкнул и поднялся на ноги, не глядя на товарища. Не надо ему, чтоб малышки были, он к Розе хочет — обниматься, ластиться. Подошёл к серванту и уставился на своё отражение: на его голове красовались две рыжие косички-дракончики. И впрямь неплохо выглядит.
— Ты кстати, это, — вдруг заговорил Роза, уже стоя в дверном проёме, — давай там, блин, готовься, сейчас погоним уже на вечерину. И очочки свои сними или хоть наверх задери — глазёнки проветрить.
Он скрылся в коридоре, а Яша послушно поднял очки, оставляя их на голове — снимать не хотел, как-никак единственное, что на сегодняшний вечер осталось в нём от привычного самому себе Яшки Шершанского.