nice one, james

«Он не Джеймс».       Голос Молли Уизли, по-матерински обеспокоенный, звучит в голове у Сириуса. Снова и снова, как заевшая пластинка. Он не Джеймс, тра-та-та тра-та-та, он не Джеймс. Сириусу хочется поделиться со всеми невероятным секретом: никто не Джеймс, кроме Джеймса. И Джеймс уж точно не стал бы смерять его взглядами, на которые теперь не скупились остальные. Робкими, задумчивыми, настороженными. Все, кроме Гарри, и в этом они с ним чертовски похожи. Одно из сотни других сходств, которые Сириус разрешает себе замечать, жадно впитывая всей поверхностью бледной, как пергамент, кожи. «Он не Джеймс».       Сириус знает, знает, знает это, и повторяет себе раз за разом. Поучает себя, как Люпин, одергивает, как Муди, и часто заставляет Бродягу внутри вставать в защитную стойку и скалить зубы. Не-под-хо-ди. У пса опасный оскал, поэтому руки Сириус всегда держит за спиной, и смотрит одними глазами.       Глаза — это единственное, что у Гарри чужое. Ее глаза, цвета пронизанного солнцем болота, умные и большие, доверчивые, как у лани, лесные глаза, взгляда в которые Сириус стыдливо избегает. Ему кажется, что в этих глазах обман и подвох, в прошлой жизни эти глаза никогда не смотрели на него так. С таким обожанием, с такой любовью, с бесконечно льющимся из самой своей глубины теплом. Так они смотрели лишь на одного человека, и в этом Бродяга с Лили, пожалуй, были слишком сильно похожи.       Блэк догадывается, что все это неспроста. Ничего в мире не делается просто так, и двое утопающих непременно найдут друг друга в огромном черном океане. Разделят общее горе и общую радость, которые Сириус в собственной голове давно нарёк знакомыми «Джеймс» и «Поттер». Он видит это в её Гарри глазах и наполняется весь целиком едкой досадой и горькой виной, что потерял, не сберег, упустил. «Он не Джеймс».       И Сириус очень старается убедить себя в том, что Гарри это понимает. Знает правду где-то в глубине разодранной на грязные клочья души, но даже себе не хочет в ней признаваться. Лишь пытается обуздать свою жадность и делится тем, что от него осталось.       «Джеймс любил виноградный сок, рано просыпался, никогда не прогуливал трансфигурацию гладил всех кошек в замке вечно терял очки». Джеймс пах, как солнце, Джеймс был домом, а теперь им обоим, Сириусу и Гарри, больше некуда возвращаться. «Он не Джеймс».       Но почти становится им. Когда обнимает крепко, ерошит волосы и задумчиво смотрит в тарелку. Когда стоит рядом, смеется и приходит к Сириусу в спальню после плохих снов. Когда засыпает рядом с ним почти моментально. Когда в закрытых глазах больше нет Лили.       Спит так же крепко, как всегда спал Джеймс, и не слышит, как Сириус, точно пёс, воет, воет, воет в подушку, глотая соленые слёзы и запрещая себе касаться его черных, как смоль, волос. Когда выпускает наружу из самого центра слабой мальчишеской груди огромного светящегося оленя, гордого и рогатого, Сириусу ничего не хочется так сильно, как броситься под его раздвоенные копыта. Пропасть на том же самом месте.       Лишь бы только не видеть больше никогда.       Лишь бы только Сохатый остался последним, что он увидит. «Он не Джеймс».       Но становится им в по-могильному темном Отделе Тайн. Делается из мальчишки мужчиной, сильным и смелым, расправившим плечи. Становится своим отцом, которого не знал никогда и которого Сириус от разъедающего нутро нежелания делиться так и не смог ему заменить, и где-то внутри, под самыми ребрами, под чернильной паутиной, под неудобным пиджаком вспыхивает, оживает что-то умершее пятнадцать лет назад.       Бок о бок с добрым другом, братом, вечной любовью, бок о бок с Джеймсом. Бок о бок с Поттером.       Сириус смотрит на него, когда раздутое мехами азарта пламя вдруг снова тухнет, спотыкается и тянет Бродягу назад.       Смотрит и видит Джеймса, а затем навсегда закрывает глаза.