Оглушительный тяжёлый ливень в очередной раз тушит сигарету, не давая и дважды затянуться. Чонгук хмыкает, выбрасывает сигарету и открывает насквозь промокшую пачку, пересчитывая оставшиеся никотиновые свертки — пять. Он поджимает губы, закусывая их изнутри и прячет пачку в карман темно-синих джинсов. На календаре, кажется, октябрь. Или уже ноябрь. Чонгук давно перестал считать дни и следить за датой: все дни, недели, месяца, всё слилось в одно мутное шоу, где есть только красное полусладкое, сигаретный дым, следы от зубов на шее и жжение в лопатках из-за бетонной стены, побелённой в какой-то кислотный. События тоже смешиваются и стираются; провалы в памяти стали обычным делом, как и расплывчатая пелена на событиях предыдущих дней.
Чон подходит к круглосуточному ларьку и смотрит на наручные часы, вспоминая, что они не идут уже... неделю? А, может, несколько месяцев. Похуй. Парень уже механичным движением достаёт чёрные очки и цепляет их на переносицу, чтобы скрыть свой собственный космос, расцветший под правым глазом. Он ерошит мокрые волосы прокуренными пальцами и заходит в магазин, чёрным пятном плывя между стеллажей. Снова забывает, как берет бутылку их любимого красного полусладкого, как расплачивается, как вообще домой доходит. Снова все события покрываются мутным стеклом и заплывают ржавчиной, закрывая доступ, да и похуй на них.
Чонгук стаскивает с ног ботинки и идёт в сторону небольшой кухни, по пути закинув промокшую куртку в ванную. На кухне, освещённой лишь светом луны, которой удалось проскользнуть с улицы, на диване сидит Тэхен, откинув голову назад и часто облизывая губы. Младший сразу понимает, что тот снова под кайфом и морщится от не совсем приятных последствий, которые вспыхивают в затуманенном сознании будто сигнальные огни. Чонгук подтягивает рукава совсем не сухой толстовки до локтей, обнажая на левой руке татуировку обвивающего сухожилия ядовитого плюща: должна скрывать шрамы, но как скрыть то, что постоянно возобновляется? Он открывает тумбочку, наощупь ищет штопор, разрезая тишину кухни негромким биением столовых приборов друг о друга, найдя нужную принадлежность, он закрывает тумбочку и возвращается к вину. Со стеклянным взглядом открывает бутылку и делает глоток прямо с горла. Он чувствует дыхание на своей шее и периферическим зрением замечает отсутствие Тэхена на диване, прикрывая веки и тихо усмехаясь.
Звон битого стекла раздражает барабанные перепонки, когда его резким движением впечатывают в ту самую кислотную стену. Взгляд ползёт к белому потолку с жёлтыми пятнами и плесенью, а толстовка летит на пол. Чонгук чувствует, как кожу на боку рассекает осколок, смоченный в разлившемся вине, но не ощущает боли, лишь то, как тёплая струйка крови стекает вниз и прячется за поясом джинс. Ким становится на колени, размазывает алую вязкую жидкость ладонями, проходится языком, собирая вкус солёного железа. Он наносит новые размашистые порезы поверх старых, языком очерчивает еле заметные кубики пресса, присасывается к самому глубокому из порезов. Наполняет себя вкусом, который глубже и многослойнее любых красных вин. Поднимается обратно и своими грозовыми радужками, завешенными пеленой кайфа, сканирует карие глаза напротив: роговица застеленная слезами, но веки абсолютно сухие, потому что лучше уничтожить свою нервную систему и сожрать собственную глотку, но не показать собственную уязвимость и жалость.
Впивается в губы грубым поцелуем, забирает весь кислород из лёгких, вместо этого их расплавленным свинцом наполняет, заставляя задыхаться; языком вылизывает рот и толкается в горло, глотку изнутри вылизывая, проходясь по каждой неровности, давя на корень языка Чонгука и ощущая толчки горла. Он терзает губы до кровоточащих ран и упивается, получая такую же животную грубость в ответ. Чон ощущает сомкнувшиеся длинные пальцы на собственной шее и рвёт губу своего партнера, чувствуя, наполнивший ротовую полость, вкус чужой крови. Его прикладывают затылком о ненавистную стену, вызывая головокружение, а затем разворачивают к ней лицом.
Кислотный цвет раздражает роговицу и Чонгуку приходится опустить веки, только бы не видеть больше его. Тэхен стаскивает с младшего джинсы даже не расстегнув ремень и болезненно проходится по чужому возбуждения, заставляя того ещё сильнее зажмуриться; белье отправляется следом, а затем боль острой вспышкой проходится по телу, так как в него врываются насухо и без всякой подготовки. Без сомнений, это доставляет дискомфорт обоим. Без сомнений, у Тэхена сегодня был омерзительный день. Без сомнений, и наркотики сыграли свою роль, из-за чего тот сейчас срывается на Чонгуке, выплескивая на него весь букет своих негативных эмоций. Ким вколачивается в тело, чувствуя хлюпающий предэякулят вперемешку с кровью, наблюдает как его колом стоящий член исчезает между ягодицами. Тэхен прижимает его за затылок к стене, а вторую руку перемещает на низ живота, заставляя оттопырить задницу. У Чонгука подкашиваются ноги, Тэхен это чувствует — он выходит и разворачивает парня к себе, беря под ягодицы и поднимая над полом. Чонгук чувствует стекающую по внутренней стороне бедра вязкую жидкость, которая из-за смены положения капает на холодный кафель. Ким ловит стоны-крики с чужих губ грубым поцелуем, продолжая драть парня под собой, упиваясь его жалобным видом. Лопатки трутся о стену до крови — шипение, зубы партнера смыкаются на ключице — вскрик, чужой член проходится по простате — стон чистого удовольствия.
Они давно не думают о последствиях своих действий — внутри давно всё разлагается, распространяя запах гнилой плоти. Внутри они мертвы уже долгие годы, так какая разница, что делать с внешней оболочкой? Каждый готов принять матушку-смерть, когда та наконец-то постучится в дверь из-за заболеваний, передающихся половым путём, заражения крови или банальной простуды. Это тот самый редкий случай, когда ты слушаешь песню только ради того, чтобы она закончилась.
Ещё несколько толчков в, почти отключающегося из-за пальцев на шее, парня и Тэхен кончает внутрь, медленно разжимая ладонь. Он опускает хватающего воздух Чонгука босыми ногами на холодный пол и, надев брюки обратно, садится на диван, вытягивая ноги на стол напротив. Чонгук по стене сползает на пол, одну ногу сгибая в колене, а вторую вытягивая. Парень обхватывает ладонью член, игнорируя липкую лужу под задницей, и быстро надрачивает. Дым тэхеновой сигареты медленно, но верно заполняет небольшую кухню, а Чон кончает себе в кулак, прикрывая веки и прислоняясь затылком к холодной стене.
— Что опять произошло? — тихо спрашивает Чонгук. Он скидывает штаны полностью, морщась от раздражающего барабанные перепонки звука бьющейся о кафель пряжки ремня.
— Как обычно, — хрипит в ответ Тэхен и выдыхает очередной клубок седого дыма, узорами струящегося к грязному потолку. Чонгук хмыкает: как обычно — это очередной хуёвый день на ненужной работе, которая ни пользы, ни денег не приносит.
Чон принимает предложенную Тэхеном сигарету — косвенный поцелуй, — и глубоко затягивается, пуская горький дым в легкие, а после медленно выдыхая через ноздри. Никотин кружит голову, расширяет сосуды и расслабляет тело. Горло больше не дерёт кашель от воздержания и юноша делает ещё одну затяжку, наблюдая за тлеющим кончиком сигареты, после чего передаёт её обратно владельцу. Пепел успевает упасть с кончика, останавливаясь на коже обнаженных бёдер, но Чонгук ничего не чувствует, абсолютно. Лишь хмыкает, смотря на жалкую пылинку и стряхивает на кафель.
Тэхен тушит окурок о деревянную поверхность стола и поднимается, легко покачнувшись на месте из-за всё ещё действующих на разум таблеток. Чонгук снова ощущает холодные длинные пальцы на шее и подаётся вперёд, подставляясь под поцелуи-укусы.
Они перемещаются в спальню и Чонгук снова ловит себя на мысли, что ничего не помнит. Он ставит Тэхена в коленно-локтевую на небольшой старой кровати и резко врывается в чужое тело, вырывая грудной стон; тот сжимает его в себе, делает волны позвоночником, подстраивается. В Чонгуке взрываются фейерверки неописуемых эмоций: он закатывает глаза, заламывает брови, вбиваясь в тело под собой и упиваясь чужой болью и податливостью. Завтра, когда наркотическая пелена спадёт, Чон больше ничего не вспомнит. Не вспомнит эту ночь, прикосновения, стекающую с его свежих ранений на белоснежные простыни кровь, хрипы, коктейль своей-чужой боли, поцелуй со вкусом солёного железа.
Они меняются несколько раз за ночь: Тэхен то податливый, то требующий; Чонгук забирает всё и не меньше отдаёт взамен. Ким лежит на спине, закинув ноги на плечи партнёра, не чувствует рук, только верёвку, натирающую запястья. Та впивается в кожу, раздражает; рука, сжимающая шею и перекрывающая доступ к кислороду только усиливает остроту непередаваемых ощущений.
Перед глазами пятнами потухает свет, а в голове гудит от сильного удара о поверхность. Тэхен предпочитает брать стоя, вжимая партнера в шершавую стену, ковыряя только запекшуюся кровь на боках и разрывать так и не успевшую затянуться кожицу на губе. Чонгук ломает ногти и стирает ладони в кровь, скребясь о стену и выстанывая. Горячее «глубже, Тэхен», полоснув по натертым запястьям старшего. Громкое «грубее, Тэхен», когда тот трахает его на весу перед треснувшим зеркалом в прихожей. И сладкое «научи меня дышать заново, Тэхен», когда тот наконец-то решает выбрать кровать и сжимает руками чонгуковы бёдра, заставив обвить ногами свой торс.
Они меняют маски, играют роли, притворяются. Не насыщаются друг другом, соревнуются, кто больше боли принесёт: кто глубже полоснёт чём-то острым, сильнее сожмёт пальцы на чужой шее, мечтая услышать заветный хруст и также сильно желая никогда его не слышать. Несколько раз за ночь души дьяволу, в лице друг друга, продают — уже не разберёшь, где чья.
Изнемождённые отключаются под утро на пропитанных спермой, кровью и болью простынях, сжимая в руках единственное, что у них осталось — друг друга.
🖇 🖇 🖇
Этой ночью Чонгука заполоняли мысли, забрав контроль над душой и всем телом, что аж воздух из лёгких убывает. Ему тревожно донельзя, он склоняется в поисках способа выбраться из себя, поставить на паузу свою судьбу, которой лет двадцать (или больше?).
Он поднимается с постели, бросает взгляд на окно, за которым очередное серое утро с приторной нежностью приглашает в свои ледяные объятия. Стены будто жмут и толкают друг к другу, заключая в тесную ловушку. Издеваются будто, заставляя Чона усмехнуться от собственного жалкого вида.
Из ванной доносится звук разбивающихся о кафель струй воды и Чонгук дёргает ручку на себя, открывая дверь с тихим скрипом. Проникает в помещение призраком, быстро скользит взглядом по уже хорошо знакомой фигуре за шторкой и останавливается. Опирается на раковину и поднимает взгляд на запятнанное зеркало с множеством мелких трещин; видит пустые глаза того, чья гробница черепа стала прекрасной мишенью для ужасных ядовитых раздумий, тревожных мыслей, которые настигали неожиданно и уходили скоропалительно, отрывая частичку гнилой плоти с хрустальных костей. Как чума, как обсессия — также безотбойно и клейко, также разливается по мозгу молниеносно и уничтожает безжалостно.
Вода стихает и Чонгук опускает голову не в силах сопротивляться желанию отвести взгляд от уродливой картины. Позади слышатся шлепки босых ног о пол, а затем чонгукова футболка намокает от прижавшегося со спины Тэхена. Старший пробирается руками под ткань, оглаживает подушечками зарубцевавшиеся ранки на боках, ногтями сдирает запекшуюся кровь, а губами скользит по шее. Зубами прикусывает кожицу за ухом и языком чувствует медленную пульсацию артерии.
Чон сплетает пальцы с чужими ледяными и поднимает взгляд обратно.
Скоро придёт новый день, с которым тревожность и безысходность только расцветёт. А пока Ким заставляет его склониться, не отрывая взгляда от зеркала, в котором уже две потерянные друг в друге души. Языком скользит по линии позвоночника, пальцами давит на синяки, в каждом из которых целые вселенные со своими историями расцветают. Проникает в родное тело тягуче медленно, заставляет смотреть на картину, которая на роговице отпечатается, и днём, и ночью преследовать будет.
Чонгук часто облизывает сухие губы, проходясь языком по шершавой корочке на разодранной губе и считает, сначала непривычно медленные движения внутри, вскоре переходящие в размашистые и грубые движения. Снова пальцы на шее и порезы лезвием на ключицах; закапанный кровью кафель и алые разводы на грязных стенах. Грубая ладонь на его члене, ускоряющая процесс и помогающая кончить одновременно.
Всё зря, воздух убыл, последние молекулы на исходе. Завязывая шнурок на спортивных штанах, Чонгук открывает дверь и оказывается на балконе: пустой район без людей, опасливые тени и размытые силуэты, беспросыпная тишь и новый воздух, поглощаемый целыми глотками.
Бесстрастное спокойствие, охватившее мёртвый мир, проникло и в него.
🖇 🖇 🖇
Внутреннюю гниль никакой красотой, смазливой мордашкой, красноречивостью и приторной улыбкой не завуалируешь. Сколько бы человек не пытался себя изменить, всё равно вместо перемен просто будет мотать себя из одной красивой фольги в другую. Но гниль-то штучка капризная, осязаемая и едящая. Она каждый твой новый целлофан из всего «прекрасно» в клочья разорвёт, вернув на своё законное место табличку: «хеей, гляньте! я моральный урод ;)».
Ты или гниль, или да, тут, дамы и господа, даже превенции нет. Да и вообще, люди не меняются, только свои красивые бумажки меняют, как только те разлезаться начинают. Вот такие вот невкусные и тухлые пироги.
Мёртвый холод окутывает продрогшее тело, сгребает в охапку в свои колючие объятия, ледяными пальцами стискивает лёгкие, сужает сосуды, щекочет, просвечивающиеся сквозь промокшую футболку, рёбра. Чонгук открывается дождю, позволяет морозу проникнуть в себя и стать его лирическим концом.
Сегодня парень всё-таки взглянул в календарь, на нем не ноябрь даже - середина декабря. Время пролетает пулей мимо кружащегося в одиноком вальсе Чонгука. Но он не одинок, нет, никогда не был. С ним его личное чудовище вальсирует, на ноги не наступает, так ещё и спину ровно держать напоминает.
Психологи, «британские учёные» часто талдычат, что нужно дать своему страху имя и в своём воображении подружиться с ним. Вуаля, вам стало легче!
Возможно, Чон справился с домашней работой, украсив свою ангедонию и вечный упадок сил бантиками, рюшками, мишурой и разноцветными гирляндами в форме сердечек, а на макушку поместил праздничный колпак, но «британские учёные» проебались в этот раз и ему легче не стало.
Чудовище осталось чудовищем, к тому же, снаружи теперь лишь затенённые чувства, через которые настоящая личность не просачивается, не показывает то, что он на самом деле переживает.
Но там, внутри, эмоциональная буря, сносящая рёбра и связывающая в узлы каждое нервное окончание. Он причиняет себе боль, ломает тело и в порошок стирает психическое состояние. В моменты ошибок, неудач щипает, режет, рвёт, крошит; микро-побои собственного производительства, синяки, царапины, трещины на хлипких костях и углубления от хлыста фантомно на собственной коже всё время чувствует. От такого не избавиться: щеки горят психологически от «отрезвляющих» пощёчин больше, чем запястья от лезвия. Живет с чувством тяжелой совести и ущербности. А ураган снова надвигается, заставляет легкие схлопнуться и ставит на острые хворые колени всего Чонгука.
Редкие звуки автомобилей, которых не было видно, начали доходить до района. Молчаливый танец с монстром заканчивается и Чон провожает взглядом его спину, улыбаясь себе под нос — знает, что тот не уйдёт далеко, не бросит.
Он весь промокший, но более счастливый отворил дверь и вошёл в дом, где вольно гуляют его кошмары, но шугаются его с большей силой.
Он откидывает куртку куда-то на диван, оставив грязные и мокрые кеды в коридоре и сразу идёт в спальню. С полки берет давно приготовленное лезвие, случайно режет большой палец, но даже не чувствует. Садится на скомканные простыни и улыбается, хотя и не помнит, как они с Тэхеном тут вместе проснулись.
Лезвие проходит по уже слегка стершимся чернильным узорам, оставляя за собой зияющую кровавую трещину. Это мало чем помогает, но хоть позволяет почувствовать себя живым ненадолго. Поверх старых шрамов и более новых, ещё не заживших, наносятся совсем свежие глубокие ранения. Кровь капельками выступает на порезах и размазывается вслед за лезвием, медленно течёт по коже. Чонгук останавливается только, когда первая капля пачкает светлые джинсы; он смотрит на очередной шедевр и откладывает лезвие.
Входит в ванную, щёлкнув выключателем и останавливается напротив зеркала. Внимательно всматривается, боясь встретиться взглядом с чудищем - и встречается. Долго смотрит в мрак позади, бегает неспокойным взглядом, но в отражении — только он.
Залезает в горячую ванную, которая из-за руки окрашивается в бледно-розовый и улыбается, опуская веки. Слышит звук отворившейся двери в ванную и открывает глаза, наблюдая, как Тэхен медленно стаскивает с себя мокрую от ливня одежду и забирается к Чону. Смотрит на новые порезы, но ничего не говорит, лишь усмехается и притягивает парня к себе, чтобы скользнуть меж его губ языком.
Целует и насаживается, позволяя Чонгуку членом растягивать его изнутри, наносить микротрещины, причинять боль, от которой оба в восторге.
Младший прикрывает глаза и рвано выдыхает, двигаясь бёдрами вверх и полностью входя в Кима. Вода выходит за бортики, затапливая пол и соседей внизу. Здоровая рука Чонгука сама тянется к шее партнера, смыкаясь на ней, легко придушивает, царапает нежную кожу и помогает двигающемуся на его члене парню, делая круговые движения бёдрами и ритмично подвиливая. Тэхен кусается и снова сдирает корочку со свежих ранений; языком чужую глотку вылизывает, сосет язык, разрывает губы, насыщаясь любимым вкусом чужой крови. Доводит до пика, сжимая его в себе и убирает руку со своей шеи, вместо этого сжимая собственные пальцы на чонгуковой.
— Я люблю тебя, — шепчет хрипло и целует слишком отчаянно, забирая быстро сокращающийся воздух из чужих лёгких. Душит, сжимает пальцы сильнее, слушает чужие хрипы и уже не оставляет веки сухими, позволяя хрустальным слезам дрожать на щеках, а затем падать в воду. Видит, как тело обмякает и оставляет последний поцелуй на холодных губах, перед тем, как Чонгук уходит под воду.
— Я скоро к тебе, — внутренности плавятся из-за яда, по венам-артериям будто кислоту пустили, мышцы изнутри разъедающую, которая вместе с моральной болью контраст создаёт. Он вылезает из ванной и вытаскивает Чонгука, садясь на пол и прижимая мертвого парня к себе.
Наконец, они гниют не только внутри.
