Налево пойдешь

— …Но если ты хочешь стать популярным в Инстаграме, то нужно, разумеется, фотографироваться в правильных позах, например… — Коленно-локтевой, — вставляет Жан-Жак свои пять копеек в пьяную болтовню Криса. Юра ржет. — …Подбор одежды тоже важен. Лучше всего на фото будут смотреться… — Трусы с надписью «Сантехник с самым большим инструментом», — снова вклинивается Джей-Джей. Джакометти как ни в чем не бывало продолжает втирать Юри премудрости ведения социалок, которые ему нахрен не упали, с подачи Криса — тем более. Все же отлично знают, как он ведет Инстаграм: время от времени вбрасывает провокационные фотки, которые удаляет через несколько минут. За эти несколько минут фанаты успевают наделать скриншотов — и они гуляют потом по всему интернету. Такая себе веселенькая игра, заставляющая подписчиков следить за его обновлениями с рукой на пульсе. Одно время в адрес Джакометти прилетали шуточки разной степени обидности, но быстро стало не модно. О чем Джей-Джея никто, видимо, не уведомил — вот и шутки-хуютки о некоторых Крисовых снимках. Впрочем, сам Крис одарил его улыбкой целых два раза. Остальные проигнорировали, как игнорируют классную песню, когда она приедается. А Юра вот два раза заржал. Потому что когда ты в зюзю — даже пальчик смешным будет, особенно если пошевелить. Ну и вообще Жан-Жак стал подозрительно прикольным. Волосы отпустил немного, собирает их в небольшой хвостик, который кажется колючим на кончиках. Пахнет от него теперь интересно, не хвоей, которая ебашит в нос и навевает мысли об освежителе в туалете, а чем-то пряным. Еще б Юра разбирался в ароматах. Но ему такой запах определенно по нраву. А голос у него всегда такой был? Каждая фраза — независимо от ее смысла — как обещание, что с ним можно сбежать из дома, захватив только документы и деньги на один обед в Маке, — и быть счастливым. Голос «я такой охренительно дерзкий, но с тобой я буду самым нежным любовником». Это же от бухла, да? От того, что Отабек сейчас на другом континенте, от того, что еще до начала соревнований все стало как-то напряженно и близости (во всех пониманиях этого слова) давно не было. Молчаливый Отабек в последние четыре месяца молчал еще больше. Ремиксы перестал для него записывать, не рисовал смайлики на запотевшем зеркале в ванной, когда знал, что Юра пойдет мыться сразу после него. Он сам, конечно, тоже не святой. С ним, наверное, трудно сосуществовать на постоянной основе: общая квартира, общий каток, общие друзья — все приправляется Юриными нервами. Не такими, как лет в четырнадцать-шестнадцать, но все же досаждающими. Скорее всего. Отабек никогда не жаловался на это. — Предлагаю ввести правило: за всех платит тот, кто занял первое место, — говорит Витя, появляясь возле стола. Рубашка у него мокрая: не то забрызгал, когда умывался, не то отмывал с нее рвоту. Юри бурчит, мол, ты же знаешь, как на тебя действует алкоголь, так что попытка Никифорова соскочить с темы проваливается. Но Юра все равно показывает ему профилактический фак. Ебал он платить за кого-то, особенно за Витька, Юри и Криса, которые ушли из фигурного катания. Но ездить по соревнованиям им почему-то в кайф. А Юра еще в пятнадцать решил, что когда не сможет кататься — порвет со спортом полностью. — Выпьем за еще один пережитый нами Гран-при. — Джей-Джей поднимает стакан с последними глотками виски. Раздаются редкие удары стекла о стекло, кто-то пьет не чокаясь. Юра поднимает коктейль слишком поздно и чокнуться не успевает. А почему-то хотелось — именно с Жан-Жаком. Хрен знает почему. Все вялые уже, амебные. Разговор не вяжется, а Джей-Джею явно хочется: несколько раз открывает рот, но ничего не произносит. Потом все-таки изрекает невпопад: — А было бы реально неплохо, чтобы платил победитель. Мы тут много выпили. Юра показывает фак и ему, а он перехватывает его руку и опускает на столешницу с облезшим лаком. Смеется — вот уж точно пальчик покажи и даже шевелить не надо. Юри просит официанта принести счет. Юра понимает, что посчитать в уме, на какую суму он налакался, сейчас не сможет. Калькулятор в помощь. Телефон завален уведомлениями: его поздравляют с золотом. Разбирать сообщения нет никакого желания, так что он открывает только два из них. СМС от дедушки: «Я так тобой горжусь, Юрочка. Не только тогда, когда ты занимаешь призовые места. Я всегда тобой горжусь». Он не умеет писать СМС, но иногда они от него приходят: просит соседку набрать под его диктовку и отправить. А открывать умеет, поэтому Юра нащелкивает ответ: «Без тебя у меня бы ничего не получилось. Скучаю». Второе сообщение — в мессенджере, от Отабека. «Все поздравляем с победой, передаем виртуальные объятия». И фотография его большой семьи, все улыбаются, а Отабека в кадре вообще нет, значит, он фотографировал. У Юры какое-то неприятное послевкусие от сообщения, на которое он даже не отвечает. Оно какое-то безличностное, дежурное, оно не «Я, Отабек Алтын, поздравляю тебя, своего любимого бойфренда, и передаю виртуальные объятия». Особенно неприятно на фоне того, что он не поехал с ним на финал. Да, в финал не вышел, но можно было бы поддержки ради… А он из Франции сразу направился в Казахстан. Юра думал, что понимает его: с родней сто лет не виделся, соскучился так, что больше не смог терпеть. Нормальные человеческие чувства — Отабек не человек, что ли? Однако сейчас Юре кажется, что ему просто стало плевать на него и их отношения. Человек, ага, тоже имеет право перегореть. Но все равно горько, даже с пониманием, что так в жизни бывает, люди сходятся и расходятся, находят других — и все повторяется. Приносят общий счет. Он пялится на названия напитков и цены рядом, слабо соображая. Что ему надо приплюсовать, что умножить? Усталость и выпивка сделали свое дело. Наверняка в сообщении дедушке куча ошибок. На столе уже лежит приличная кучка купюр, ждут только его. — Помочь? — спрашивает Джей-Джей и подтягивает чек к себе. Следит пальцем по строчкам, тыкает в экран смартфона, а затем показывает Юре экран с получившейся суммой. Кивнув, Юра отсчитывает деньги. В кошельке натыкается на совместную с Отабеком новогоднюю фотографию. Спешит закрыть кошелек и сунуть в рюкзак. С глаз долой — из сердца вон. Думать о том, что их отношениям крышка, не хочется. Думать о том, что он взял золото, не можется. В голове муть какая-то. Он болтает трубочкой в стакане, который стоит перед ним уже хрен знает сколько времени, и не сразу замечает, что их компания начала редеть. Надо и ему поднять задницу и пойти в отель. Но сначала — отлить. — Последите кто-то за вещами, я сейчас вернусь, — бросает Юра и направляется в туалет, который совершенно не сочетается со стилем бара. Отделка под мрамор, золотистые краны и ручки — может, когда-то это и считалось стильным, но не сейчас и точно не в контексте основного помещения, которое в дереве и кожзаме, с атмосферными потертостями и черной доской, на которой можно что-нибудь написать или нарисовать мелом. Зато горячая вода в кране есть — приятный бонус в условиях пробирающей холодом до самых внутренностей погоды. Когда он возвращается — за столом только Леруа. Пересел к его рюкзаку, грызет трубочку от его же коктейля. — Ты допил мой мохито, — констатирует факт Юра. — Во рту пересохло. — Надо мне было в него плюнуть. — Да пофиг. Джей-Джей не спешит вставать — и Юра тянется через него, чтобы забрать рюкзак и куртку. Никакого сексуального подтекста. Совсем никакого. Он пытается надеть куртку, но рука все время скользит мимо. И Жан-Жак снова ему помогает: возвращает в нормальное положение рукав, который оказался вывернутым вовнутрь. — Ты в норме? До отеля добраться сможешь? — В его голосе слышится искреннее беспокойство. — Смотря что считать нормой, — бурчит Юра. Застегивает куртку под самый подбородок — а Джей-Джей вдруг хватает его за плечо и прижимается губами ко лбу. — У тебя щеки красные, я подумал, может, температура, — поясняет он, прежде чем Юра успевает задать резонный вопрос. И тут же отворачивается, чтобы тоже одеться. На пути к выходу Юра останавливается возле доски и берет зеленый мел. Но в голове ни одной идеи, что можно изобразить, чтобы выразить себя вообще или в данный момент. Да и нужно ли? Все равно сотрут, чтобы другие посетители тоже смогли оставить память о себе — которую тоже вскоре сотрут. Джей-Джей явно не задается подобными вопросами и просто рисует корону розовым цветом. Юра откладывает свой мел и идет дальше к выходу. Толкает дверь, делает шаг в холод. Нет, на самом деле не так уж и холодно, точно не минус, но неприятно-сыро — самая мерзкая погода на свете. — Так что ты почувствовал? — спрашивает Юра шагающего рядом Джей-Джея. — А? — Когда мой лоб целовал. — Ну, не знаю. Трепет? — Я говорил о температуре. Горячий или нет? — Ты в целом или конкретно лоб? Ох уж эти двусмысленные фразочки. Почему-то Юра находит их диалог жутко забавным. — Лоб, Джей-Джей. — Лоб… не представляю! Никогда у меня не получалось таким способом определить температуру. — Тогда зачем… — начинает Юра, но замолкает. Не уверен, что хочет знать ответ. — Щеки у тебя, кстати, уже не красные. Может, и не были. Мне могло показаться, там свет такой был… — Когда кажется — креститься надо, а не целоваться лезть. — Ну какой это поцелуй, Юра? Я же не в губы. — Ой, да и слава богу. Слышал всякое о тебе. — Удиви меня. — Что ты целоваться не умеешь — вот что слышал. — Информация устарела, можешь проверить. Интересно, с какого перепугу его предложение выглядит таким привлекательным? Он истосковался по поцелуям, таким, чтоб долго-долго и сладко-сладко. А с Отабеком в последнее время получались только короткие чмоки по утрам и перед сном. Не круто, совсем не круто. — Ты хочешь… — говорит Жан-Жак — и Юре хочется завопить: «Да, я хочу проверить!» Но он на всякий случай уточняет: — Что я должен хотеть? — Мороженое. — В такую погоду? Нет уж, спасибо. — А мне чего-то сладкого хочется, только не могу понять чего. Но да, мороженое сейчас — не вариант. — У меня в номере есть конфеты с заспиртованной вишней. В дьюти-фри купил, думал стресс заедать, если не попаду на пьедестал. — Поделишься? — Ладно. Но ты со своей бронзой не заслужил утешительные конфеты. — Да и тебе утешаться незачем. — Только если ты подразумеваешь фигурное катание. — Выкладывай, что у тебя случилось. Юра молчит. Он не уверен, что Джей-Джей вообще в курсе их отношений. Они-то их не афишировали, но разве Отабек не мог рассказать ему по старой дружбе? — Так что, Юра? — Не лезь не в свое дело. — Как знаешь. Но, если захочешь, я могу протянуть тебе руку помощи или любую другую часть тела. В голове возникает неприличная ассоциация. Стараясь выразить голосом максимум возмущения (не слишком искреннего), Юра спрашивает: — Ты что, блять, имеешь в виду? — Я имею в виду ноги. Мы же фигуристы. А ты что подумал? — хитро интересуется Жан-Жак. — Иди нахуй, — говорит Юра, но нахуй тот не идет. Нет, Джей-Джей идет вслед за ним, через ярко освещенный холл отеля и по ступенькам на третий этаж. После прогулки, за которую Юра успел замерзнуть и протрезветь, тепло помещения воспринимается как благословение свыше. Он на ходу расстегивает куртку, и Жан-Жак делает то же самое. Как будто они уже любовники и спешат трахнуться. Включить свет в номере — и развеять мысли об этом. Хотя кто запрещает трахаться при ярком освещении? — Руки идем мыть. — Юра хватает Джей-Джея за рукав джемпера и тащит в ванную. Видит в зеркале, что на голове шухер, будто он не чинно в баре бухал, а провел целый день в парке развлечений. А у Леруа шухер по жизни. По обе стороны черепушки. — Ты чего лыбишься? — Увидел неописуемую красоту в зеркале. — Пиздец ты самовлюбленный. Миф о Нарциссе знаешь? Это о тебе. Жан-Жак неопределенно хмыкает, и Юра задается вопросом: он о себе говорил только что? Может, и нет — тогда он заигрывает с ним. Может, и да — тогда Юра хочет, чтобы заигрывал, когда он этого не делает. «Похуй, пляшем», — думает Юра, выходя из ванной и щелкая выключателем. Пытается выковырять из памяти, куда приткнул коробку «пьяной вишни». Вроде протрезвел, но мозги все равно соображают туго: слишком много переживаний в последнее время, слишком много всяческих вещей поважнее конфет. В конце концов они находятся в холодильнике. И логично ведь — положить их туда, чтобы не растаяли. Просто он сделал это машинально, когда заселился, не зафиксировав в памяти, потому что голова была забита другим. Джей-Джей полулежит на кровати, спасибо, что додумался разуться. Хотя он прилечь его вообще-то не приглашал. Ишь ты, ведет себя, как дома. Юра кидает ему коробку — и она шлепается на простыню рядом с задницей в темно-серых джинсах. А джемпер черный — лаконично так, только носки выбиваются из общей картины: они насыщенно-красные, но Юра — точно не тот, кто за них мог бы осудить, потому как сам цветные носки обожает. На нем вот сейчас зеленые с лимончиками. Жан-Жак снимает с коробки пленку, откидывает крышку и берет конфету. Юра думает, что стоит столбом и пялится на него, как будто он знаменитость какая-то. Нет, знаменитость, конечно, но для него не невесть какое зрелище. — Съедобно? Джей-Джей кивает и берет вторую конфету. Юра стаскивает утепленные слипоны, наступив на пятки, и тоже плюхается на кровать. Сладкого не хочется, но тупо сидеть — тоже как-то тупо, поэтому он все-таки решает попробовать, что же он купил. У него привычка: надкусить конфету — и посмотреть, что внутри. И знает же, что если начинка жидкая — замарается, и все равно не кладет в рот полностью, а делает укус. — Блять! — Что? — Ликер капнул на свитер. Жалко, блин: свитер классный, молочно-белый, пушистый, он его на голое тело носит, потому что приятно чувствовать кожей такой материал. — Застирай. — Я только разулся. — Ну давай я застираю. — Ты чего целый вечер рыцаря из себя строишь? — Пфф. Если тебя это напрягает, то я, так и быть, не буду помогать. Юра разрывается между «Не очень-то и надо» и вполне естественным желанием спихнуть работу на другого. Второе вскоре перевешивает — и он стаскивает свитер и протягивает его Джей-Джею. Из ванной слышится какое-то бормотание на фоне шума льющейся воды. — Ты что там пиздишь? — Говорю, он на ощупь, как кошачья шерсть. — Жан-Жак вешает свитер на спинку стула. — А ты прав. Потому он мне и понравился, где-то на подсознательном уровне. — Юрий Плисецкий со мной согласился. Бывают же на свете чудеса. Джей-Джей, севший напротив, усмехается и утаскивает очередную конфету. — А я должен ругаться с тобой из принципа? Нет, может, раньше так и было бы, но люди меняются, прикинь?! — Значит, сейчас ты не ругаешься просто из-за того, что человек не нравится? — Ну… Не так часто, по крайне мере. «Да и не то чтоб ты мне не нравился», — добавляет про себя Юра, понимая, что Джей-Джей тоже изменился за последние годы, на его вкус — в лучшую сторону. Не объективно — просто теперь он более созвучен ему. — В тебе добавилось злости и разочарования, — вырывается у Юры как продолжение мысли. Однако в отрыве от нее, для собеседника, который ее не слышал, — как минимум странно, а как максимум — обидно. — Вот как? — Жан-Жак поднимает бровь, явственно посерьезнев. — Это не упрек, если что, мне вообще так больше нравится. И не факт, что это действительно так, у меня просто такое впечатление сложилось по интонациям, мимике, всему этому дерьму. — Я тебе нравлюсь, хах? — Вырываешь слова из контекста, хах? — Перекривляешь меня, хах? — Уже не смешно. Серьезно. — А что это? Жан-Жак тыкает пальцем ему в грудь, там, где почти незаметный шрам. И как рассмотреть смог? — В детстве носился по двору, упал, напоролся на заборчик вокруг клумбы. Очень прозаично. — Больно было? — Наверное. Помню, что плакал. — Да я спрашивал, больно ли было, когда ты упал с неба. Что-то от прежнего Джей-Джея все же осталось. Огромный такой кусок. Все еще дурашка, только теперь улыбки не такие ослепляющие и взгляд тяжелее. С тем налетом секса, который Юре нравится до чертиков. Он бы мог подъебать, вспомнив Жан-Жаку несколько его самых эпичных падений. Но он этого не делает, не чувствуя потребности целенаправленно задеть. Вместо этого Юра говорит: — Я выполз из преисподней. Коленочки содрал. Джей-Джей снова усмехается и кладет ладонь ему на колено поверх голубой джинсовой ткани. Подвигается ближе, на мгновение касается пальцем второй руки голого живота. Юра в ответ просовывает руку ему под джемпер. Нащупывает пупок, обводит по контуру. Тянется к чужим губам, замирает в паре сантиметров от них. Если Жан-Жак сейчас что-то спизданет — все сломается. Пожалуй, так было бы к лучшему. Но он ничего не говорит. Наоборот, подается вперед и целует. И не врал же, хорошо целуется. Юра хватает его за затылок, прижимается к нему, потому что хочется сильнее почувствовать живое тело, потому что изголодался, потому что отношения с Отабеком явно изжили себя, а Леруа вот, рядом и какой-то уж слишком клевый. С хвостиком, который на самом деле оказался колючим на кончиках, с невысказанным предложением сбежать с ним ото всех, от старой жизни. Что ж, он и сбегает, не обдумав как следует решение, не просчитав последствия. Утром он все еще ни о чем не жалеет. В голове пусто, ни одной связной мысли. Разве что осознается, что за окном шумит город, что хочется есть. А больше — ничего. Телефон пищит, мол, ты заебал, заряди меня. Надо зарядить, правда. Юра выбирается из-под одеяла, к собственному удивлению, быстро находит пищалку и зарядку, сует в розетку возле кровати. Сообщений куча — не новость. Верхнее в мессенджере отправлено Джей-Джеем всего двадцать минут назад. «Захочешь позавтракать вместе — напиши. Жду до 10:30». Позавтракать — ничего такая идея, он бы умял сейчас двойную порцию омлета. «Ок. Зайди за мной после 10», — пишет Юра, рот которого уже наполнился слюной при мысли о горячем и сытном завтраке. Однако снова вылезти из-под одеяла так сложно, поэтому он возвращается к списку чатов, не слишком внимательно просматривая, что ему написали. Имя Отабека находится не сразу — чат с ним перебили менее важные для него люди. А он все-таки его парень. Бывший? Он пишет, когда приедет в Питер. Получается, что за семь часов до его прилета. Спрашивает, что ему приготовить и не купить ли торт, чтобы отпраздновать золото. А шампанское купить? «Я тебе кружку привезу» — и фотография кружки с кошачьей мордашкой для его коллекции кото-посуды. Становится горько, потому что в сообщениях Отабека чувствуется тепло, забота, любовь, которые он предал. Себя оправдать не получается, поэтому Юра думает: «Может, он все-таки талантливо притворяется?» Потом пишет, поддавшись порыву расставить все точки над «ё»: «Бек. Почему ты кинул меня перед финалом? Что у нас нахуй происходит?» Сообщение доставлено, но не прочитано. Гипнотизировать взглядом телефон нет смысла. Отабек может и не зайти в ближайшие часа четыре, мало ли, чем он там занимается. Например, тоже трахается с кем-то на стороне. Хотя скорее время с семьей проводит. Юра уходит в ванную, принимает душ и чистит зубы, мысленно матерясь, что паста, которую он купил в последний раз, перенасыщена ментолом и лучше бы он взял ту, что обычно, с травами. Потом сам себе одергивает: херня какая-то в голове, которая не стоит внимания. Возвращается к телефону, когда Отабек печатает сообщение. Ожидание — такой отстой. Как декабрь — сплошное ожидание новогодней ночи, но самое паршивое — это последние дни, когда чувствуешь, что совсем скоро будет куча вкусностей, куранты и шампанское, бьющее в нос, и ты разделишь радость праздника с близкими, но время издевается и тянет резину. Точно, декабрь же наступил, можно елку наряжать. Но, наверное, уже не с Отабеком. Юра зажмуривается и начинает считать вдохи-выдохи. На тринадцатом открывает глаза — сообщение уже на экране. «Извини. Мне стоило сказать все как есть, но я не хотел портить тебе настроение перед важным соревнованием». Юра готов к словам «нам надо расстаться, я больше к тебе ничего не испытываю». Но как он должен отреагировать на них? Проклясть, поблагодарить за лучшие совместные моменты, предложить остаться друзьями, молча кинуть в черный список? Все зависит от того, как закончит Отабек: предложит дружбу или еще что. Но экране совсем не тот текст, который Юра себе нафантазировал. «Я предчувствовал, что хорошего результата у меня в этом году не будет. Я больше к фигурному катанию ничего не испытываю. Но это важная часть моей жизни, так что мне нужно было все переосмыслить. И мне было бы трудно смотреть на других фигуристов, у которых все еще горят глаза, поэтому я сбежал. Да, я поступил некрасиво, эгоистично, ты остался без моей поддержки, но я бы в тот момент, даже находясь рядом, не поддержал бы нормально, а только испортил бы тебе настрой своей кислой миной». Юра пока не может полностью осмыслить прочитанное, кроме того, что отношения пока не разорваны. Продолжает расставлять точки над «ё»: «Какое-то дерьмо у нас началось до соревнований, не? Ты перестал калякать смайлики на запотевшем зеркале, мы сто лет не трахались» Ответ опять пишется долго до невозможности. Обычно Отабек печатает быстро и опечаток не делает — его суперспособность. В дополнение к тому, что он просто охуенный пацан. «У меня не было сил. Не только и не столько физических. Я решил, что это будет мой последний сезон, много думал, как всем сказать об этом и что меня теперь ждет. Нас ждет, Юр. Мы же теперь не будем вместе ходить по тренировкам. И, не знаю, может, ты разочаруешься (или уже разочаровался) из-за того, что я уже не тот Отабек Алтын: больше не герой Казахстана, ушел с позорно низкими баллами. Короче, не торт». Сообщение заканчивается скобочкой, которая типа улыбка, но от нее еще грустнее. Первое желание — сказать: «Нет, дурак, я все равно буду тебя любить». Послать стопицот глупых эмоджи: поцелуйчиков и разноцветных сердечек. Или вообще слепить из них какой-то рисунок — для максимальной концентрации милоты. Однако рука не поднимается сделать хоть что-то из этого. Он хорошо понимает Отабека, правда, и совсем не осуждает. Он его любит и хочет зацеловать в реальности, но… Имеет ли он право заверить, что все будет как раньше или еще лучше, если изменил ему? Имеет ли он право получать его любовь? Палец перемещается по клавиатуре, набирая: «Бек, я так хуево поступил, что сам бы предал себя анафеме», — и тут же вытирает, потому как звучит, будто он хочет признаться, что испачкал футболку, которую у него взял без спроса. «Я переспал с другим человеком» — тоже вытирается, потому что хочется добавить «пока тебе было плохо и ты беспокоился, как я отреагирую на твой уход из фигурки». И потому что это будет означать либо полный разрыв контактов, либо притянутый за уши компромисс, когда обоим будет хреново: Отабек будет ждать нового предательства, а он будет мучиться виной и ощущением, что не заслужил прощения. «Я думал, что нашим отношениям пришел конец, поэтому прыгнул в койку к Леруа». Юра удаляет и это предложение: не тешит себя мыслью, что это его оправдывает. Не оправдывает нисколько, хочешь шуры-муры с другим — будь добр сначала расстаться с нынешним парнем, он всегда придерживался такого мнения, только в решающий момент оно его не образумило. «Я был пьян, а Леруа воспользовался» — тоже херня. Юра мог бы послать его в любое время или просто сказать, что не свободен. Он сам поддержал его игру, и алкоголь к тому времени выветрился. Или все-таки кучу разноцветных сердечек? Притвориться, что он примерный мальчик, жить-поживать да добра наживать с Отабеком, который — все еще лучшее, что с ним случалось. «Я люблю тебя», — набирает Юра, подразумевая и «твой уход из фигурки не изменит моих чувств», и «я сделал это не потому, что разлюбил», и «ты все сделал правильно, а не эгоистично, потому что когда тебе плохо — ты и другому не поможешь, и свое состояние усугубишь», и «прости за то, в чем я не могу сознаться», и «ты не должен меня прощать за такое дерьмо». Но он не успевает нажать на кнопку отправки. В дверь стучат, а часы показывают 10:02. Джей-Джей пришел, ну да. Позавтракать вместе — хорошая же идея. Была. Юра не бежит открывать, даже не шевелится, чтобы не выдать свое присутствие. Нет его, пусть идет сам ест омлет. Нет его. Он за пределами пространства и времени, где нет никаких направляющих, и потому он не знает, что предпринять. Он заслужил оказаться на распутье, налево пойдешь — и любимого, и себя потеряешь.