***
Случилось это двадцать лет назад, И город был тогда таким же. Всех невинных знать и наказать, А меченых сделать еще ниже. Тогда у мафии был один парнишка, Он молодой, с огнём в глазах, Глава, хотя еще мальчишка, Но этому ребенку был неведом страх. На каждой казни он присутствовал, И выполнял он грязную работу, Головы тот скидывал в подвал. И в месяц раз объявлял охоту. Эта охота – судный день, Кроме мафии никто не защищён, Шоу по убийству людей, И лишь палач тут будет поощрен. Здесь был и победитель свой, А проигравшие попусту мертвы, Каждый отрывается с лихвой, И крови на руках своих полны. И все же такое становилось реже, Сие было не милосердия акт, Просто многие стали мешкать, И короля начал бесить этот факт. Русский придумал забаву – казино, Чтобы честной народ, повеселился. Начали проигрывать достоинство свое, Кто за долги убит, а кто-то просто спился. Самой дорогою ставкой, была жизнь, Отчаянные ставили её, чтоб отыграться, Поставив все, лишь подпишись, А проиграв, готов рабом остаться. Теперь это не человек, а биомусор, О которого с лихвой вытирают ноги, Он никто, обычный жалкий лузер, Над которым не смилуются боги. Здесь перепалки часто меж районами, Которые вновь регулирует мафия, Решить все можно золотыми жетонами, Секретов не раскроет типография. А юноша умный словно черт, Знает как юлить, где не стоит мешкать, Кого отправить в ночной порт, А чьей не верить "доброй" усмешке. Он словно проживал иную жизнь, И в те свои года был гением, Прозвали "Дьяволом" кажись, Создан прогибать он поколение. Такие тонкие черты лица ребенка, А волосы и кожа словно снег, Его одеть бы в распашонку, И совершить бы с ним побег. Но глаза, выдают его с лихвою, Он сильный и стальной тот человек, И самой жаркою весною, Создаст морозный лютый склеп. Серые стекляшки оценивают все, А кисть дает немой приказ. И человека кинули в костёр, Ледяного короля исполнили указ. На фоне этого был один персонаж, Он работал на мафию в баре, Вливался в местный антураж, Информацию добывал в разгаре, За стойкой барной наливает людям, И все выпытывает "что?" да "как?" Фин подаёт главе на блюде, Кто отдаст душу просто так. Он слабо говорил на местном диалекте, И явно был не здешний парень, Хорош в психологическом аспекте, Порой язвит, порою фамильярен. Он спокоен телом и духом, Не приторный своей манерой речи, Приятный голос подле уха, Такой, что не задует свечи. Но он имел азарт, что плохо, Ведь казино игра не для всех, Ему на это было всегда похуй, Уверен был, что ждёт его успех. Хладной король знал его в лицо, Всегда с ним был тот благосклонен, Мог одарить и золотым кольцом, А Фин был предан ему, столь покорен. И эта искренность порою подкупала, И так манили мафию глаза, Он мог бы сделать королевой бала, И началась бы благовения весна. Но этот мир прогнивший, жалкий, И бармен тут однажды проиграл, Переборщил, на выигрыш был падкий, Вот и словил тот от судьбы удар. И вот шло поражение, за ним другое, И отыграться боле он не мог, Отдавал тот свое, не чужое, И понимал, что перешёл порог. С лица младого лишь на мгновенье, Сползло спокойствие, за ним страх, И сбылось очередное поверье, Теперь он раб в мафии руках. Под головою Фина золотой ошейник, Длинная цепь тянется к трону, Отныне он не бармен, отшельник, Лишь пёс, стерегущий корону. Хладный король смотрит с усмешкой, Мол, доигрался, что теперь вопить, Мы можем выйти на пробежку, Коли тебе захочется отлить. Это было унижение, иль издевка, Но он кивает послушно головой, Цепь златая, лучше чем верёвка, Однако мысли не идут долой. Так поиграться, что теперь он пес, Абсурд и бредни, жаль, что явь, Ведь раньше он коктейли нёс, А теперь слышит:"Скажи гаф". Скандинав порою поражался, Что ребенок выполняет работу, Это не была грусть или жалость, А скорее подсознания забота. Но мафия такое неприемлит, Ведь строгость – главный эталон, Раздражает, когда пёс медлит, Ведь русский любит напролом. Фин замечает, что его сторонятся, Хотя казалось бы с чего? Таков приказ, остерегаться, Ведь в милости у главного. А Росс порою смотрит так влюблённо, Что лед проходится по спине. Босс так рычит? Определённо. Ведь холодно становится вдвойне. Но и самого проигравшего тянет, Словно ощущает запах короля, Вероятно за связь его завалят, Ведь это ребенок, а Фин просто ладья. Он ощущает на своих прядях, Прикосновение чужое к свету, Столь аккуратно водят, гладят, Словно вокруг никого нету. Мужчине помнится, как мальчик, Дёрнул цепь и прямо на себя, Послушно подошёл, как мячик, Потупил взгляд в пол, не на царя. За что его сейчас накажут? Иль может, просто захотят играть, Ему плевать, ведь как укажут, Так и обязан будет исполнять. На него смотрит явно хищник, Готовый целиком проглотить, Но это все еще мальчишка, Готовый тьму на свет пролить. Рабу непонятно, отчего же, Его владыка столь тосклив, И смотрит на него тревожно, Словно прощение просил. Но такового быть не может, Ведь Ледяной король, не эмпат, Любую тот проблему уничтожит, А подозрения, догадка, а не факт. Меж ними была бледая искра, Собою та, уничтожала тьму, В этой вечной мгле, она одна, Но её хватает, дабы осветить путь. Как оказались они в спальне, И почему глава нависает над ним, Одежда осталась в ванной, Теперь эти двое один на один. Шторы бархатные закрыли окна, В объятия постели шёлковой упали, Сейчас бы выпить одного до дна, И все бы об этом знали. Финн трогает младое тело, Ему разрешено в сей вечер, А кожа – млеко, так бело, Шрамы на ней остаются вечно. Короткие поцелуи по груди, А также руки сжимают бедра, Здравый смысл тут не найти, Главное держаться бодро. Но инициативу сию прирывают, Вновь дёргают за блядскую цепь, Позиции собственные меняют, Показывая, кто охотник, а кто цель. Рабу дано наблюдать, да слушать, А вот король растягивал себя, Стоны льются в чужие уши, А на детских тонких устах аскал. Презерватив и смазка на член, И господи, он трахает мафию, Не сказать, что этим он озабочен, Главное не попасть в картографию. Фигура молодого господина, Его голос и холодящий взгляд, Все словно из хрусталя было, И боле нет пути назад. Сливаясь в жарком поцелуе, Стремясь сожрать тогда друг друга, Им наплевать на всех халуев, Ведь наслаждение, общая заслуга. И пусть в главу входят, он ведет, И наплевать ему какая поза, По ценам жар его течет, Что лучше сей может быть грёзы. И прогибается спина подростка, Закусил губу, закатывает глаза, Рука царапает столь жёстко, Что на спине Фина не одна полоса. Так ноги раздвигались далеко не раз, Но только перед верной псиной, Сьему придет конец в определённый час, И Росс будет той еще скотиной. Было поверье, но люди считали сказкой, Что есть проклятия и на яву, И плевать насколько ты счастлив, Оно погрузит тебя во мглу. Все слышали в этом городе на ночь, Странное пение, скорее лунный вой, Уши закладывает, никто не мог помочь, Человеческий нарушен покой. А сказ о том бытовал в этом граде, Что жил когда-то беззаботно парень, Буянил тот в пьяном угаре, И всем он хозяин, всем он барин. Да его единою любовью, Был юноша постарше, друг, Готов он был платить и кровью, Лишь бы не видеть в нем испуг. Но глуп и слеп был хулиган, Перешёл он дорогу далеко не людям, Напакостив адским существам, Не знал, что с ним будет. Тогда ему даровали бессмертие, По факту клетка на тысячи лет, Но он не мог поверить в бытие, Ведь он клялся, давал обет, Что будет вечно с своим другом, И пусть их чувства разные, Но все это идет по кругу, Подобное, однообразно. Это проклятие касалось не его, Конкретно пострадал любимый, И стоило влюбить того, Как умирал, от боли невыносимой. И так уж боле лет двухсот, Глаголят про духа отчаяния, Им пугают, мол придет, И заберёт любое достояние. Только бессмертному это не нужно, Он в граде этом ищет феникса, Он пленный града, безоружен, И никуда отсюда не денется. А любовь возвращается вновь, Может быть другое имя, родители, Но остается та же любовь, И его убивают покровители. Русский знал, что это вновь случится, И он культурно сего ждал, Когда он сможет утопиться, Когда уйдёт он в свой астрал. Слуга на него смотрит с любовью, А господин отвечает тем же, Его сердце вновь наполняется болью, Он становится собою прежним. Фин весьма ласков, крайне добр, А русский, словно айсберг в океане. Их жизнь, лишь цирковой номер, Отточенный и вроде идеальный. На этот раз пёсик признается первым, И господин отвечает тем же, Но вскоре финн был расстрелян, Проклятие не будет мешкать. Впервые из серых льдин, Подданные увидели слезы, Он вновь проклят, вновь один, Ему не помогут угрозы. Мафия в одиночестве подле могилы, Сидит и смотрит на портрет, И вновь душу пронзают иглы, Ведь боле любви его нет. Теперь ему придется ждать, Пока растёт его партнёр, И снова видеть и страдать, Как на асфальте льётся кровь. Босс мафии ушел оттуда, Организация развалилась в миг, Теперь у руля другая вьюга, И кто ослушается – погиб. Серый кардинал, ничем не хуже, Устои те же, и права, Новая эра града в стуже, Никогда не придет тепло сюда.***
Допив уже третий бокал, Я оставляю чаевые, Такой конец, такой финал, Этой истории слезливой. Бросаю деньги бармену на стол, Ловлю твой удивлённый взгляд, Но сразу отвёл, устремился в пол, Ведь серые стекляшки, столь горят. Немой вопрос у тебя на лице, Почему у меня белые пряди, Я не буду врать о плохом отце, Или о каком-то маскараде. И ты бледнеешь глядя на мои шрамы, Ведь я выгляжу молодо, Построй цепочку в этой яме, И получи же свое золото. Встаю из-за стойки барной, Собираюсь уже уходить, Ты следом идешь в угаре, Пытаешься развеселить? Ты уже понял суть сьего рассказа, Тут не нужно быть гением, Для бессмертного нет указа, Ему чуждо чужое мнение. Уж двадцать лет прошло, А феникс вероятно вырос, И будем мы любить назло, Словно токсичности тот выброс.