Дорога домой

      Фриск сидела на кровати в своей комнате. Мир людей кинул ей в лицо очередную порцию отравленного воздуха и тусклого солнечного света. Он слишком изменился, слишком очерствел. Жизнь здесь казалась уже не той далекой целью, ради которой она когда-то в детстве бежала из подземелья монстров, она казалась наказанием. Но как могла это предвидеть маленькая девочка?       Монстры так и остались внизу. Люди заточили их обратно. Но монстры не были против. Этот отравленный мир испугал их. Единственное изменение, которое они получили — расширение подземелий. Теперь монстры не страдали от перенаселения. Казалось, что их жизнь — жизнь в заточении — и была настоящей свободой.       Фриск включила телевизор. Монотонный голос, страшные кадры голодных, больных людей. Очередные сборы на лечение детей. Когда-то Фриск отдавала большую часть заработанных ею денег на эти сборы, но больных не становилось меньше. Она отчаялась окончательно.       На улице было не лучше. Люди ходят в масках — пытаются спастись от смога и дыма, от ядовитого воздуха маленького моногорода. Фриск поправила свою маску со скелетами, которых нарисовала сама. Сначала она хотела нарисовать Ториэль, но ей стало жалко маму-козу, которой пришлось бы защищать девушку собой. Ну, а у скелетов нет лёгких. Им не так страшно. Да и разве существует в этом мире хоть что-то, способное напугать великого Папируса?       Работала Фриск официанткой в ближайшем ресторане, которое правильнее было бы назвать грязной забегаловкой. Сколько бы новые сотрудники не пытались улучшить это место, ресторанчик продолжал своим видом внушать тоску. Здесь девушка проведёт следующие двенадцать часов, угождая клиентам, выслушивая бурчание недовольных, таская книгу жалоб от столика к столику и то и дело попадая под горячую руку вечно нервных поваров.       Почему-то люди продолжали приходить в это заведение. Как бы они не ругались, не кричали и не возмущались, тяга к дешёвой еде побеждала всегда. Какая ирония.       Первое время Фриск смотрела на людей с непониманием. Потом со злостью. Сейчас же ей было всё равно. Приходить или нет, кричать или нет, есть или нет — личное дело каждого, и кто она такая, чтобы что-то им говорить. Во всяком случае вопрос «Да кто ты такая?» она стала слышать реже посте того, как навсегда закрыла свой рот и прикинулась немой. Так было куда легче и спокойнее. Приписка на фартуке «немой сотрудник» даже облегчила ей жизнь — некоторые не находили в себе сил ругаться, кто-то смотрел с жалостью и давал больше чаевых. Были и те, что отыгрывались на немой за свой тяжелый день, но их было немного.       Вечером Фриск, как всегда, пойдёт по мрачным улицам с ужасным освещением. Дойдя до своего подъезда, девушка кинет в шляпу поющим детям несколько монет, вызвав у мальчишек улыбки на губах. Они вдохнут больше воздуха в грудь и запоют ещё старательнее. Чуть позже Фриск вынесет им несколько домашних хоткетов, и молча угостит голодных детей. Они улыбнутся ещё шире, ведь никто больше так к ним не относился. Только Фриск была в состоянии подарить другим решимость. В эти моменты, казалось, в душах окружающих пробегал маленький красный огонёк.       Но в один день Фриск достигнет предела. В ней больше не будет сил так жить. В ней больше не будет сил это терпеть. Она окончательно опустит руки, а её решимость перейдёт все края. Она соберёт сумку, выйдет на улицу и пойдёт по её пустым улицам. Под покровом ночи она сбежит из города на гору. Но она не захочет покончить со всем этим, нет. Она аккуратно спустится по лианам в подземелье. Она молча проделает весь этот путь, чтобы в самый последний момент, сорвавшись, быть пойманной Чарой. И именно тогда она, наконец, заплачет. Тогда, окруженная заботой и волнением Ториэль, наблюдая за недовольным Чарой, принимая от Азгора чашку с какао и выслушивая новые шутки Санса, она скажет охрипшим от долгого молчания голосом…       — Я дома…