... и святой Интернационал

Рыжие лучи закатного солнца освещают райскую полянку на берегу реки. Вокруг небольшого костра четверо мужчин заняты важным делом: они отдыхают от земных трудов праведных. Компания сидит тут с утра. Уже поймана рыба, съедена наваристая уха. Настала пора расслабленного валяния на траве, время учёных бесед. По кругу ходит калебаса, собеседники делают по глотку обжигающего матэ и рассуждают о переподвыподвертах лингвистики. — Слышь, Эльяшич, а как ты с таким именем в русский-то язык подался? — Святой Маркс, крупный бородатый мужчина с тонким нимбом вокруг роскошной шевелюры, кажется, не слишком разбирается в обсуждаемых вопросах. Ему просто нравится общество этих людей, а ещё он любит матэ. Маркс, поглаживая бороду, с интересом смотрит на интеллигентного святого с грустными еврейскими глазами, листающего толстую книгу. Заложив пальцем страницу, Эльяшич, больше известный как святой Розенталь, мечтательно улыбается: — О, Карл, это романтическая история моей юности! В гимназии у меня была учительница. У неё были такие... — Розенталь рыбацким жестом раскидывает руки в стороны. — Сиськи? — сидящие напротив братья-монахи синхронным движением лихо сдвигают нимбы набекрень. — Деепричастные обороты! — с укоризной произносит святой Розенталь. — Эх вы! А ещё создатели азбуки! А думаете чёрт-те о чём! Святые Мефодий с Кириллом, а это именно они, смущённо переглядываются. Кирилл всё разворачивает и скручивает пергаментный свиток, пока старший брат не отбирает документ и не прячет в холщовую суму. Солнце уже склоняется к самому горизонту. Неспешно течёт беседа. — Знали бы вы, как изменилась ваша азбука, — рассказывает святой Розенталь, всё больше воодушевляясь. — Буквы новые появились, а старые изменились до неузнаваемости. Представляете, придумали букву «Ё»! — Йо? — святой Мефодий озадаченно чешет макушку под нимбом. — А зачем? — А чтоб жизнь мёдом не казалась, наверное! И теперь жизнь человека зависит от безграмотной паспортистки. Напишет она человеку в документах «Семенов» вместо «Семёнов», и всё, нет больше человека, как будто умер и не было его никогда! — Ужас какой! Не по-христиански это! — Кирилл осеняет себя крестом, не выпуская из рук калебасу. Святой Мефодий, пошарив в складках длинного одеяния, достаёт шаманский бубен и постукивает по нему пальцами. Ритм вводит приятелей в лёгкий транс. Вот уже Кирилл, прикрыв глаза, поёт, сначала тихо, себе под нос, потом всё громче. Он издаёт завораживающие звуки — одновременно низкие и высокие, переливы хоомея несутся над холмами. Кажется, что сама небесная твердь откликается на эти вибрирующие раскаты. На склоне далёкого холма появляется тёмное пятно. Оно приближается. Это скачут призрачные кони. Мефодий прищуривается, пересчитывая небесных скакунов: — О, ровно шестьдесят!* Могёшь, братишка! Тем временем тыквенная посудина опустела. Святой Розенталь огорчённо заглядывает в горлышко: — Вот чёрт, допили... Дружище, долей, а? — обращается он к Марксу. Святой Маркс возится у большого тульского самовара. Возвращается, протягивает калебасу Розенталю. Тот делает глоток, удивлённо поправляет очки и выпивает всё в несколько глотков. Спустя некоторое время друзья замечают странное поведение Дитмара Эльяшевича. Голова его поникла, он что-то бормочет, покачиваясь в такт бубну. — Бля! Да он бухой! — догадка озаряет святого Мефодия. Он поворачивается к святому Марксу. — Ты что там кипятил, капиталист? — Да вон из того кувшина налил, — указывает бородой святой Маркс. — Ну ты и молодец! Это ж был весь наш спирт. Спирт, Карл! Святой Розенталь поднимает мутный взгляд на собеседников: — Слово «блядь» пишется с буквой «д», проверочное слово — «бляди», — он назидательно поднимает палец. Спохватывается, опускает средний и поднимает указательный. Роняет голову на грудь и отключается. — Ну, капиталист, как ты мог так оплошать? — бурчит под нос святой Мефодий. А Кирилл тихонько спрашивает у Мефодия: — А что у тебя, братишка, в мешочке за травка-то? Привкус у матэ какой-то подозрительный. Да и прёт с него неслабо... — Что-что? Сельдерей! Где я тебе тут с падуба листьев надёргаю-то?