Монстры плачут кровью

Это был один из самых обычных ярких и ясных дней, один из дней, когда облака безраздумно и бесцельно плывут рябью по небу к горизонту. Их несет ветер, ветер что был по по запаху как целое лавандовое поле, он нес с собой лепестки цветов, птиц и те самые облака. Лилия стоял на холмике этого самого лавандового поля под огромной яблоней. Огромное дерево, его ветки так раскидисто и могущественно смотрятся посреди поля, а когда от ветра изумрудная листва и молодые белые лепестки цветов шелестят, казалось, будто кто-то шепчет. Лишь небольшой монолит, прямо у корней, практически вросший в кору дерева. От вида этой картины сердце разбивается в дребезги все снова и снова. Пара шагов вперед и плюхнулся рядом, облокотился плечом об серый камень с неразборчивым шрифтом, видимо, имя. Холодный камень напоминал Ванруж о многом и, лишь тяжелый выдох давал понять окружающим, коих тут не было, о том, что Лилия держится из последних сил. Прикрыв глаза, Ванруж шмыгнул носом. Внутри него снова был тот самый ураган, что был несколько десятков, а может и сотен лет, он уже сбился со счета времени, на столько, что помнит свой день рождение только по поздравлениям. Но сколько бы времени не прошло, глубокая рана, что он нанес сам себе не заживет. Люди врали, время не лечит, время делает только хуже. Время делает тебя мудрее и умнее, с каждым годом понимаешь все больше, на сколько ты был глуп, на сколько твои, казалось бы, серьёзные проблемы, мелочны, что они не стоили и выеденного яйца и то, что плата за решение проблем куда больше да и вообще, было ли это проблемой? Ванруж часто думал об этом, часто думал о том, зачем, на кой черт, на кой черт он сделал это?! На кой черт пошел против своей родины, на кой черт он решил, что этот замысел верен и зачем он сделал это. Убийство сестры, что обернулась чудовищем. Почему он убил ее? Он же мог помочь, он мог сделать хоть что-то, кроме самого лёгкого способа — убить. Подогнув ноги, парень лег головой на камень, закусил губу, смотря вдаль голубого горизонта, что граничил с сиреневой землёй. Сколько бы времени не прошло, но сколько себя не оправдывай, человек, чье имя написано на камне, не проснётся, не побежит к тебе и не обнимет, как любимого младшего брата. Нет, этого не будет. Ее холодные руки никогда не попросят погреться об его шею, ее белые зубки никогда не откусят наливное яблочко, что он сорвет с самой верхушке дерева, и ее красные, будто два граната, глаза никогда не смогут ему прочитать сказку на ночь. А ведь, если бы он не быстрые решения, если бы он запаниковал, если бы от этого не зависела жизнь целого государства, если бы… — Я чудовище, — прошептал парень, вздохнув. Оправдывать себя глупо, настолько же глупо, как и топтать тень, в надежде, что она исчезнет. Лишь собьешь ноги в кровь и поднимешь пыль, что на время скроет эту тень, но пыль осядет и все вернется на круги своя. Правда всегда вскрывается, как бы ты ее не закрывал. Мысли о возможном счастливом будущем вновь накатили, будто лавиной, накатывая и медленно душа брюнета. А ведь только благодаря ей он имеет семью сейчас, только благодаря ей он не одинок, не впал в пропасть безысходности и печали. У него есть племянник, что даже не догадывается о родственной связи, собственно, это и хорошо. Как бы Ванруж десятилетиями не переписывал историю, но правда об убийстве королевы фей остается, хоть и в легендах, хоть и у мифах, хоть и на словах, но она будет, сколько не убийствай, сколько не сжигай, ничего не поможет. Нужно смириться, что он и сделал, смириться с мыслью о том, что рано или поздно, но Маллеус узнает о всей правде и об родственной связи Лилии и его матери, об проклятие, что лежит на всех наследниках престола фей, когда король или королева, будучи слишком сильными, превращаются в чудовищ, что уничтожают все без контроля над собой и том, что их палач. От этой мысли становится тошно, от эмоций мысли хочется начать биться в истереке, вспороть себе живот прям в таком положение, облокотившись на могильный монолит сестры, под ее любимым деревом, в окружение любимых цветов, что выросли тут как только первая горства земли упала на гроб на холме. Наверное, это место было для Лилии самым запоминающимся и самым болезненным, ведь так много напоминает о твоих ошибках. В голову снова полезли мысли о том, что можно было сделать иначе, можно… Можно было искать другой выход. Крепко сжав кулаки, что сам Ванруж ненавидел, ведь они принесли так много вреда, он оперся об землю и быстро поднялся. Сделав несколько шагов от дерева, что стали одними из самых тяжёлых шагов для Лилии, он резко обернулся. Резкой порыв ветра, от которого пришлось приподнять руку, дабы лепестки цвета аметистов не летели в лицо. Снова этот вид. Каждый раз, будто заново, будто и не он сидел только под деревом, будто и не он сам сажал это дерево, будто и не он убийца того, кто погребен под деревом, оплетенный его корнями. Огромная яблоня, серый камень и лаванды, но в глазах тут же всплыли моменты смерти, когда маленькая, будто фарфоровая ручка докосается до щеки младшего, оставляя кровавый след, будто печать о вечной вине в своей смерти, и с яркой, добрый, до безумия нежной улыбкой, которую никогда не забудет Лилии и, что будет сниться каждый раз, как тот закрывает глаза. Придя в себя, Ванруж шмыгнул носом, моргнув пару раз. На цветы под ногами упали две кровавые капли, ведь монстры не плачут слезами, чудовища и убийцы плачут кровью жертв, плачут алой жидкость как напоминание. Проведясь рукой по глазам, Лилия понял, что испортил кровью белоснежный рукав рубашки. Цокнув, он сразу же задумался о том, как будет объяснять Маллеусу о том, откуда кровь. Осознание. В глазах появилась картинка, будто на яву. Ясная ночь, пламя цвета сочной травы, дорогих изумрудов и громкий, но глухой, будто из воды, будто из глубин памяти, будто где-то уже слышал, рык. Вокруг терновники и их острые шипы, будто обвивают сердце и резко стягивают в узел, давая волю крови хлестать превращаться в «слезы» чудовищ. Осознание того, что Маллеус тоже наследник и… Ванруж будет вынужден убить его при активации проклятия. Боль снова охватила тело, снова все эти эмоции, что он не может показывать на людях, снова они обвили удавом душу, если она вообще есть у него, вцепились клыками в нее и медленно вытягивает радостью, надежду, силы бороться. Эта боль была практически физической, становилось тяжело дышать. Схватившись обоими руками за грудь, словно пытался вытащить эти ужасные чувства, возможно, вместе с душей и сердцем, Лилия упал коленями в цветы, кашляя, но не вдыхая, слишком больной. Они душат, губят, выматывают сильнее, чем любая битва. Битва с собой, битва со своими чувствами и эмоциями — самая сложная, ведь ты можешь обмануть любого, наврать, польстить и предать, но себе ты не соврешь и не скроешь. В такие моменты становилось сложно быть честным самому себе, хотелось облегчить, соврать себе, что все будет хорошо, но от этого только хуже, ведь ты знаешь, что это вранье, а правда режет больнее стекла в тысячи раз. Нет ничего больнее, чем горькая правда. Наконец удалось вдохнуть хоть чуть-чуть воздуха, от чего начало кружиться в голове, а у глазах, будто искры, яркие белые вспышки. Тяжёлое дыхание было единственным, что прерывало сказочно гармонию этого места, пение птиц, шелест травы, посвист ветра и поскрипывание сучьев старого дерева. — Твою руку не удержал, но, — снова кровь закапала на цветы, — его руку удержу, обещаю, — сноыа подул шальной ветер, что был почти всегда на таких бескрайних просторах. Но на этот раз он унес ни облака, ни лепестки, а лишь одно слово:

— Обещаю, —