Братья

Годжо смотрел на своего брата и не мог не удивляться. Сейчас, когда они вдвоём возвращались после очередного совместного задания в один и тот же дом, он по-прежнему выглядел отстранённым, отдаленным, как будто находился в параллельной вселенной. Они были братьями, родными, близкими, но Годжо никогда не чувствовал Какаши рядом. Тот все время жил в своём собственном мире, казалось, вообще не обращая внимания на происходящее в настоящем. — Тот проклятый дух действительно был силён! Давно таких не попадалось! — попытался хоть как-то завязать разговор Годжо, чтобы разрушить давящую атмосферу молчания. — Да… — последовал отстранённый ответ. Опять. Какаши просто шёл и читал очередной дешевый роман. Он совсем не замечал ни брата, ни то, как тот на него смотрел. А смотрел Годжо с некой жалостью, удрученностью. Он всегда пытался пробить стену между ними, но все было тщетно. И первый раз, и в тысячный, и сейчас — всегда. Словно это было тем, на чем держался весь мир Какаши, и что ни в коем случае нельзя было нарушить. — А твой удар, добивший его, был совершенно на другом уровне! Когда ты успел такому научиться? Какаши лишь пожал плечом, на этот раз даже не удосужив Годжо односложным ответом. Снова. Блондин знал своего брата хорошо. Даже слишком. И, конечно, понимал, что их разговор оборвётся после пары фраз или перерастёт в монолог, в который Какаши даже не будет вникать. Так всегда. Было и, без сомнения, будет. Вот как? Просто как? Как Какаши мог так идеально сражаться в паре с Годжо, оставаясь при этом закрытым в реальности? Как они умудрялись уживаться вместе, если общение могло стать односторонним в любой момент по прихоти старшего? Как они ещё не поубивали друг друга, терпя противоположный характер брата каждый день? Ответ был прост. Годжо был слишком привязан к Какаши. Ещё с младшей школы, а может и раньше, он восхищался им. Но не его победами, достижениями или прочей чепухой. Нет. А именно Какаши. Его взглядами на жизнь, душой, человечностью. Решениями. Годжо помнил, как, будучи маленьким, наблюдал за страданиями брата, которые обрушивал на него магический мир, и не мог помочь. Помнил, как каждый раз, когда брат возвращался домой, его лицо выглядело все более и более осунувшимся, появлялось все больше шрамов. Не только на теле, но и на душе. И при всём этом Годжо помнил, как брат выдавливал улыбку, притворяясь, что ничего не было, и продолжая создавать иллюзию счастливого мира для младшего. Хотя бы один из них должен быть счастлив. И Какаши понимал, что если не он, то другой. А Годжо — смутно, но всё же — осознавал желания старшего, проливая слезы кошмарно мрачными ночами. Годжо помнил, как начал скрывать свои вечно красные от слез глаза за чёрными очками. Годжо помнил, как ему было больно смотреть на страдания брата, но он не мог позволить показать своей печали. Иначе для чего был все это было? — Прости, — шумно выдохнул младший в настоящем, обнимая Какаши со спины. Старший замер, отрываясь от книжки и оборачиваясь назад. Но разглядеть лицо брата он не смог — тот прижался лбом к его спине. — Прости, что никогда ничего не делал. Прости, что тебе прошлось пройти через все это одному. Прости, что не смог… — Годжо неожиданно оборвал свою речь, хлюпая носом. «…стать достойным братом» — хотел было сказать он, но слезы настигли его, заставляя замолчать и попытаться передать все свои переживания и чувства, что никогда не озвучивал, через прикосновения. Годжо не знал, что на него нашло. Может, глубокая ночь и мерцающие звезды пробудили в нем детские мечты или воспоминания о страданиях (его или их обоих?), может, безлюдная улица, погрязшая в сдавливающей тишине заставила переступить через обычность, может, Годжо просто не мог больше выносить этого? Он не знал точно, но понимал, что лучше возможности, чтобы выплеснуть все страдания, поделиться переживаниями, приоткрыть свои чувства, может больше не представится. Хотя кому он врал? У него было множество подходящих ситуаций, но он предпочитал хранить все внутри, не подвергая их крохотный мирок землетрясениям. Просто банально боясь, что они окажутся на разных островах, разделённых бескрайним океаном. — Годжо? — в удивлении прошептал Какаши, получив в ответ лишь сдавленных всхлип. Как много они пережили и как мало об этом говорили! — Ты не должен извиняться… — тоже оборвал себя Какаши. Он был не в силах признать правды, посмотреть реальности в глаза и переплести свои пальцы с пальцами брата, крепко сжимая и больше не отпуская. Какаши просто не мог. Утекло слишком много воды. Возможно, уже столько, что она смогла превратиться в океан, отделяющий их друг от друга не в жутких кошмарах о будущем, а сейчас, в жестокой реальности. И они утонут, если попытаются переплыть его. Захлебнутся в невыносимом, уродливо обнаженном, искривлено правдивом. В своих собственных чувствах. Они продолжали неподвижно стоять и строить иллюзии счастья, закрывать глаза на до жути необходимые разговоры, погружаясь в книги или обвязывая глаза тканью. Они продолжат жить как раньше. Ничего не изменится. Может, лишь вздохнут лишний раз перед сном. Какими ужасными братьями они стали…

***

Дом Сатору. Какаши сидел на мягком диванчике и перечитывал свой любимый роман. С той ночи, когда оба прослезились в душé, прошла неделя. Все время, что успело утечь, Какаши думал о том, правильно ли он поступал. Впервые за свою жизнь он поставил под сомнения самые глубокие убеждения. Он был готов подвергнуть устои из крошечного мирка изменениям. Сейчас старший думал, что, может, тайфун — это не всегда плохо. Ведь после смерча, сметающего и бесследно уничтожающего все на своём пути, остаётся только самое главное. Так, может, если такой тайфун разразится в настоящем, Какаши наконец сможет понять, каковы его настоящие чувства к брату… Старший Сатору оторвал взгляд от чтива, в которое, признаться, и не пытался сейчас погрузиться, и посмотрел на Годжо. Тот сейчас сидел, развалившись на диванчике рядом, поглощённый просмотром какой-то комедии. Годжо улыбался. При виде этого что-то внутри Какаши сжалось. Как давно он не видел настоящую улыбку брата? Когда она стала лишь маской? Чем-то циничным и поддельным? Если подумать, то, наверное, его улыбка начала меняться тогда, когда Какаши впервые натянул маску себе на лицо, сказав, что это чтобы пыль не мешала во время сражения. Какая явная ложь… На самом деле, старшему Сатору было морально тяжело от того, что происходило в его классе-команде. Ему было невыносимо вспоминать, как он смертельно ранил своей техникой Рин. Было невыносимо осознавать, что он стал убийцей. Не-человеком, который больше не заслуживал существовать в этом бренном мире. Он не мог принять тех, кто его окружал, и их поддержки — ничего. Все, на что он мог расчитывать, — рваные вздохи и разряженный кислород, обжигающий лёгкие. Он бы понял, принял и согласился даже с назначенной ему казнью. Но ее не последовало. Ему дали второй шанс, которого он не заслуживал. Позволили возвращаться к брату, видеть его ребячество и страдать ещё больше, осознавая в какого монстра он превратился. Годжо засмеялся. Самым детским и искренним смехом. Какаши замер, потрясённый. Его глаза расширились, а руки мелко затряслись. Смех продолжал эхом отдаваться в его голове, заставляя детские воспоминания каруселью замелькать перед глазами. В этот момент Какаши понял, что это было именно то, что не доставало им обоим, их крошечному мирку. Та крошечная деталь, отсутсвие которой заставило их отделиться друг от друга. То, без чего сердце Какаши с каждым днём замерзало, охладевая все больше. И сейчас эта корочка треснула, осыпаясь. Вместе с падающей на пол книгой. Годжо тут же обернулся на звук, отрываясь от комедии. Он протянул руку, чтобы подобрать роман, но заметил, что обложка слетела с него. Нахмурившись, младший Сатору подобрал обе части несчастной книги и было хотел уже протянуто их брату, как заметил, что названия отличались. Вчитавшись, брови Годжо взметнулись вверх. — Брат, так это не просто слащаво-пошлый бульварный романчик, а целая эпопея про геев! И когда это ты у меня заделался… — оборвался Годжо, взглянув на брата и заметив его намокшие глаза. — Эй-эй! Прости, конечно, но оно само! — возразил младший, руками указывая, что книга сама разлетелась на части. — Ты… Знаешь, ты так звонко смеёшься! — Какаши? Какаши?! Ты чего? — совсем ничего не понимал блондин, поэтому потрепал брата за щеки. Но тот вместо того, чтобы приходить в себя — точнее, в свою безэмоциональную оболочку — лишь прослезился. — Черт! Я ни черта не понимаю! — Годжо в ярости сорвал свою маску, прислонился руками к щекам Какаши и почти прислонился лбом к его, пронзительно заглядывая в отчего-то посветлевшие глаза. — Что происходит, Какаши? — на полном серьезе выдал Годжо с бурей в собственных глазах. Вот он — тайфун, что сметает все на своём пути, оставляя лишь самое главное. Обнажая самое чистое и сокровенное, что скрывалось в самой глубине души. — Помнишь?.. Ты так же смеялся в детстве… — выдохнул Какаши в губы младшему. — Помнишь, какими счастливыми мы тогда были? — очередная слеза выкатилась из глаза старшего. Годжо совершенно не понимал происходящего, но слова старшего его тронули. До глубины души. Он уже и забыл, когда брат делился с ним настоящими переживаниями. Младший Сатору рухнул в объятия Какаши, до боли сжимая его грудную клетку. А старший лишь трепал его волосы, не сопротивляясь и ничего не бурча. Потому что им сейчас было хорошо на подсознательном уровне. Впервые за долгое время. Сейчас они были дома, вместе, а не где-то в параллельных вселенных. — Годжо, а давай как раньше? Забудем все, что было, просто сотрём это из памяти и будем жить так же счастливо, как и в детстве… — шептал старший на ухо брату. Последний, услышав такое, отстранился от брата и снова заглянул ему в глаза — пронзительно, выжидающе, с болью и трепетом. Сейчас в его глазах плескался целый океан. И Какаши понимал, что он не в силах отвести взгляда — он заворожён. Он обязательно погрузится в него, свободный и бескрайний океан, не в силах сопротивляться его неземной красоте. И потонет, захлебываясь в собственной наивности и глупости. — Ты не заслужил той боли, что свалилась на тебя, — тихо произнёс Годжо. Он словно почувствовал, как тонет Какаши, и протянул руку помощи, вырывая того из гущи воды и терзаний. — Поэтому давай разделим ее на двоих. Ты и я. Мы справимся, обещаю, — Годжо слегка улыбнулся, заправляя выбившуюся прядь брату за ухо, а затем спускаясь к маске, на миллиметр ее оттягивая — младший знал, что она как защита для старшего. То, за чем он мог скрывать свои печаль и страдания. То, за чем скрывался он настоящий. — Ты не нуждаешься больше в этих оковах, брат. Больше не надо скрываться. Я приму тебя любым: с порезами, растерзанной душой, невыносимыми тайными прошлого… Абсолютно любым… — тихо-тихо прошептал Годжо. Слова еле долетали до слуха старшего, но с огромной силой впивались в сердце и душу, вселяя уверенность, окружая теплотой и заставляя поверить в сказанное. Поверить в брата. В их двоих. Какаши, не разрывая взгляда, медленно накрыл руку брата своей и потянул вниз, стягивая маску. Материя обнажила прелестную кожу и искривлённые от бушевавших внутри чувств, что не могли вырваться наружу, губы. Лицо Годжо тронула слабая улыбка: с одной стороны ему было ужасно больно смотреть на страдания брата, на чувства, что сплелись в клубок и не могли распутаться, с другой — он был рад, что тот решил открыться. Пусть не надолго, пусть на мгновение. Но этот миг Годжо запомнит и пронесёт через всю жизнь в своём сердце, согревая душу холодными вечерами. К счастью, этот вечер был отнюдь не прохладным. Младший Сатору мягко и невесомо дотронулся до подбородка Какаши, плавно очерчивая краешек нижней губы. Глаза старшего тут же распахнулись, и сквозь пелену слез в них стали заметны заметавшиеся искорки толи волнения, толи отрицания. А Годжо от этого становилось только больней. Он давно признался себе, что влюблён в брата. И сейчас ему было невыносимо видеть, как, скорее всего, это не взаимно. Впрочем, не стоило надеяться на что-либо с самого начала. Надо было сказать себе правду — их отношения могут существовать лишь в иллюзии. К сожалению, этот мир слишком жесток. Годжо наклонился и поцеловал брата — страстно, будто в последний раз. Младший понимал, что если его чувства односторонние, то лучше, если все разрешится сейчас. Потому что больше страданий он не вынесет. По щеке скатились жгучие слёзы. Это их первый и последний поцелуй. Годжо уже начал проклинать себя за то, что поддался собственной слабости — он же только что все испортил. Разорвал окончательно. Разбил хрупкую связь. Уничтожил крохи сложных взаимоотношений. Сейчас Какаши его оттолкнёт… И, может, больше никогда не подпустит обратно, навеки закрыв своё сердце. Как же противно от самого себя. Годжо хотел было уже отстраниться, как почувствовал, что его потянули за плечо, не позволяя уйти в собственную комнату и погрузиться во мрак, и ответили. Ласково, нежно, немного боязливо… ответили… Младший Сатору замер, боясь пошевелиться. Боясь развеять этот сладкий сон, проснуться и снова оказаться в черствой реальности… Но это не была его фантазия. Родные — мозолистые и с мелкими прорезами — руки запутались в его волосах, притягивая ближе и углубляя поцелуй. Годжо не мог сопротивляться. Это было слишком сладко для такой горькой реальности… Наконец, воздуха в легких стало недостаточно, и Какаши отстранился, заворожено смотря на брата. Сейчас старший понял, что если без смеха брата в его жизни образуется чёрная дыра, то без любви Годжо его жизнь просто не имеет смысла. Раскрасневшийся, Какаши улыбнулся самой искренней улыбкой и выдал: — Быть счастливыми, как в детстве, конечно, хорошо, но, пожалуйста, не убегай, не сторонись меня, — старший аккуратно провёл подушечкой пальца по скуле младшего, с трепетом заглядывая тому в глаза, по-прежнему боясь утонуть в глубоком океане. Но теперь уже не от невозможности справиться с бушующей стихией, а от нежелания сопротивляться манящим ласкам. — Не уходи… — Ты совершенно не умеешь флиртовать, Какаши, — хмыкнул Годжо, завлекая брата в новый поцелуй. Они позволят своему мирку полностью погрузиться под воду. Они не будут против тайфунов, землетрясений и смерчей. Ведь теперь они знают, что ничто не сможет разделить их. Они будут вместе. Вечно.