Снежинки, снежинки, снежинки

Когда наступили холода, я узнал, что профессор не любит зиму. Что он мучается от неисполнимости желания гулять — замерзал и заболевал он слишком легко, пускай и болезни не оказывались тяжёлыми. К тому же, дома он тоже не мог найти себе места, мерз, кутался в халат и несколько одеял, пил много чаю и обиженно вздыхал, потому что хотел возмутиться, но знал, что винить в зиме некого. Мне казалось, что зима не опасна. Но оказалось, что в неё нужно больше энергии: для того, чтобы не замерзать, приходилось включать самообогрев. Заодно радовать этим одноклассников, но тратить в начале дня все, чего летом хватало на день. Впрочем, замёрзнуть было не так плохо, как после в тепле избавляться от влаги. И все-таки я ещё не мог проникнуться профессорским отторжением. Я видел зиму впервые. Новые тона мира увлекали меня, удивляли и интересовали: фильмы не могли передать их цвета, а картины — охватить все и подарить ощущение. Тогда я ещё не мог чувствовать ветер глазами. Прилётали новые птицы и по-новому выглядели деревья; люди достали другую одежду и мучительно ждали. Да, я знал, что они ждут и знал чего именно. От Серёжи я слышал не единожды: Нового Года и снега. И без них, казалось, для каждого жизнь погаснет. Мне было трудно понять их, срок до Нового Года был чётко отмерен. А снег… Снег нужен земле и тем, кто с ней работает. Для чего он таким, как Сергей, которые едва ли думают о гибели урожая, я не мог представить. Профессор смотрел на меня сочувственно, но отчего-то не спешил объяснить. Вместо этого он пообещал устроить у нас дома ёлку для моих друзей. Их это обрадовало, а я остался в растерянности. Помогая профессору ставить ёлку, я не понимал. Вырезая снежинки из белой бумаги и гирлянды из цветной — не понимал. Прибирая и украшая дом — тоже. И помогая Маше готовить — точно совершенно не понимал зачем все это нужно. Новый год был все ближе, готовилась и школьная елка. А снега не было. Сергей ворчал, Гусев обещал ему, что искупает в снегу, как только, так сразу. Что мог понять я в их нетерпении? Профессор улыбался, гладил меня по голове и советовал смотреть и ждать дальше. Нетерпение так и не заразило меня. Школьный праздник вышел весёлым и ярким, но настолько шумным, что мне не хотелось впустить такой же в наш дом. Профессора веселило и это. — Обещаю, малыш, все будет по-другому. Он оказался прав. Мы с друзьями договорились, что будем без костюмов и без излишне нарядной одежды. Они не смогли отпроситься на ночь, но встретились мы все-таки, когда было уже темно и сидели уютно. Пели наши песни и те, что слышали по телевизору, недолго пытались посмотреть фильм, радовались фейерверкам… Которые, правда, не сразу понравились нам с Рэсси, напоминая звуки выстрелов. И все же понимание не пришло ко мне, а разговоры о следующем годе, как о чем-то совершенно отдельном, отрезанном от нынешнего, оставались странными. Когда друзья засобирались домой, было уже темно, и я не сомневался, что должен их проводить. А профессор — что не может позволить мне это делать в одиночку, особенно после летнего похищения. Путь туда с шутками, попытками петь, попытками решить, когда встретиться, и кого провожать первым, и как не пустить Сергея провожать Майю одного, прошел незаметно. Но когда мы остались с профессором вдвоем, в тишине, все стало как-то иначе. Я подошел к нему, а он обнял меня за плечи и склонил голову, но ничего не сказал. Автобус мы ждали молча, и я был в растерянности, от мысли, что мы вернемся домой и там будет тихо, как обычно. Автобус был освещен желтым болезненным светом и дрожал постоянно. Мы с профессором были почти одни, но даже он в тот миг был не совсем со мной: он согрелся и почти дремал. Уют ночей и автобусов был мне в то время чужим: я не понимал песен, что пели о них друзья, я не видел тайны в ночи, потому что темнота не мешала моим глазам, не становилась для них ширмой, а только прозрачным покрывалом, сквозь которое все еще можно рассмотреть. Меня не манили огоньки гирлянд и фонарей. Но как Новый год, так и поездка, имела свой срок. И все-таки я ждал и не мог терпеть. Наверное, тогда и там мысль, что для людей время не бывает точным, что для людей время измеряется их чувством куда яснее, чем минутами, и что если я один из них, мне придется принять это, коснулась меня. Нет, не в первый раз, но в один из первых. Профессор не был обрадован и не мог быть. Несмотря на его сонное состояние в автобусе, он очень быстро замёрз и шли мы быстро, для человеческих привычек — почти бежали. Сине-серому миру нечем было удержать меня, а профессора не удержало бы ничто, как казалось. И все-таки я от него отстал, заметив яркий плакат. Ярким он был только той ночью, потому что больше всего в нем было белого цвета, не привлекающего днем. Я не думал, для чего остановился, а просто остановился и просто читал. Кажется, профессор успел окликнуть меня… Белая звезда с плаката упала мне на нос. Включилась музыка без единого звука. Плакат опадал ещё нежнее, чем листья осенью, мягкими перьями. Я медленно поднял голову — в небе плакат висеть не мог, но его белизна так и падала, глухо и мокро. Танец снежинок на ветру красив, но в тот раз они летели в безветрии, только вниз, и все равно планировали в небывалом спокойствии уверенных и не спешащих. Мир молчал ради них. А может, просто я не слышал. Никогда и никому я не мог рассказать о чувстве, явившемся при первой встрече со снегом. Наверное, даже теперь мне это не удалось бы. Знаю лишь, что желание его испытать научило ждать зимы и ждать снега вместе со всеми, и ни одна забава, ни одна игра не могли бы стать важнее снегопада. Снежинки падали мне на лицо, закрывали глаза, а я не двигался и не мог думать. Должно ли это было кончиться? Лишь если верить логике. Когда профессор коснулся моего плеча, я лишь сделал шаг, но не оторвал взгляда от неба. Потом он говорил, что очень испугался и долго звал меня, а в ответ слышал только «снег, снег». Но я заметил его вполне куда позже. Когда со странной улыбкой, усталой и обнадеженной он тоже смотрел наверх и уже никуда не пытался бежать. Тогда я обнял его, чтобы он не замёрз, потому что сам вдруг ощутил тепло, которого раньше не знал. Сколько мы стояли там?.. Пока снегопад не сделался неуловимо-другим, пока хлопья не сделались меньше и пока снежные слезы не начали замерзать. Дома мы оказались уже после двенадцати. Долго сушились и согревались. Профессор заболел все равно. К сожалению, он совсем не был создан для зимы, даже если мог понять её красоту. Все зимние праздники я оставался дома, рядом с ним, радуясь, что он не просит ничего объяснить. Думаю, что так все и началось. Всякий раз, как с удивленными светлыми глазами он смотрит на меня и спрашивает, как так могло выйти, я вспоминаю первый Новый год. Конечно, я был ещё «маленьким», сознанием и опытом, я ещё не мог полюбить на самом деле. Я лишь чувствовал, что снегопад связал нас так, как устройство связи — с Сергеем… Или крепче, потому что незаметнее, почти как тайна. И сейчас, сидя в кровати рядом с профессором, я снова вижу падающий снег в окно. С тех пор, как кончилась учёба, я вижу его лишь в окно. Зимой мне редко приходится выходить, потому что стар механизм и стар профессор… Сейчас это уже не причина для грусти. Сейчас я уже умею чувствовать ветер глазами, понимаю уют ночи и радуюсь теплу огней. Но куда лучше утешает присутствие, которое не исчезнет ни зимой, ни летом, которого больше не нужно ждать и в котором нет причины сомневаться. Оно так же нежно, так же полно музыкой без звуков и так же укутывает. И будет таким, даже в миг, когда сам профессор обратится снегопадом.