***
Внутри Тэхёна извергается вулкан. Вулкан из самых различных чувств, превращающихся в лаву и причиняющих боль. То, что он старательно прятал, запирая в сердце за стеной из иридия, обмотанной колючей проволокой, пронизанной электричеством, чтобы даже собственные руки достать не смогли, начало выползать ядовитым облаком, душащим, не позволяющим скрыться, шепчущем о прощении. Тэхён простил, в сознании возможно, простил. Но не в сердце, нет. Остановившиеся сердце простить не может. И даже те самые черти в глазах больше не пляшут, сейчас они лишь смотрят с жалостью, пытаются успокоить и утешить. Они вместе с омегой проходили всё то, что он испытывал, когда остался один на один с бетонными стенами уютной комнаты. Вместе с ним пытались залепить чем угодно кровоточащую рану, так адски болевшую при каждом упоминании имени, клеймом напечатанным на сердце. Они очень хотели, чтобы стало легче. Не становилось. Они знают, что невыносимо больно. Но Тэхён сильный, он справится. Хочется верить, что справится. Чертовски долго красноволосый лепил себя по-новой из тех жалких остатков, выстраивал душу заново из чёрного пепла, оставшегося после его ухода. Чертовски долго учился доверять заново. Чертовски долго пытался забыть. Невыносимо мучительных для живого, но не для замедлившего свой ход сердца, пять лет он собирал себя из остатков сильной души, растоптанной грубой подошвой чёрных кожаных берц. И след тех светлых чувств, не превратившихся в камень, тянулся куда-то туда. Там, где чёрные берцы. Ночные кошмары, так жестоко возвращающие в горячие объятия мускулистых рук, которые начинали душить, забирая остатки кислорода, ядовитые воспоминания, всплывающие, как только пушистый веер чёрных густых ресниц соприкасался с нижними ресничками. Воспоминания, рушащие все остатки сильной души, частые срывы, постепенно приводящие к саморазрушению, боязнь подпускать к себе кого-либо. Ненависть к самому себе. Вот, что он оставил после себя. Теперь Тэхён стал ещё сильнее, он покрылся оболочкой ненависти и язвительности, защищающими нежную душу. Даже светлые, пшеничного цвета волосы перекрасил в ядовито-красный, словно показывающий то, что подходить к нему не стоит. Сам Тэхён состоит из яда. Но он не смог вытряхнуть, стереть, испепелить вспоминая, связанные с альфой. Они въелись в кожу. И даже там, дома, в маленькой ванной, он не смог содрать их с себя. Лишь растёр руки и ноги до кровавых потертостей, шоркая нежную кожу жёсткой мочалкой со всей силы, вкладывая всю ненависть и злость, наполняя помещение криками беспомощности. В тот день он со всей силы сдирал кожу, пытаясь свести на «нет» запах кофе и воспоминания, срывал голос до хрипов. А на следующее утро натягивал улыбку и шёл в школу. День за днём. Кровавыми, истёртыми от долгих попыток собрать себя, пальцами, омега раз за разом строил нового Ким Тэхёна, каждый раз не похожего на другого. А затем сам же и разрушал, крича ночью в подушку, надрывая голос в оскорблениях и царапая светлую кожу рук отросшими ногтями. Но он не мог позволить погрязнуть в этой пучине ненависти никому, кроме себя, поэтому днём он скрывал боль, царапины и лунки от ногтей за тканью рукавов длинных кофт и улыбкой. Это его мёртвое море. Море, в котором он теперь не тонет, как несколько лет назад. Лишь заходит по щиколотки, откидывая голову назад и расставляя длинные, тощие руки в стороны, позволяя тем глубинным воспоминаниям лишь кончиками коснуться его. Всё ещё больно, если ткнуть, но с этой болью можно жить. С ней хочется жить. —Неужели ты думаешь, если закрыть эту тему, боль уйдет? — прошепчет однажды Чимин, сидя на холодной крыше, любуясь звёздным небом. Даже звёзды не такие одинокие, как Тэхён сейчас. —Нет, Чимин, — таким же шёпотом ответит омега, прикрыв глаза, вдыхая морозный ночной воздух. Лёгкая улыбка появляется на красивом лице. — Моя боль — это только моя боль. Она останется только со мной, — на душе спокойно. Именно тут, на крыше, хочется дать свободу тому, что так долго было взаперти. — И имя того, кто её причинил, тоже будет всегда рядом. Вот тут, — ледяной палец касается чёрной водолазки там, где находится сердце. Пронизанное мурашками тело вздрогнет и из-под всё ещё закрытых глаз скатятся слёзы, напоминающие о том, что Тэхёну не плевать. Сердце не даст забыть это имя. Омега был вынужден стать тем, кем он является сейчас. Пришлось перевоплотиться в цербера для избитой души, которая до сих пор, даже спустя шесть лет, покрыта жесточайшими следами избиения, самый центр которой всё ещё кровоточит. Но эти раны уже не болят так сильно. Они покрылись коркой, но никогда не зарастут полностью. Шрамы будут уродовать её. Когда Чимин встанет и уйдёт с крыши не сказав ни слова, оставив омегу одного со своими мыслями, Тэхён подойдёт к самому краю и улыбнётся самой нежной улыбкой, на какую только способен. Той самой, которой он когда-то улыбался ему. — Ты обещал, что никогда не дашь мне плакать, — весенний воздух обжигает горло. А от резкого порыва ветра начинает трясти. А может и не от ветра вовсе. — Не позволишь кому-то причинить мне боль, — янтарные глаза, наполненные слезами, посмотрят на тёмно-синее неизведанное, далёкое космическое море. — Я думаю, ты не договорил. Ты должен был сказать, что никто кроме тебя не причинит мне боль, — сев на ледяную поверхность крыши, Тэхён обнимет собственные колени, положив на них подбородок, не отрывая взгляда от неба. — Но я больше не буду плакать. Ради тебя не буду. Тот день действительно стал последним, когда омега позволил себе плакать. Последним, когда разрешил себе дать слабину и захватить чувствам контроль над разумом. Последним, когда говорил о парне в чёрных берцах. Последним… Омега всегда держит свои обещания. Тэхён стал язвительной дрянью с приторной, наивно-глупой улыбкой, способной испортить существование по щелчку пальца, но никто, кроме него самого не знал, когда этот щелчок настанет. Ким нарочно растягивал удовольствие, наслаждаясь страхом противников. Он начал жить заново, оставив из прошлого только Чимина, пистолет и имя того, кто сжёг его дотла. Проложил болью путь к воскрешению из пепла того сильного человека, которому никто больше не способен разбить сердце и сжечь душу. Он сам разобьёт. Самым изощренным методом. Причинит, как можно боли и будет купаться в ней.***
Омега сидит на мягкой подушке, обтянутой чёрной шёлковой тканью, из-за которой он постоянно соскальзывает, закинув одну ногу на другую, в подвесном плетёном кресле тёмно-коричневого цвета, в просторной кухне, освещенной лишь небольшими лампочками с тёплым светом. Тэхёну даже рассматривать её не хочется, он всё равно не задержится тут надолго. Холодный свет от уличного фонаря, частично освещающего кухню, портит всю «романтику». На часах половина второго. Ободранные руки скрещены на медленно вздымающейся груди. Он старается практически не дышать, преграждая таким образом путь многообразию запахов в свои лёгкие. Но в один момент Ким не выдерживает и делает глубокий вдох, из-за чего начинает злиться сам на себя. Хочется закричать от безвыходности, но выходит только кусать розовый язык, затыкая таким образом себе рот. Перед омегой в небольшой чёрной керамической кружечке горячий ароматный чай с бергамотом, приготовленный омегой-слугой, и плитка молочного шоколада. Запах бергамота быстро разлетелся по кухне, наполнив каждый её уголок, но не сумевший ворваться в организм парня в рваных, грязных джинсах, которого ни шоколад, ни чай никак не интересует. В его лёгких один запах — запах горького кофе и миндаля, который не способно перебить ничего в этом мире. Весь этот дом пропитан чёртовым кофе. Тэхён шесть лет отучал себя ходить по кофейням, в попытках вышвырнуть этот аромат из памяти и стереть его с бронзовой кожи, насквозь пропитанной им. Он отучился пить бодрящий напиток, но кофейные нотки въелись до самых кончиков пальцев и исчезать оттуда не хотят. Тэхён ненавидит кофе. Холодный, пропитанный ненавистью, убийственный взгляд карих глаз направлен вперёд. Тэхён не моргает: отрывать взор от мужчины напротив опасно. Розовые, разбитые пухлые губы поджаты в прямую линию. Омега в замешательстве. Тот ураган из различных чувств одерживает победу над здравомыслием и сохранением спокойствия. Нельзя позволить взять им тотальный контроль. Сейчас абсолютно плевать на внешний вид. Да, у него порванные грязные джинсы. Да, слегка окровавлена водолазка. Да, лицо разноцветное и руки ободранные. Эти проблемы его сейчас беспокоят меньше всего. К тому же, в полумраке не особо видно. Да и Чимин наверное сразу же всё растрепал. Урод. Главная темноволосая проблема тэхёновой жизни сидит в метрах десяти на тёмно-бордовом диване с высокой спинкой перед деревянным столом. Без водолазки и с перемотанным белым бинтом плечом. Тёмно-карие, практически чёрные глаза этой проблемы смотрят в карамельные глаза омеги не отрываясь. В них нет ненависти, нет желания убить. Они улыбаются и будто говорят: «Ученик превзошёл учителя. Браво!» И учитель знает — захотел бы Тэхён его застрелить, то не целился бы в плечо. Тэхён на звуки стреляет очень хорошо. Три года учился всё-таки. — Ждёшь извинений? — В темноте кухни раздается тихий, хриплый от долго молчания голос. Тэхёну тяжело держать себя в холодном, не опьяненном запахом, состоянии. Он всегда был слаб перед ним. На диване всё тот же улыбчивый парень, как и шесть лет назад. Только его тёмные волосы стали волнистыми и отросли так, что теперь их, при желании, можно собрать в пучок, руки и тело покрылись татуировками. Только взгляд изменился. До этого нежный, наполненный заботой взгляд стал суровее и жёстче, но при желании в нём всё еще можно разглядеть ту нежность и заботу, как и раньше. У Тэхёна желания нет. На крепких, обтянутых чёрной джинсой ногах, кожаные высокие берцы. Не те, на которых остался отпечаток тэхёновой души. У этих подошва массивнее и больше. И если Чон захочет ещё раз сжечь Тэхёна, сравнять с землёй, превратить в пыль, втоптать в грязь, то больше выбраться красноволосый не сможет. Он останется между рельефов грубой подошвы. —Нет, ТэТэ, я не жду. Мне твои извинения ни к чему, — голос у Чона спокойный. Удивительно. Встав с дивана и выгнув спину, он берёт со стола снифтер и делает глоток дорогого коньяка. Даже не морщится. В отличии от Тэхёна. — Тогда чего ты хочешь, Чон? — в голове всплывает событие шестилетней давности и в глазах начинает пощипывать от накатывающих слёз. Но Тэхён не заплачет, не имеет права. Сам себя не простит. Лучше вмазать Чонгуку ещё раз, чем проронить хоть слезинку. Красноволосый до боли кусает внутреннюю сторону щеки после чего сжимает кулаки в попытках хоть как-то сдержать желание подраться с Чонгуком сейчас. Хочется вырвать чёртов коньяк из рук альфы, ударить ему бутылкой по лицу, а затем выпить алкоголь до дна залпом, без закуски, после чего проснуться и понять, что это всего лишь дурной сон. — Я хочу объясниться, малыш. Хочу, чтоб ты понял, — брюнет делает ещё один глоток, затем отпускает снифтер на стол и широким шагом направляется к кухне. Но ему приходится на миг остановиться, когда он видит, как Тэхён спрыгивает с кресла, отшатываясь. — Объясниться ты хочешь?! — в хриплом голосе больше нет тех болезненных нот, сейчас он наполнен непониманием. Левый глаз дёргается в нервном тике, а на руках набухают вены. Хочется кричать, но единственное, что он может, это хрипеть и практически шипеть. Чертов Енбом. — Хочешь, чтоб я понял?! — схватив с полки, находящейся по правую сторону, что-то твёрдое, видимо солонку, Тэхён замахивается. — А больше ты ничего не хочешь?! По морде своей, например, получить?! Омега швыряет сначала ту самую солонку, даже не целясь, от которой Чон успешно уворачивается, продолжая уверенно шагать по деревянному, покрытому лаком полу, в сторону омеги, уже хватающего ещё что-то. Один шаг вперёд, сделанный альфой, равен двум шагам назад Тэхёна, который продолжает хватать вещи, отступая назад и кидая их в уворачивающегося от предметов Чона, у которого на лице ухмылка победная. Омега может и не отступать, пойти в прямое нападение и сразиться, как учил Чон. Но даже с простреленным плечом альфа сильнее. И Тэхён это знает.Сам понимает, что у него нет.
Да и кухня хоть и большая, но не безграничная, как и кухонная утварь. В один момент омега осознаёт, что стоящие на ближайших полках и тумбах предметы валяются на полу в гостиной и швыряться больше нечем, даже кроссовок под рукой нет, чтоб кинуть и убежать куда глаза глядят. Сердцебиение ускоряется, а глаза начинают бегать из стороны в сторону в поисках выхода из неприятной ситуации, когда Тэхён упирается спиной в стену, а Чонгук продолжает быстрыми шагами сокращать расстояние между ними. Под рукой даже вилки никакой нет для самообороны. Ложки, к слову, тоже. Страшно. — Уйди. Отойди. Ты голый и пьяный. Уйди! — голос, несмотря на всю ситуацию, не дрожит, звучит хоть и тихо, но уверенно, а взгляд сконцентрирован на Чонгуке. Если врать, то смело. Тэхён очень много раз находился рядом с Чонгуком, когда тот занимался без футболки или плавал в бассейне. А уж сколько раз тащил его пьяного, еле стоящего на ногах, из клуба до такси, а затем из такси до дома. Омеге лет меньше, чем таких случаев. — Малыш, перестань. Я выпил всего пару глотков, — на лице Чона ухмылка, а на дне чёрных глазах искрится огонь. Хочется обжечься. — Я не перестану, Чон, — Тэхён шипит словно змея, оголяя «клыки», с которых капает яд. Лучшая защита это нападение. — Отойди или я… — Или что? — Чонгук стоит в двух коротких шагах от омеги, который уже готов ткнуть пальцем прямо в рану от пули, нанесенную им же, лишь бы скрыться от этого взгляда. Невыносимо. От Чонгука несёт кофе с коньяком, что режет Тэхёну глаза. Приходится зажмуриться и проморгаться. В полумраке грубый голос звучит ещё более соблазнительно. В момент, когда Чонгук чуть ли не в персиковые губы дышит, Тэхён решает хоть что-то сделать, потому что Чон стоит слишком близко. Непозволительно близко. Ещё один шаг и Тэхён точно воспламенится. Словно бензин от брошенной спички. Нельзя позволить этому случиться. Ещё одного такого случая он не переживёт. Лучше заставить загореться кого-то, но не позволить воспламенить себя. Если Тэхён — демон, то Чонгук — сам Сатана. Разбитые пухлые губки растягиваются в сучьей ухмылке, во взгляде карамельных глаз можно заметить резко оживившихся чертей, потирающих ладошки и готовых приступить к выполнению плана, а изящное тело прошибает электрическим разрядом, когда альфа подходит вплотную, прижимая к стене, заставляя Тэхёна чуть ли с этой стеной не стать одним целым. Крепкие бёдра Чонгука обтянуты чёрной джинсовой тканью, волосы собраны в небрежный пучок, передние пряди спадают вниз, прикрывая обзор, мускулистые татуированные руки упираются в стену по бокам от головы омеги, язык проходится по пересохшим губам, задерживаясь на уголке губ, после чего толкается за щеку, в глазах пляшут, призывая к жестоким действиям, более опасные черти, одним взглядом подчиняющие тех, которые живут у Тэхёна. Они может и подчинятся, но не омега. Никогда на свете. Точно не Чон Чонгуку, горячее, опьяняющее дыхание которого уже оставляет невесомый поцелуй на приоткрытых губах напротив. Стараясь не отводить лукавый взгляд от накаченной груди, делая вид, что рассматривает тату, омега вскользь пробегается глазами по телу, прижимающему его к чёртовой стене, ликуя, когда видит пистолет в кожаной кобуре на джинсах Чона. Пора играть, Гук-и. Готов к проигрышу? Красноволосый легонько закусывает губу, стараясь не морщиться от боли. Сексуальность сексуальностью, но побитость омеги никто не отменял. У Тэхёна полная уверенность и ни единой мысли о том, что что-то может пойти не так. План идеальный. Обстановка более чем интимная и красноволосому такое безумно не нравится. Хочется плюнуть Чону в лицо и высказать всё, что в душе накопилось, а не стоять и миловаться тут с ним. Обхватив маленькими горячими ладошками холодные запястья альфы, он смотрит в горящие глаза напротив не отрываясь, словно гипнотизируя. Сколько раз Тэхён добивался своего таким путём? Пальцев двух рук не хватит, чтобы сосчитать. Плюс один в копилочку. Пора покупать отдельную тетрадь и вести учёт. Для Чонгука он оставит отдельный лист. Тэхён — та ещё дрянь. Очень умная и проворная дрянь. — Даже не смотри на пистолет, солнышко, — вновь пересохшие губы альфы преображаются в ухмылке, трескаясь в некоторых местах. Чонгук слишком хорошо знает Тэхёна и все его ходы он тоже знает. Всё было продумано заранее. Но Ким тоже не идиот. — М? О каком пистолете ты говоришь? — омега, словно кот, трётся носом о смуглую кожу, почти что мурлыкая на ухо. Губами он обхватывает мочку уха, слегка оттягивая. Чёртов запах кофе, по-новой заполняет лёгкие. Опять. — Знаешь, чего бы я сейчас хотел? — горячие руки скользят вниз, задерживаясь на широких плечах и выпирающих ключицах, спускаясь прямо до накаченной груди. Тэхён вынужден бороться с желанием провести руками ещё ниже, до мощных бёдер, выхватить пистолет и под угрозой жизни заставить отвезти домой. Но омега сдерживается. Спасибо Чону. — Даже предположить не могу, — Чонгук облизывает губы и с искренним удовольствием наблюдает за действиями омеги. Альфа уверен, что Тэхён понимает о вылете варианта с пистолетом. ТэТэ мальчик не глупый. — Домой и чай допить, — шепчет омега, слегка прикусывая мочку уха зубами. Тэхён улыбается и хихикает от того, насколько преобразилось лицо альфы. Чёрти в голове скандируют его, тэхёново имя, хлопая в ладоши. Сам себя превзошёл. У Чона взгляд полон непонимания, широкие чёрные брови поднялись в изумлении, а ухмылка с лица сошла, прямо как солнце зимой. Очень быстро. Широкая, крепкая грудь поднимается и опускается в частых вдохах и выдохах. Альфа видимо ждал фразы про дом, это ожидаемо, но чай его из колеи выбил. Ведь Тэхён никогда не любил чай. — Так что давай. Организуй там быстренько. А я пока допью, — коснувшись указательным пальцем кончика широкого, с небольшой горбинкой носа и улыбнувшись так приторно сладко, что аж блевать тянет, Тэхён наклоняется и проходит под крепкой рукой, короткими шагами возвращаясь на прежнее местоположение. — Один: ноль, малыш, —Чонгук отходит от омеги и медленным шагом возвращается к дивану. К коньяку. — Поздравляю. Только вот сейчас будет один: два, — присев на диван, альфа закусывает губу и ухмыляется, видя настороженный взгляд в свою строну. Тэхён смотрит заинтересованно, что не остается незамеченным для брюнета. Превосходно. Чон поднимает с шелкового, выполненного в тёмных тонах, ковра стеклянную бутылку с жидкостью похожей по цвету одновременно и на чай в кружке, не успевший остыть, и на глаза омеги. Слишком медленно. А Тэхён продолжает проявлять чудеса безразличия, не выдавая того, насколько он взволнован или даже больше заинтересован. Сидит, упершись локтем в барную стойку, рассматривая побитые костяшки на руках, но у Тэхёна глаза никогда не врут и в этот раз они выдают его сразу. Заполнив снифтер наполовину, альфа закидывает одну ногу на другую, медленно покачивая ей из стороны в сторону, здоровой рукой он подносит стеклянную ёмкость ко рту. Качнув пальцами, устроив коньяковорот, Чон ждёт, пока жидкость остановится и улыбается, внимательно следя, как начинает психовать Тэхён, стучащий одним ногтём по другому и дергающий ногой, словно взбешённый кот хвостом. Брюнет нарочно делает глоток слишком медленно, растягивая удовольствие не столько от коньяка, который он пьёт чуть ли не каждый день, сколько от эмоций Тэ. С того, как исходится от интереса омега хочется рассмеяться. Что ж, да будет концерт! — Ты остаёшься здесь, Тэ, — голос у Чона серьёзный и звучит куда грубее, чем обычно. Не шутит?.. Но у Чонгука шутки всегда идиотские были, возможно это тоже не поменялось. Тэхён точно не знает, они не говорили до этого момента. — Когда ты ушёл на тренировку, я заехал к тебе. Мы попили чай с Сокджином и он с удовольствием помог собрать твои вещи, узнав, что мы собираемся жить вместе. Это один: один, кстати. — Чонгук делает ещё один глоток обжигающей горло и рот жидкости. — А один: два…— он замолкает, видя, как омега подрывается с места и свирепым взглядом смотрит в его сторону, сжимая кулаки. Горловина водолазки никак не мешает увидеть набухшую, пульсирующую венку. — Ты официально закончил институт. Экстерном. И пока мы не поговорим нормально, ты даже из дома не выйдешь. Понял меня? — Чонгук говорит спокойно и уверенно-жёстко, в отличии от взбешённого и злого до чёртиков Тэхёна, готового наброситься на Чона и разукрасить его лицо всеми цветами радуги. От красного до фиолетового. — Ну-ка повтори, что ты сделал… — медленным, словно хищник на охоте, шагом Ким подходит к альфе. Его терпение подходит к концу. Жизнь Чонгука, кажется, тоже. — Неужели ты оглох, солнышко? Да, к слову, ты должен быть благодарен, что я ещё вещи твои привёз. Я мог этого не делать, но из собственных интересов пришлось спасать тебя от хождения в один трусах. Видимо зря. — Чон встаёт почти вплотную к омеге, у которого цвет волос теперь идентичен с цветом лица. Кажется, ещё одно слово от Чонгука и из Тэхёна начнёт клубиться густой дым. — Слышишь ты, Чип или Дейл, уж не знаю. Спасатель херов, — Ким хвает альфу за затылок, рывком наклоняя к себе. — А может, если бы ты не стал лезть в мою жизнь, то и вещи собирать не пришлось бы? Тэхёна начинает потряхивать и он лишь крепче сжимает шею альфы, желая как-нибудь случайно передавить ему сонную артерию пальцами. У омеги вены на шее и руках набухают и, кажется, капилляры в глазах ещё сильнее лопаются, он дышит быстро, втягивая воздух через нос, а во взгляде столько ненависти сколько не было никогда и ни к кому. Красноволосый сжимает челюсти до скрипа зубов и, замахнувшись, бьёт в скулу, но у Чона реакция отменная и он перехватывает кулак в районе своего плеча, сжимая своей ладонью до хруста и заставляя омегу закусить губу до крови и зажмурить глаза до звёздочек, лишь бы не вскрикнуть от боли. Заведя тонкую руку за хрупкую спину, Чонгук краем ботинка несильно бьёт Кима под колено, укладывая его животом на диван. Своё колено он упирает в поясницу, не позволяя встать. Тэхён даже не сопротивляется. Бесполезно. — Как ты думаешь, что я могу сейчас с тобой сделать? — голос у Чонгука рычащий, с хрипотцой, и учитывая обстоятельства того, что он продолжает держать тэхёнову руку в своей, сделать он может многое. И Тэхён это прекрасно знает. — Ничего. Ничего ты не можешь. — Сипит омега в попытках выдернуть свою руку. Безуспешно. — Нет, ТэТэ, могу. Много чего могу. Хочешь? — Чон оставляет поцелуй на запястье, целуя прямо в ссадину. — Я задушу тебя ночью, сука. Отпусти. — Тэхён, солнышко, подумай своей головой. Если бы я хотел с тобой что-то сделать, то ты бы уже лежал где-то на барной стойке с раздвинутыми ногами. Разве нет? — Заткнись, Чон, — Тэхёну паршиво от этих слов. Потому что чистая правда. И если Чонгук захочет, то легче будет не сопротивляться, чем просто так, безрезультатно что-то пытаться сделать. Тэхён прогнётся. — Я не трону тебя. Пока что не трону. Но не испытывай моё терпение, оно может неожиданно закончиться, — альфа цепляет жилистыми пальцами наполовину пустую бутылку с дубового стола и, улыбнувшись, отпускает уже затёкшую руку омеги. Резко перевернувшись, будто боясь, что его опять схватят, Тэхён отползает в противоположную сторону, прижимаясь к подлокотнику спиной, поджав колени к груди. Сердце колотится, как бешеное и звучит слишком громко в тишине, среди «жужжания» ламп. Словно зверёныш в клетке, загнанным взглядом он смотрит в сторону альфы, жадно глотая воздух. Слишком громко. А Чонгук, кажется, своей работой доволен, потому что не обращает внимание на состояние Тэхёна и с полуулыбкой на лице разворачивается на девяносто градусов и уверенным шагом направляется в свой кабинет, делая глоток прямо из горла. Остановившись у поворота налево, уставшим, практически без раздражения голосом, альфа произносит: — Второй этаж, третья комната от лестницы направо. Сладких снов, малыш, — после чего коренастая, крепкая фигура скрывается в густой темноте длинного коридора. — Я ненавижу тебя, Чон Чонгук, — хрипит Тэхён в пустоту, сползая с дивана и подходя к расположенному на кухне большому окну. Сегодня он не дойдёт до***
Стеклянная бутылка, ранее наполненная коньяком, опустела и теперь попросту валялась на ламинате рядом с черным колесиком кожаного кресла. В Чонгуке нет ни грамма обезболивающего, только литр алкоголя, которого для сегодняшнего дня слишком мало. Сорванные поставки, очередная стычка с конкурентами, Ким чёртов Тэхён, который стреляет раньше, чем думает. Если бы за столько лет у Чонгука не снизился практически до нуля болевой порог, он бы сходил с ума от боли, как это было впервые. Губы растягиваются в улыбке, когда в затуманенной, оплетённой пеленой памяти всплывают тёплые воспоминания двенадцатилетней давности. Такое не забывается. Чонгук всучил омеге пистолет в красивой чёрной бархатной коробке с золотистыми инициалами на крышке, когда тому исполнилось одиннадцать. Это был один из его подарков. Тэхён тогда даже, возможно, не подозревал, что это не игрушка, а настоящее оружие. Чонгук, хвала богам, додумался патроны оставить у себя до лучших времён. В отличии от Тэ, его папа Сокджин сразу понял, что альфа подарил далеко не игрушку, но сдавать его не стал и отбирать подарок тоже, лишь подмигнул и улыбнулся. Он, как никто другой, понимал, что в этом мире ничего нельзя решить словами, как об этом говорится в глупых книжках по психологии. Жизнь — игра на выживание, а не радужные картинки. Тут либо ты, либо тебя. Омеги в этом мире стали слишком уязвимыми перед альфами. И Сокджин бы сел лет на пятнадцать за жестокое убийство, если бы кто-то посмел причинить боль Тэхёну, как когда-то ему самому. Только поэтому он позволял шестнадцатилетнему Чонгуку тренировать легкоатлетические навыки сына, учить стрельбе, драться и управляться с холодным оружием. Чонгук всегда нравился Сокджину. Чонгук усмехается, вспоминая те времена, когда Тэхён был милым и добрым ребёнком, любящим объятия и ругаться за то, что Чон слишком легко одет. И этот образ альфа собственными руками стёр с лица земли. Сейчас Ким Тэхён — редкостная сука, которая превосходно пользуется своей внешностью, крутя альфами, как захочет и которая укрепила в себе тот стержень, которого альфа добивался. Идеальный. Закрыв глаза, Чонгук откидывается на спинку кресла с идиотской улыбкой. Спинка отклоняется под его весом, но затем пружинит, возвращаясь в прежнее вертикальное положение, устраивая в голове землетрясение. Шесть лет он следил за Тэхёном через Чимина, не имея возможности прикоснуться к горячей коже и вновь почувствовать запах свежих фрезий. А теперь Тэхён у него дома, бьёт посуду, тихо проклиная всё, на чём свет стоит. В частности самого Чонгука. Между жилистых, покрытых тату, бледных пальцев левой руки, свешенной с подлокотника, тлеет недокуренная сигарета. Едкий запах наполняет лёгкие и небольшой кабинет. Это вторая сигара за двадцать минут. Альфа кусает внутреннюю сторону щеки, нервно стуча ногой по полу. Звук от стука массивной подошвы о деревянную поверхность пола эхом отлетает от пустых, выкрашенных в серый цвет стен, звуча жутко в ночной тиши. Совесть, которую он давно обменял на жестокое хладнокровие, решила вернуться и отомстить. Она, словно змея, медленно оплетает разум, шепча о том, какая же Чонгук тварь. Сначала исчез, оставив Тэхёна без поддержки, всунув вместо себя Чимина, который Тэ был нужен, как пятая нога, а потом объявился через шесть лет, заперев в своём доме, лишив возможности даже выхода во двор. Отличное начало для примирения. Чонгук и так знает, что он тот ещё ублюдок. Но Тэхёна либо нужно ломать до конца, либо отпускать. И второй вариант Чону не нравится. Да, он поступает, как эгоист, но он готов переломать Тэхёну крылья, лишь бы не отпускать больше. И Чонгук переломает, вырвет их, оставляя невидимые шрамы, заставит ненавидеть себя ещё больше, но Тэхён от него улететь не сможет. Чонгук ему колени сломает, если рискнёт. Альфа хватает с пола бутылку и швыряет её в стену с размаху, она разбивается на мелкие кусочки, рассыпаясь по полу словно маленькие неогранённые бриллианты. Под горячую руку попадает и снифтер, в котором до сих пор оставался коньяк. Жидкость попадает на пол ещё в полёте, а само стекло разбивается и смешивается с более толстыми осколками бутылки. Вскочив с кресла Чонгук отпинывает его в стену. От сильного толчка кресло ударяется об деревянную поверхность, заваливается на бок и падает с сильным грохотом, чем раздражает ещё больше. Схватив со стола смартфон, Чонгук набирает знакомый наизусть номер и ждёт три гудка, пока на противоположном конце не слышится раздраженное и заспанное: — Какого хера тебе не спится, Чон Чонгук? — Мне нужна твоя помощь, — рука сжимает телефон крепче, до слышимого треска. — Я спал, Чон. Ты мог подождать до утра, — на том конце слышится шуршание одеяла. Умница, сразу понял. — Для тебя особое повторение нужно? Я сказал, чтоб ты был через двадцать минут. И меня не ебёт каким образом ты успеешь, но если опоздаешь — схлопочешь пулю в лоб. Чонгуку правда нужна помощь. Психолога, как минимум.