Я у ваших ног

— Пьер, вы такой молчаливый сегодня. Слова отдавались словно хлопки по ушам, некие пощечины. Ответить было сложно, но он постарался и сделал это. — Вы сами запретили мне это, Николас. — Когда же? — Ещё утром. — Ах, точно... — Фальшивые эмоции, в виде волнения. Мужчина прислонил руку к своему лицу и состроил печальный взгляд. Но Пётр знал, что это ложь. Его идол ни о чем не жалеет и не будет жалеть. Просто потому что не видит в этом необходимости. Верховенский не спорит. Он лишь делает так, как велено, говорит так, как велено думает так, как велено. Пока разрешено, будет личным вещателем обо всем, что происходит в городе. Долгие ежедневные представления выматывают, потому Ставрогин половину пропускает меж ушей, даже не заботясь о реакции друга. Бабочка натянутая на иглу перед глазами гораздо привлекательнее. Но русый терпит, закрывает на это очи. Ведь в целом ему дозволено говорить. И он говорит. Столько эмоций вложено в каждое предложение, но все они пустые и ничего не значащие. Зато им верит общество. Улыбается, восхищается, сочувствует. А Николай - нет. Реакция у него на очередные слухи о себе - краткие смешки, а после молчание. Впрочем, это неудивительно. Он выше этого всего. Боги все такие, Пьер уверен. Но сегодня ему приказано было молчать, стоило только появиться с раннего утра на пороге излюбленной комнаты, с незамысловатым, но зато уютным убранством. И он замолчал. Светлые глаза бегали по всему помещению, выискивая что то интересное и достойное внимания. Раз не прогоняли, значит можно остаться здесь и пойти другим путем. Только, планы были подорваны. — Пётр, сядьте. — Недоуменный Верховенский уставился на Николая. Он уже сидит на стуле, напротив. — Вы не ослышались. Сядьте. — Слабо стукнув тростью по полу он слегка нахмурился, более слов и не надо было: не раздумывая, он сел возле ног любителя бабочек. — Какое послушание, какая грация. Вы так выпрямились. Спина не заболит? — Слабо усмехнулся Николас, чуть касаясь тростью своей чужой спины. А Пётр просто молчал и смотрел вверх, всматриваясь в это красивое идеальное лицо. Лицо своего бога. — Скажите мне, Пьер, зачем люди садятся на колени перед другим человеком? — Чтобы оказать честь или покаяться или... — Взгляд светлых глаз упал ненароком на пах перед собой. — Продолжайте, продолжайте. — Или сделать нечто грязное. — Что вам ближе всего из этого? — Думаю, последнее. — Тогда вы знаете, что делать. И Верховенский правда делает. Придвигается ещё ближе, садится прямо меж ног Николая. Руки проходятся по внутренней стороне бедра, оглаживая зону паха. Чёрные, сделанные из кожи перчатки сползают на пол, а уже более свободные пальцы подхватывают замок ширинки и тянут вниз, расстегивая следом и ремень. Ладонь заползает дальше, в нижнее белье и вынимает из него пока вялый член. Времени Пётр не теряет, начав сразу его надрачивать, после чего наклоняясь и высвободив головку из кожи, следом проходясь по ней языком. После взял её в рот, начав неспешно посасывать и обводить языком по кругу. Постепенно вбирает орган все больше, заглатывая член наполовину, начиная двигать по нему головой: сначала подняв её вверх, а затем вниз, и так поочерёдно. Николай прикусил палец в перчатке от такого. Рот Петра горячий, мокрый, стенки приятно охватывают чувствительный орган, а язык каждый раз протирается по нему. Это было невыносимо приятно. Другая рука легла на светлый затылок и нажала на него, заставив взять резко глубже, по самое основание. От неожиданности Верховенский чуть ли не начал задыхаться, ткнувшись кончиком носа в короткие тёмные волоски. Покорно заглатывая член полностью, революционер решил поднять взгляд вверх. Глаза встретились с такими же светлыми по оттенку, но более холодными и чёткими. Они смотрели на него не просто с гордостью, а гордыней, доказывая, что в любом случае на колени падаешь ты, а не он, что именно тебе суждено подчиняться. Потому что Ставрогин на самом деле признает и принимает свою роль бога, величайшего идола, способного тягаться с самим Перуном, славянским громовержцем. И Пьер это принимал с огромной рабской радостью, принявшись более активно насаживаться горлом на член, в итоге полностью его выпустив изо рта, пользуясь тем, что хватка на затылке ослаблена. Языком парень провел по бордовой, налитой кровью головке, собирая с неё сгусток природной смазки, довольно сощурившись на миг от её сладкого привкуса, обхватив её губами и пососав снова, а после отпустив. Язык прошёлся по всему толстому органу, снизу вверх, целуя его местами губами. Затем снова опустился уже к яичкам, облизывая и их, вбирая каждое в рот и чуть посасывая, потом снова переключаясь на член. — Вы с такой страстью это делаете, что я даже боюсь спросить, откуда у вас такие познания, Пьер? Верховенский не знал, что на это ответить, все также усердно вбирая член по основание. — Что ж, будем считать, что вы занимаетесь тем, о чем раньше я и не подозревал. — Усмехнувшись, снял перчатки с рук и зарылся оголенными пальцами в русые волосы чуть оттягивая их. Чувствуя приближение оргазма, Николай нажал рукой на голову Петра, заставляя замереть и принять в себя все семя, которое выделил член в итоге. Не успел революционер начать это покорно проглатывать, как его отодрали от органа. — Посмотрите на меня и откройте рот. Пётр без лишних вопросов взглянул вверх, открывая рот, наполненный белой жидкостью. Довольный таким послушанием, Ставрогин похлопал партнёра по щеке, призывая закрыть рот и проглотить все. Так тот и поступил. — Чего вы бы хотели, Пьер? Чего желает ваша развратная душа? Может, оседлать меня? Или чтобы я взял вас на этом столе? Или пол тоже подойдёт? А может подоконник, чтобы все видели, как вам хорошо от моего члена меж своих упругих ягодиц? Отвечайте, милейший мой, иначе мне самому придётся выбирать вашу участь. Взглотнув и облизнув пересохшие от представлений губы, Верховенский ответил: — Стол... — Что? — Стол, я выбираю стол, мой идол. Довольно усмехнувшись, Ставрогин, встав со своего места, отошёл в сторону, стягивая одежду и откладывая её в сторону, после убирая все вещи со стола. Это не бумаги, чтобы небрежно смахивать. Здесь целые коробки с бабочками, а это ценный экспонат. После этого, снял с себя оставшееся и сложил туда же, где штаны. Поднял он на ноги Пьера пальцами за подбородок, как Султан рабыню. Приобняв за талию, притянул целовать и местами покусывать шею партнера, на что тому пришлось отвернуть голову в сторону, оголяя больше белой и пока никем не тронутой кожи. Оттягивая ворот, постепенно Николас дошел до ключиц, поспешно расстегивая и сбрасывая в сторону одежду, которая жутко мешала, следом медленно укладывая Верховенского на поверхность стола, властно и грозно нависая сверху. Язык прошелся по кости ключицы и прикусил ее, оставляя след, заставляя оппонента громко простонать. Лёгкая и приятная дрожь пробежалась по телу Пьера. Весьма вероятность, что их услышат, или увидят в окно. Впрочем, пусть. Пусть видят и дивятся тому, как многоуважаемый Ставрогин раскладывает под собой не менее уважаемого Верховенского. Снова поднимаясь выше, мужчина в губы глубоко не целовал, лишь сминал их своими, наслаждаясь мягкостью и сочностью, теплотой, следом мазнув своими устами по щеке, дальше к уху, обхватывая мочку и чуть прикусывая, затем зализывая, словно подобное правда приносило боль, за которую хотелось извиниться. От этих ласк Пётр тихо постанывал, подаваясь рукам и губам на встречу. Пальцы трогали, мяли бедра, бока, талию, пробегались выше по груди, задевая затвердевшие соски. — Чего вы хотите, Пьер? — Прошептал по покрасневшее ухо Ставрогин, обжигая горячим дыханием. — Возьмите, возьмите меня, Николай Всеволодович! Умоляю, прошу! Не мучайте боле. — Уверенно пролепетал Верховенский, смотря в глаза уже отодвинувшемуся от ушной раковины мужчине. На божественных губах снова играет довольная ухмылка. Обычно бунтарство и колкость бьёт из собеседника ключом, а сегодня праздник какой-то. Иль играет так от скуки или правда решил подчиниться, непонятно. Однако, раз выдан такой шанс, надо им воспользоваться. С этими думами, Николай взял в руки небольшой флакон с маслом и налил себе немного на пальцы, приставляя один из них ко входу, огибая колечко мышц по контуру и медленно проникая внутрь. Насиловать Ставрогин не собирался. Избить и унизить - да, грубо брать - нет. Не в его интересах рвать Петра, иначе играть в следующий раз будет скучнее, потому как появятся ограничения. Первый палец вошёл полностью, начав медленно двигаться. Пробыл он в одиночестве не долго и совсем скоро их было уже двое, совместно растягивая мягкие, гладкие стенки, расходясь в стороны в манере ножниц. Не долго раздумывая, мужчина добавил и третий палец, чтобы до конца растянуть проход, начав проталкиваться более резко и грубо, выбивая из русого более громкие стоны. Не спрашивая, брюнет вынул пальцы и налив масла на член, размазал жидкость по всему стволу. Обхватив руками за ляжки, поднял ноги как можно выше, потираясь органом об анус, нарочно играясь, заставляя Верховенского начать немного раздражаться и нервничать. Подобные действия не заняли много времени и в итоге член неспешно погрузился в растянутое нутро до предела, останавливаясь, давая привыкнуть. От такого захода Пётр не выдержал и простонал в голос, следом зажав себе рот рукой, боясь, что их кто услышит. — Уберите руку, Пьер. Верховенский недоуменно глянул вверх. — Пусть слушают, ваш голос очарователен. Что естественно, то не безобразно. — Хохотнув, начал двигаться внутри. Пётр все таки руку убрал, не имея права спорить. По крайней мере он так считал. Ставрогин был того же мнения совершенно, с каждым толчком делая темп входа быстрее, жёстче, порой выходя практически полностью, оставляя только головку, чтобы через секунду войти и звонче шлепнуться яйцами о внутреннюю сторону бёдер. Тонкие привлекательные ноги он закинул себе на плечи, склоняясь вниз, чтобы снова расцеловать чужую открытую шею, пройтись по ней зубами и укусить. А Пётр и не знал, куда деваться от таких ощущений. Они были совершенно новыми для него, порой даже чересчур грубыми. Местами он переходил от громких стонов на крики. Все было слишком откровенно. Парень уверен, что за дверьми столпились слуги и с интересом думали - стучать иль нет. В один из толчков член попал по простате, заставив революционера выгнуться в спине и раскрыть рот в немом крике, до боли закатив большие серо-голубые глаза. Ставрогину нравилось на это смотреть. Сжимать в руках тонкую талию и видеть, как Петра переполняют эмоции, как тот мечется по столу, не знает даже за что ухватиться руками. Как его щеки покрываются все большим румянцем, приобретая красный оттенок, на глазах выступают слезы от наслаждения. Буквально забываясь, от потираний члена о простату, Пётр выгибался сильнее, словно гимнаст, и в очередном крике произносил имя того, кто сейчас пользуется его юным телом. Крепкая тёплая мокрая от масла ладонь легла на чужой член, требующий внимания и начала водить по нему снизу вверх и обратно, порой массируя пальцем головку, доводя до пика. Кончил Верховенский первым, запачкав своим семенем руку Ставрогина. Сам же Николай достиг эйфории следом, спустя пару толчков, заливая нежные растянутые стенки белой жидкостью. Покинув нутро и сняв ноги со своих плечь, брюнет произнёс, вытирая руку о полотенце: — Вы явно получили то, чего желали, Пьер. Я ведь прав? Пётр взглянул уставшим взглядом на партнёра, приводя дыхание в норму. Ответить было нечего, ведь все уже сказано. Однако, после такого, однозначно понимаешь, что уверовать в Беса, не веруя в Бога очень даже возможно.