Ветер порывистый и сильный, бьет в лицо. Кто вообще выходит на улицу такой холодной ночью? Тем более, в легкой рубашке. Тем более, когда на улице такой мокрый и неповоротливый октябрь.
Еще и зрение подводит. Джон налетает ногой на какую-то деревяшку и матерится. Отборно, но тихо. Ситуация вообще как раз такая. Такая, которую следует покрывать матом, но негромко и досадливо, себе под нос.
Куда бежать? Куда идти?.. К Мими? Нет, нет. У него почти все вещи уже у мамы: альбомы, краски, карандаши, одежда, гит… Ох черт!
Он раздосадованно пинает ни в чем не повинный камушек. Гитару-то он у Пола оставил! Вот же блин!
Вообще с Полом у него сейчас все очень сложно. Эти дурацкие теплые чувства, которые зарождаются внутри живота при одной мысли о Маккартни и постепенно поднимаются выше, до солнечного сплетения, до легких… они не дают ему покоя уже какой месяц. Джон знает, он, наверное, больной. И хорошо бы, если больной. Тогда ему жить проще было бы. Ведь слепого человека не винят в том, что он слеп! Винят его болезнь. А тут уж… Леннон искренне не знает, кого винить. Себя, наверное. Но только если это не болезнь.
Джон вообще не представляет, почему он так быстро дошел до нужного ему дома. Разум унесся куда-то далеко-далеко, туда, где не найти. Забился в уголок сознания и плачет. А Джон Леннон не плачет, это все ветер, из-за которого из глаз течет. И всхлипывать хочется тоже из-за ветра. И не спорьте.
В реальный мир возвращают неожиданно горящие окна аккуратного домика. Неужели не спят? Все ли нормально? А будут ли рады там такому неожиданному ночному гостю?
Леннон перемахивает через забор, и, нерешительно приближаясь к двери, стучит. Секунда, и дверь распахивается ― на лице рыжеволосой женщины в основном ― удивление, немного ― испуг, и еще чуточку ― радость.
― Джон! Ты в порядке? Что случилось, почему ты пришел? Ты же должен был быть у Пола, не так ли? ― Джулия осыпает сына вопросами, одновременно впуская в дом и закрывая дверь.
― Я сейчас все расскажу, мам. Ничего, что я пришел? Мими бы просто, это… ругалась, ― от резкой перемены температуры, Джон весь покрывается гусиной кожей и начинает дрожать.
― Бог ты мой! Да ты же весь продрог! ― мама ведет его на кухню, где даже еще теплее, чем в прихожей. ― И конечно же я рада, что ты пришел! Я вообще давно уже подумываю о том, чтобы ты переехал к нам насовсем. Даже упрашивала Бобби, но он что-то пока не соглашается, ― она села за кухонный стол, Джон последовал ее примеру. Сразу становится так уютно, и он, впервые за весь вечер в целом, свободно выдыхает.
― А где, кстати, Дёрганый? *
― Джон! Я же просила, не называй его так! ― мягко укоряет Джулия, но сама тут же хихикает, словно девчонка. ― Бобби уехал на неделю к сестре, там что-то приключилось.
― А-а, понятно… А почему не спишь? ― Джон близоруко щурится, глядя на часы ― половина первого ночи.
― Джулия с Джеки плохо себя чувствуют, они не могли долго уснуть, да и мне теперь не спится, ― вздыхает явно уставшая женщина, но усталость в ее глазах тут же сменяется заботой и искрой любопытства. ― Давай-ка я сделаю тебе чаю, ты согреешься. И заодно расскажешь мне, отчего ты вдруг сбежал от Пола, да? Если хочешь.
― Мам… ― Леннон кусает губу и отводит взгляд. ― Если я расскажу тебе секрет, ты его поймешь? ― это звучит по-детски и немного беспомощно, Джону не нравится.
― Конечно пойму, ты же мой сын! ― мама светится улыбкой, оборачиваясь к Джону. ― Тебе печенья или булочек к чаю?
― Печенья. Мам, а теперь послушай… ― голос у него чуть дрожит. ― Это, скорее всего, очень неправильно. Но мне просто нужно поделиться с кем-то, а ты должна понять меня лучше всего… ― он прерывается. Дальше говорить страшно и трудно.
Какое-то время на кухне раздается только лишь бульканье воды в чайнике на плите.
― Я влюбился в Пола, ― наконец-то решается Джон, но в это же время начинает свистеть чайник. Леннон прерывается, чувствуя, что, наверное, сам бог, если таковой есть, не хочет, чтобы джонова тайна распространялась дальше его бедного сердечка. Джулия мигом выключает газ и снимает чайник с плиты.
― Я влюбился в Пола, ― уже громче повторяет Джон. ― таким образом, каким должен был влюбиться в девочку. И… вот. Что… что ты скажешь?
Мама молчит, наливая кипяток в кружку и разбавляя холодной заваркой. Ставит блюдечко с печеньем перед Джоном, аккуратно, пытаясь не обжечь и не обжечься, водружает кружку с чаем на стол. Садится напротив сына.
― Что я скажу? ― переспрашивает она. ― В первую очередь, это бывает. Ты не один такой, правда, ― Джон никогда не видел ее такой непривычно-серьезной. ― Я таких людей знаю. Они не больные, не сумасшедшие ― просто есть и все. И… эй, ― Джулия слегка улыбается берет Джона за руку. ― я тут, с тобой. Я тебя очень-очень-очень люблю. Ты можешь мне рассказать. Я выслушаю, может, даже, помогу. Нельзя ведь все держать в себе, верно?
Джон прокашливается и отхлебывает из кружки.
― Ну… в общем, когда я тогда, летом с ним познакомился, сначала ничего не было. Просто мысль: «он красивый». Но так кто угодно подумает, если взглянет на него, наверное? ― Джон поднял глаза и увидел, как его мать кивнула. ― А потом мы начали заниматься на гитаре, и как-то слишком быстро сближаться… Я не знаю, как это получилось, такое ощущение, что однажды я проснулся, и просто: «Теперь я люблю Пола Маккартни». И каждый раз, когда я на него смотрю, каждый раз, когда он рядом… эти ощущения, я… я просто не знаю. Либо это с девчонками по-другому, либо я влюбился впервые. Понимаешь? ― спросил с надеждой.
― Да, понимаю.
― А сбежал я потому что… ну, в общем, я не выдержал. Я хотел остаться с ночевкой, мы уже легли спать. Он заснул, а я не мог. Мне тогда казалось, что… что я сейчас не выдержу и сделаю что-то плохое, то, за что потом будет стыдно. Так что я убежал.
Леннон втягивает побольше воздуха в легкие и снова мысленно оказывается там, где был почти час назад.
Темная, душная комната. Чужое сонное, нежное дыхание, звуку которого Джон, казалось, готов был предаваться часами. Пол что-то бормочет во сне, но Леннон не может разобрать. Собственное сердце сжимается и Джон готов со всей силы ударить себе в грудь, только бы оно перестало так сильно биться. Голову переполняют разного рода мысли, за каждую из них Джону очень стыдно. Хочется закричать, разбудить Пола, поцеловать его, даже… даже, может (на этих мыслях Леннон окончательно умирает), кое-что другое…
И становится настолько невыносимо это все чувствовать, видеть, слышать… Настолько, что Джон вскакивает с разложенной специально для него раскладушки, подходит к окну, стараясь, впрочем, не шуметь, и, не раздумывая, вылезает на улицу (хорошо еще, что первый этаж).
Сначала воздух одурманивающе свеж, и Джон даже успевает порадоваться своему решению, но это ощущение быстро улетучивается, вместе с последней мыслью о том, что побег был хорошей идеей. Он медленно отходит от этого злосчастного дома, но чувствует, что там словно бы осталась какая-то важная его часть. Чувства, наверное. Да, возможно, его неозвученные чувства так и остались висеть там, в душной и темной комнате, в которой сейчас мирно посапывает ничего не подозревающий Пол Маккартни…
― Ну… Слушай, а от него поступают какие-нибудь намеки? На то, что он, скажем… чувствует то же? ― Джулия задумалась и чуть прикусила губу, неосознанно делая точь-в-точь такое же выражение лица, как у сына.
Леннон сглотнул.
― Да. И это самое тяжелое, потому что я вообще не уверен. Дело было на вечеринке какой-то, там мы все выпили, ― это слово Джон сказал очень осторожно, но у мамы не было на него вообще никакой реакции, не то что Мими. ― А Пол ― впервые. И, поскольку он этого делать не умеет, он сразу захмелел и остаток вечера он сначала докучал всем своим пьяным видом, а потом утащил меня на улицу под предлогом того, что ему плохо, и…
― Джо-о-онни, давай посидим, а то меня стошнит, ― притворно сморщился Пол, еле стоя на ногах.
― Давай, пьянчужка, ― хмыкает Джон и, смахнув с какой-то скамейки, стоящей тут же, на заднем дворе, парочку опавших листьев, садится.
Пол плюхается рядом, даже слишком рядом. Он буквально лежит на Джоне, даже не собираясь менять положения. Тот сразу занервничал, потому что понимает ― что-то сейчас будет.
― А вот там все с девочками целуются… ― как-то расстроенно протянул Маккартни. ― А я ни разу не целовался с девочкой… А ты?
― Целовался, Пол, ― вздохнул Джон, потому что всех тех девчонок, с которыми у него что-то было и весь свой опыт, он бы с радостью променял на то, чтобы только его чувства к Полу были взаимными.
― А я ― нет… ― зачем-то опять повторяет Пол. Потом он затихает, приваливается к чужому плечу. Они молчат уже минут десять, Джону кажется, что брюнет заснул.
Но нет. Пол поворачивает голову, приоткрывая глаза и рот, тянется вверх. У Леннона, судя по ощущениям, в ближайшие сроки должен случиться какой-нибудь инфаркт, так сильно заколотилось его сердце. И вот, когда губы Пола почти настигают его, Маккартни распахивает глаза и морщится.
― Ой, Джонни, ты ж не девочка, вот блин… Тогда я пошел искать девочку, ― он неожиданно твердо встает со скамейки и уходит обратно в дом.
― Пол, стой… ― но какая уже разница.
Джон наклоняет голову и хватается за нее руками.
― Джон, ну смотри, ― вновь подает голос мама. ― Вполне возможно, что под действием алкоголя, он выдал все, что у него действительно внутри. Ведь и такое бывает. Может, его мысли направлены на тебя, а он пытается перенаправить их к девочкам, кто знает… Есть только один способ узнать ― нужно рассказать Полу обо всем.
― Нет… Он откажет, откажет! ― убежденно замотал головой Леннон. ― Пол, он… не такой, это точно.
― А ты… ты подумай, ― Джулия прищуривается. ― я же видела вас вдвоем. Между вами безусловно присутствует какая-то химия. Только вот не до конца понятно, ты зачинщик этой химии или же оба…
Джон задумчиво хмурится. Действительно, ведь их с Полом дружба слишком внезапно стала такой близкой ― буквально спустя день после знакомства они уже сидели лицом к лицу, увлеченно бренча на гитарах. И потом, Маккартни словно бы хотел чаще прикасаться к нему, быть ближе… не так, как другие парни. По крайней мере, Леннон очень надеется, что это ― не просто его больная фантазия, а что Пол по-настоящему хочет быть ближе.
― Может, ты и права…
― Может. Но, в любом случае, утро вечера мудренее. Уже час ночи, пора и честь знать, ― мама зевнула. ― Я тебе постелю в гостиной, не будем же мы сгонять больную Джули с кровати?
― Угу, ― почти безразлично кивнул Джон.
Минут десять спустя, диван в гостиной был разложен и вполне пригоден для ночевки. Джон уже почти засыпает, но внезапно слышит легкий скрип двери. Открывает один глаз ― полоска света, проем двери, мама.
― Я просто хочу пожелать спокойной ночи, ― улыбается она.
― Спокойной, ― вздыхает Джон. Выходит слишком отчаянно, поэтому Джулия подходит, подтыкает одеяло и садится.
Джон морщит лоб. Мама кладет руку ему на голову. Ладонь у нее теплая и очень-очень уютная.
― Не волнуйся.
― Тебе легко говорить.
― Ну давай, скажи мне хоть одну причину, из-за которой ты не сможешь ему признаться, ― она наклоняет голову.
― А разве не очевидно? ― обиженно и глухо.
― А помимо очевидного? ― хитрая улыбка. ― Если мы будем искать причины среди очевидного, то как же это все будет скучно, не находишь?..
Леннон сильнее морщит лоб. Понимает, что теряется. Выдыхает и сдается окончательно.
― Меня раздражает мой голос.
Причина несуразная, а Джон плюет на весь мир и проваливается в сон.
***
Солнечный луч бьет в глаза, заставляя щуриться и зевать. Дверь закрыта, но дома явно не спят: до Джона доносится веселый голос мамы и детский, звонкий, но слегка омраченный простудой ― сестры. Сначала Джону даже кажется, что все хорошо. Но потом неприятные мысли под завязку наполняют его голову.
Вставать совершенно не хочется. Хочется только лениться, спать, молчать… в общем, сделать так, чтобы мир забыл, что есть такой Джон Уинстон Леннон. Желательно, надолго.
Ну почему, почему он должен это чувствовать? Сердце защемляет и больно-больно колет. Это не связано со здоровьем, но Джону почему-то кажется, что умрет он обязательно от чего-нибудь, связанного с сердцем. Потому что не просто так ведь оно переносит столько страданий, верно?
А вообще, хорошо, что он сейчас один. Одни проблемы от этого Пола… лучше уж с собой говорить, чем с ним. Да, тишина у Леннона ― самый лучший навык, правда, недооцененный им самим жутко. Но осознал он это недавно. Примерно тогда же, когда понял, что отведенные глаза иногда могут буквально кричать о мыслях того, кому они принадлежат. Потому что Маккартни, поймав его влюблённый, но предусмотрительно направленный в другую сторону взгляд, сделал такое лицо, что Джону безо всяких слов поплохело.
Но не стоит сейчас вспоминать такие неприятные вещи! Надо себя как-то… перенастраивать. Вот, например, тот вечер… тот вечер, когда Пол его едва не поцеловал. Черт, не помогает! Мысли из мрачных совсем не становятся светлее, хотя бы на тон.
Ох, только бы он дал Джону знак, что хочет сделать это снова… Да господи, Леннон готов сделать ради еще одного намека все, что угодно! Чтобы Маккартни опять сказал что-нибудь эдакое, да так, чтобы Джон еще и не догадался сразу…
Ведь… что в этом плохого? Именно совсем плохого? Вот ― они вдвоем, просто два человека, не лучше и не хуже остальных ― не столь важно, одного пола или же разного. Да, вот они, а вот ― чувства наслаждения. Они для всех людей одинаковые. Неужели эти чувства не могут распространяться на кого угодно? И разве Полу в голову не приходили такие мысли?..
Джону одновременно и очень хорошо, и очень плохо в последние три месяца. Грань между радостно трепыхающимся сердцем и острейшим чувством тоски… она совсем стерлась, похоже. Может, когда-нибудь он сойдет с ума таким образом.
Несправедливо! Боже, как несправедливо! Почему он, Леннон, нравится всем без разбору, а Полу понравиться никак не может?! Да он перед этим мальчишкой расстилается так, как ни перед кем не расстилался, что же ему еще надо?..
Видимо, что-то еще. Трусом Джон никогда не слыл, да и вчерашние мамины наставления не проходят даром. Джон решает: признается. Вот прямо завтра.
Наполненный решимостью, резко садится на диване.
***
― В принципе, можно было бы сделать яблочный пирог… но яблок сейчас хороших нет.
Джулия-старшая шелестит страницами поваренной книги. Младшая в это время, с перевязанным шарфом горлом, сидя за столом, сосредоточенно пытается снять мерку на платье с куклы. Джон сидит рядом с сестрой и бесцельно смотрит на мягкий метр, которым девочка обматывает тело пупса наподобие бинта.
Вообще идея была мамина ― Джон нехотя одобрил, хотя в глубине души понимал, что возможно подействует. В общем, решено было испечь для Пола что-нибудь. Тот был охоч до всякого рода сладостей, так что удача заведомо прибавлялась.
― Кстати, пока ты спал, заходил твой Пол, ― как бы между прочим протягивает мама.
Джон давится воздухом.
― И ты только сейчас говоришь мне об этом?! ― он хватается за голову, но потом вскидывает удивленный взгляд на мать. ― Чего он хотел?..
― Гитару твою принес. Очень вежливый, как всегда, улыбчивый. Я уж тебя не стала будить, но он хотел бы с тобой пообщаться, это очевидно. Видно было, что он немного озадачен, ― она вновь перелистывает страницу потрепанной книги.
― Ну и хорошо, что не разбудила, я все равно не захотел бы с ним говорить. А если бы и хотел, то все испортил бы в любом случае, ― Джон вновь хмурится. Похоже, теперь это ― перманентное выражение на его лице.
― Ладно, не думай об этом. Испечем ягодный пирог, может? У меня есть черничное варенье.
― Хорошо…
Пол ведь любит чернику?..
***
Джон весь перемазан в липком варенье, обжег руку, пока выставлял температуру, рассыпал муку, но все же победно затолкал-таки противень с тестом в духовку и теперь ждет, пока не звякнет таймер. И все сам! Мама вообще не помогала, только иногда инструктировала, а Джулия тихонько хихикала над братом, на чем свет стоит ругающим яйца, которые не желали взбиваться до требуемой пенки.
В итоге мама ушла за Джеки, у которой сейчас был урок музыки на дому у учительницы, оставив сына с дочерью, предоставленных самим себе. Джон то ли так сильно размяк под влиянием всех этих чувств, то ли просто настроение у него исправилось… В общем, закончилось все тем, что они с Джулией вдвоем сидели за кухонным столом и рисовали цветными карандашами Джона. Карандаши эти были жутко дорогими, на них никому, кроме Леннона не то что смотреть ― дышать было нельзя. А теперь Джулия, высунув язык, старательно выводила желтым карандашом бутон тюльпана, попутно командуя братом, что и как ему рисовать.
― Принцессу? Опять? Я же только что нарисовал тебе одну! ― Джон продемонстрировал другой листок с прекрасной леди в пышном платье, общими чертами напоминающей Бриджит Бардо.
― А теперь мне нужна принцесса с принцем! ― пожала плечом девочка, выуживая зеленый карандаш из коробки.
― Ла-адно. Желание больной ― закон, ― Леннон состроил важное лицо. Пару раз куснул кончик карандаша, принялся рисовать принца. Овал лица, глаза…
Черт, почему получается Пол?!
― Джон?
― Да, Джулс?
― А у тебя есть уже принцесса? ― сестренка улыбнулась и опустила глаза.
― Эм-м… ― Джон почесал в нерешительности затылок. ― Смотри, малыш, некоторым принцам принцессы не очень-то и нужны. А некоторым принцессам ― принцы. Это явление сохраняет баланс в мире.
― Значит, ты тоже часть этого… баналса?
― Баланса. Да, видимо так, ― Леннон уже смирился с тем, что принц на картинке получается совсем как Пол.
― Ну… а принц у тебя есть?.. ― еще более осторожно спросила Джулия, искоса наблюдая за реакцией брата.
― А ты откуда такие вещи знаешь, юная мисс Леннон? ― Джон попытался скрыть смущение за шутовским тоном.
― Я не мисс Леннон, а мисс Дайкинс, это ты ― Леннон, как мама! ― хмыкнула девочка. ― И потом, если не принцесса, то, значит, ― принц, ― резонно заметила она, тут же округлив глаза и перейдя на заговорщический шепот. ― А это что-то плохое, да?
― Знаешь, я бы не сказал, что это что-то плохое. Мне вот вполне с этим хорошо. А другие просто не понимают ― поэтому двум принцам или двум принцессам нельзя пожениться, ― Джон глубоко вздохнул. ― или бывает так, что принцу, которого ты выбираешь, не нужны другие принцы, а только принцессы. Угадать так сложно…
― Ты бедный, ― решила Джулия, шмыгнув носом. Потом порывисто потянулась и обняла Джона.
― Ой, фу, только не зарази меня, ― притворно скривился Леннон, но все же в глубине души ощущая некую радость ― он чувствовал себя в семье, наконец-то!
***
Весь следующий день Джона тошнило. Вот прямо мутило не по-детски. Честно, за завтраком он думал, что сблеванет прямо в тарелку.
Сегодня. Сегодня он признается.
Вот уже он идет по направлению к Строуберри Филдс. Там они и договорились встретиться. Все тело дрожит, хотя на улице совсем не холодно. В сетке лежит завернутый в газету кусок пирога. Пирог получился не самым лучшим ― он подгорел по краям, тесто вышло чересчур сухим и приторно-сладким, а начинка, наоборот, кислой. И корочка совсем не хрустящая, а просто твердокаменная. Зато с душой. Наверное.
Он встречает Пола. Они идут куда-то, болтают о чем-то настолько мизерном, что Джон даже не хочет задумываться о словах, слетающих с губ. Что-то там о музыке, о самочувствии, о погоде, о предстоящем дне рождения Леннона…
Наконец, безлюдное место, и Пол интересуется, чего это у Джона в сетке. Тот жестом фокусника (очень нервного и нерешительного фокусника) достает этот самый кусок пирога. У Маккартни загораются глаза, он спрашивает: «Это мне?», а Джон чуть не умирает от умиления. Конечно тебе, Пол. А кому ж еще.
А ведь ему даже нравится. Он жует, чуть измазавшись вареньем и благодарно улыбается Леннону. Момент не идеальный, но Джон уже не вытерпит.
― По-ол?
― Джо-он? ― хихикает Маккартни, передразнивая друга.
― Мне тут тебе кое-что сказать надо.
― Так, ― мигом посерьезнел Пол.
― В общем… Я уже давно это хотел сказать, а в последнее время, в последние недели я очень… в общем, я понял, что если не расскажу, то просто разорвусь. Ты мне нравишься, Пол. Не как друг.
Тишина бьет по ушам и оглушает. Вы можете себе такое представить ― оглушающая тишина? Джон уже тысячу раз жалеет о сказанном.
― Пиздец, ― Пол, кажется, пребывает в полнейшей прострации. ― Пиздец, Леннон. Так ты из…
этих?.. ― последнее слово произнесено с таким отвращением, что на словах его не передать. ― Фу, нахуй, ― от обычно такого чинного Маккартни крайне непривычно слышать мат, но блин, о чем Джон думал?! ― Фу, не, я так не могу!
Пол срывается с места и уходит.
Джон тупо смотрит вслед быстро удаляющейся фигуре. Глаза жжет. Губы кривятся. Все тщетно. Хочется свернуться в комок прямо здесь, на земле, заваленной осенними листьями, и умереть. Замерзнуть. Исчезнуть. У-ме-реть.
I'm talking while you're next to me
Did I ruin the moment?
If I could tell you how I feel
Would you know what the words meant?
For sake of conversation
Could you read the writings on my sleeve?
‘Cause that's the best you're gonna get
So maybe I had better leave.
