Если бы я мог

Ровно в девять вечера последние адепты ордена Гусу Лань зашли в свои жилища, оставив улицу совершенно безлюдной. Холодный осенний ветер полностью завладел ею, а его завывания казались непозволительно громкими для этого места. Ночное небо было затянуто тяжелыми тучами, предвещающими к утру дождь. В такую погоду было особенно приятно оказаться в теплой постели после целого дня тренировок и, выпив чашку ароматного чая, поскорее уснуть. Однако среди гула ветра был слышен шелест развивающейся под его напором ткани. А точнее клановых одежд адепта, осмелившегося нарушить одно из трех тысяч правил прославленного ордена. Заметь это кто-либо, нарушителю бы пришлось понести суровое наказание. Или же нет, ведь кто осмелиться наказывать главу своего ордена? Клановые одежды, за которые так цеплялся беспокойный ветер, из плотной синей ткани расшитой клановым узором облаков, будто являлись отражением ночного предгрозового неба. Тугую прическу венчала массивная заколка, несвойственной для ордена формы. Лань Сичень быстро шел по узким дорожкам, уходя от своих покоев. Лицо было непривычно серьезно, а в глазах отчетливо читались боль и грусть. Свернув последний раз, первый нефрит бесшумно подошел к цзинши и так же бесшумно вошел, плотно закрыв за собой дверь. Внутри было темно, лишь догорающая свеча где-то в углу тускло освещала немного пространства. Тишину не нарушал ни один звук, и могло показаться, что в доме нет ни души. Однако Сичень без сомнений зашел за ширму, оказавшись у кровати, рядом с которой на полу сидел его брат. Ванцзи сидел не шевелясь, в самой благопристойной позе, с идеально прямой спиной, что Цижень был бы им совершенно доволен. Со стороны он был похож на прекрасную статую, выточенную из куска самого лучшего нефрита. Однако глаза его глядели в пустоту, а взгляд был полон такой боли и сожалений, что дрожь пробегала по телу. Лань Чжань был без верхних одежд, распущенные волосы без заколки струились с плеч. При появлении брата, второй нефрит не шевелился, только посмотрел на него снизу вверх. Боль одних медовых глаз, как в зеркале, отразилась в почти таких же напротив, и Сичень опустился на пол напротив Ванцзи. Семь лет, ровно столько прошло после смерти великого и ужасного Старейшины Илин. За эти года раны на спине затянулись в шрамы, исполосовавшие всю некогда идеально гладкую спину. Маленький ребенок, спасенный с горы, начал обучаться и формировать золотое ядро. Кролики на поляне росли и множились. А душа не отзывалась. все семь лет несмотря ни на что, Лань Ванцзи ежедневно играл расспрос. Его изящные пальцы были в кровавых мозолях, часто после игры гуцинь приходилось обтирать от алых капель. Однако душа так и не отозвалась. Боль от потери любимого человека никак не угасла со временем, лишь становилась сильнее и невыносимее. И Лань Сичень с ужасом понимал, что не может даже вообразить глубину страданий брата. И помочь ему тоже. Все, что он сейчас мог, это пододвинувшись чуть ближе, медленно заключить младшего в объятия. Положить его голову себе на плечо и со всей нежностью гладить черные волосам и уже не идеально прямую спину. Невесомо проводить рукой по выступающим даже через ткань шрамам и чувствовать, как постепенно мокнет ханьфу на плече от слез. Лань Чжань плакал бесшумно, ведь в облачных глубинах запрещен плач. Они стоят в темной комнате слившись в единое целое. Нефритам ордена Гусу Лань не нужны слова, чтобы понять друг друга, ни один из них не нарушил тишину, царящую в цзинши. Сичень рассыпает легкие поцелуи вдоль плеча и скулы брата, который теперь обнимает старшего, сильнее прижимаясь к нему, словно пытается найти хоть какое-нибудь избавление от пожирающей боли. И если бы Сичень мог, он бы забрал ее половину себе, но увы, это ноша только для одного. Братья стоят так еще какое-то время, пока окончательно уставший Ванцзи не засыпает в крепких руках. Тогда одна из рук обхватывает его под коленями и Лань Хуань укладывает второго нефрита на кровать. Укрывает, напоследок нежно целуя в лоб. Стоит еще несколько минут не в силах оторвать взгляд от такого родного лица. На щеках младшего видны подсохшие дорожки слез, и Сичень проводит по ним кончиками пальцев невесомо касаясь гладкой кожи, чтобы не разбудить. Потом медленно уходит, проверив, что свеча в углу точно погасла.