Печенье для Крампуса

— А вдруг Санта не придет? — шепчет Майки. — Придет, куда денется, — уверенно отвечает Мари Агнес. — Мы приманку, — указывает на печенье и молоко у камина, — оставили? Оставили. Теперь ждем. — А если он молоко не любит? Или ему нельзя сладкое? — Ой, успокойся. Все знают, что Санта любит… Ее прерывает шорох. Мари Агнес не страшно, а вот Майки подскакивает и едва не сносит кресло, за которым они прячутся. — Это мыши в подвале, — успокаивает она брата. — Дедушка всё время на них ругается. — Мы-ы-ыши? — Майки дрожит так, будто они пообещали съесть его заживо. — А п-почему они к-кричат? — Не кричат, а пищат. И я вообще ничего не слышу. — А я слышу каждую ночь. Визжат, топают, чем-то звенят… Мари Агнес косится на брата — даже в темноте видно его испуганное лицо. Но она не будет бояться вместе с ним. — Значит, ловить ужей и подкидывать мне в рюкзак не страшно? А как мыши в подвале, так струсил? — Я вовсе не струсил, — неуверенно отвечает Майки и отворачивается. Что-то снова шуршит, однако Санта-Клауса так и нет. Мари Агнес разглядывает камин — оттуда, говорят, он должен вылезти, — и видит в лунном свете мамину фотографию. Никто — ни сама Мари Агнес, ни Майки, ни маленькая Крисси — не помнит маму, только со слов дедушки и бабушки. Мари Агнес сама не замечает, как засыпает. Ей снится мама, но сон какой-то странный. Обычно мама насвистывает новогодние песни с печеньем в зубах — дедушка рассказывал, она любила так делать, — а теперь плачет и трясет… цепью? Почему мама на цепи, она же не собака? А затем слышатся тяжелые шаги, мама кричит. Мари Агнес вздрагивает и просыпается. Она в гостиной, сквозь шторы пробивается рассвет. Майки дрыхнет рядом на полу. — Эй! — толкает его Мари Агнес. — Вставай, засоня! — Нет… н-не ешь меня! — хныкает Майки — и тут же открывает глаза. — Ой, уже утро? — Еще какое, — вздыхает Мари Агнес. — Кажется, мы проспали Санту. — Может, он и не приходил? — Майки смотрит на приманку. — Кружка на ме… ой. Мари Агнес достаточно одного взгляда, чтобы понять его «ой». Кружка на месте, однако пуста, и на блюдце нет ни единого печенья. Значит, Санта-Клаус был здесь? — Говорила же! — шутливо толкает она брата. — Ты уверена, что это был именно Санта? — Ну а кто еще? — Например, Крампус. Оба поворачиваются на голос. Посреди комнаты стоит дедушка в халате поверх пижамы. — Крампус? — переспрашивает Мари Агнес. — А это кто? — Он страшный, — уверенно отвечает дедушка, — и… рогатый. И мохнатый. А еще у него длиннющий раздвоенный язык — вот такой! — А печенье Крампус ест? — подает голос Майки. — Ест, — кивает дедушка. — Вместе с непослушными детишками, которые не спят по ночам. А потом запивает их молоком — только это зря, если хотите знать мое мнение. Вредно сочетать мясную пищу с молочной. Майки охает, Мари Агнес недоверчиво поджимает губы. Дедушка, конечно, умеет вживаться в жуткие роли, когда рассказывает сказки — но бояться какого-то там мохнато-рогатого пожирателя печенья? Нет, она уже большая. — Ты еще скажи, что он маму утащил, — указывает Мари Агнес на фото. — Может, и утащил, — соглашается дедушка. — Агнес порой была невыносима. — Ты сам говорил, что маме было пятнадцать, когда ты ее видел в последний раз, — не сдается Мари Агнес. — А Крампус только детей ест. — Значит, и вас может съесть, — парирует дедушка, Майки снова вздрагивает. — Так что лучше спать по ночам, как делают хорошие дети. Вы же хорошие? Оба кивают. Майки дрожит, Мари Агнес тоже вся на иголках, но совсем по другой причине. — Знаешь что, Майки? — заговорщически шепчет она, когда они выходят из гостиной. — Сегодня ночью мы его дождемся: Санту или Крампуса, кто бы там ни был. — М-может, н-не… — Майки делает такое лицо, будто ему предложили съесть живого ужа. — Тогда я расскажу всем ребятам, какой ты трус! — обещает Мари Агнес и любуется, как его лицо меняется в другую сторону. — Ну чего ты, Майки? Правда поверил в дедушкины сказки? Брат молчит, однако его лицо говорит само за себя. — Да ладно, — Мари Агнес хлопает его по плечу, — нет никакого Крампуса. Это дедушка всё придумал, чтобы самому подкараулить Санту и забрать все подарки себе. Вот увидишь.

***

Двенадцатый час ночи, а они так никого и не увидели. — Он же приходил вчера, — заводит старую песню Майки. — Зачем возвращаться? — Затем, что он всё съел, а подарка не оставил. — Мари Агнес вытягивает затекшие ноги. — Должна же у Санты быть совесть? — А если это Крампус? Сначала печенье съест, а потом нас. — Ой, да ну тебя. Можешь идти к себе, если хочешь, только штаны по дороге не расплескай. Майки смотрит на лестницу, потом на сестру, но не уходит, и они снова ждут. Устав от однообразного вида, Мари Агнес поднимает взгляд к каминной полке. С фотографии на камине смотрит мама — румяная, светловолосая, в дурацком свитере и ободке с цветком пуансеттии. Бабушка рассказывала, это было последнее Рождество, которое они встретили вместе, потом мама не попрощавшись ушла из дома. Ее долго искали, через год мама сама дала о себе знать, оставив на пороге корзинку с маленькой Мари Агнес. Еще через два Рождества они нашли на пороге Майки, а прошлой весной — Крисси. Сама мама не приходила никогда, однако Мари Агнес продолжала загадывать это желание на каждое Рождество. Да и с папой хорошо бы встретиться — про него она ничего не знает, но представляет таким, каким запечатлен дедушка на старых фотографиях: широкоплечим, бородатым и с противнем имбирного печенья. Сейчас он почти такой же, только седой и печенье больше не готовит — бабушка говорит, это из-за маминого исчезновения. Может, ее и правда утащил… Топ. Шарк. Топ-топ-топ. — Слышишь? — Майки хватает за руку. — Это точно Крампус! — Тс-с, — подносит палец к его рту Мари Агнес. Она вслушивается — кто-то топает и скрипит в районе прихожей, но не приближается. — Он там, — показывает Мари Агнес за лестницу и сжимает руку брата. — Подойдем поближе. — Ты что?! — Майки выдергивает свою руку. — Он же нас… — Ай, да и ну тебя! — Мари Агнес встает с пола. — Сиди тут, раз боишься. Она мелкими перебежками двигается к прихожей и действительно видит там большую скрюченную фигуру. Сердце Мари Агнес замирает, в поисках укрытия она налетает на буфет и падает. Звенит упавшая посуда. Звенят цепи над самым ухом. Звенит в ушах мамин крик — Мари Агнес и сама сейчас… — Ты что тут делаешь? Загорается свет, и она с облегчением узнает дедушку. Пытается встать, тело не слушается — ну вот, смеялась над Майки, а сама ничуть не лучше. — Мы Санту караулим, — показывает Мари Агнес на угощение. — А ты? — А я пришел поставить мышеловку в подвал. Но ты меня напугала, и я ее туда уронил. Майки осторожно выглядывает из-за кресла. У него всё еще такой вид, будто вот-вот напустит в штаны. — Ох, неслухи! — причитает дедушка, оглядывая комнату. — Еще и посуду побили. Знаете, как бабушке нравился этот сервиз? Мари Агнес опускает голову и идет за совком. Майки помогает ей смести осколки, потом уходит наверх. — Ну, не переживай, — шепчет дедушка и обнимает Мари Агнес. — Твоя мама тоже была смелой и любопытной. — Поэтому у меня второе имя в честь нее? — И поэтому тоже. — Дедушка садится в кресло. — Вы во многом похожи. Мари Агнес устраивается на его коленях. Ждет, что дедушка, как обычно, начнет вспоминать маму, но тот молча разглядывает каминную полку. — Как думаешь, — нарушает тишину Мари Агнес, — где сейчас мама? — Хотел бы я знать, — задумчиво отвечает дедушка. — Может, случится рождественское чудо, и твоя мама к нам вернется. Ты бы хотела с ней встретиться? — Очень! — энергично кивает Мари Агнес. — Если только ее не утащил Крампус. Дедушка почему-то смеется. Мари Агнес рассматривает мамино фото, взгляд соскальзывает на золотистую рамку по соседству. Она сама нарисовала этот «сиртефикат», подтверждающий, что Бёрк Хартманн — лучший дедушка на свете, а тот поставил награду на камин. Интересно, что сказала бы мама на этот счет? — Знаешь, я передумала. — Мари Агнес накручивает светлый локон на палец. — Я написала Санте, что хочу кукольный домик, но теперь хочу, чтобы мама вернулась и встретила с нами Рождество. Мы еще успеем отправить ему второе письмо? — Для писем уже поздновато, — вздыхает дедушка; Мари Агнес хмурится. — Но, думаю, если сильно захотеть, Санта тебя услышит. — Правда? — Конечно. Теперь пойдем спать? Дедушка несет Мари Агнес наверх, и она засыпает в его руках. Ей снится мама, насвистывающая «Jingle Bells» с печеньем в зубах. Бёрк Хартманн, лучший дедушка на свете, задумчиво смотрит на рамку со своим именем, потом на фото дочери. А затем берет молоко с печеньем и несет в сторону подвала.

***

— Счастливого Рождества, Агнес. — Бёрк толкает кружку с молоком в ее сторону. Та лишь позвякивает цепью в ответ, не поднимая глаз. Бёрку приходится подойти и развернуть ее к себе, чтобы снова увидеть это скучное равнодушное лицо, завешанное желтыми сосульками волос. — Даже не поцелуешь папочку? — хмыкает он и целует ее сам. Агнес не отвечает, но и не сопротивляется — привыкла, видать. — Твои выродки меня чуть не поймали, — говорит Бёрк после паузы. — Такие же мои, как и твои. — Верно. — Бёрк берет печенье с блюдца. — Я всё думал: у нас ведь могла бы быть настоящая семья. Ты, я и… кто-нибудь из детей. Например, Мари — она такая же любопытная, как была ты десять лет назад. Десять лет, Агнес — это же практически юбилей! Та отворачивается к стене. Десять лет назад он угостил Агнес имбирным печеньем с молоком, а проснулась она уже в подвале. Агнес, кажется, тоже вспоминает и роняет слезу. — Только представь: мы украшаем стены гирляндами, ты насвистываешь песни с печеньем в зубах, — продолжает Бёрк. — Жаль, что ты больше не поёшь, мне очень нравилось. «Но гораздо больше нравятся твои крики. Как хорошо, что твой красивый голос никто не услышит, кроме меня». — Может, пригласим Мари Агнес на наш маленький семейный праздник? Она сама говорила, что хочет тебя увидеть. Что думаешь, доченька? Агнес молчит — в последние годы она неразговорчива. Наверно, послеродовая депрессия. — Я так и знал, что ты не против. Ладно, мне пора. Бёрк захлопывает крышку подвала и возвращается в спальню, к храпящей жене. Завтра нужно встать пораньше, чтобы приготовить для Мари Агнес имбирное печенье по его фирменному рецепту — любимому рецепту ее мамы.