Чудесные истории о прекрасной любви! (Наброски)

***

      Тристиан до сих пор сгорал от смущения, вспоминая о недавнем случае с этой злосчастной книгой. Однако, как он уже понял, сейчас она ему и правда мало чем поможет. То, что он успел прочесть, скорее только сильнее запутало, чем хоть что-то прояснило, а воспользоваться предложением баронессы «постигать всё на практике», ему банально не хватило храбрости. Так что он просто снова трусливо сбежал, как и всегда. Хотя на сей раз, если быть честным с собой, это далось куда тяжелее; Тристиан настолько поддался моменту, что даже позволил себе осторожно коснуться губами крепкой тёплой ладони Её Милости. Однако жрец был всё же рад, что их в итоге прервали, так как совершенно не чувствовал уверенности, что не ударит в грязь лицом, во всех смыслах. И теперь он благоразумно заключил, что неплохо было бы вернуть книгу владелице.       Уже на подступах к комнате Линдзи до Тристиана донесся шум какой-то бурной возни. А подойдя ещё ближе, он заметил, что дверь не заперта, и замер, засомневавшись. Предположив, что он вероятно не вовремя, жрец уж было решил заглянуть позднее, но буквально в тот же миг Линдзи выскочила из комнаты сама, едва не врезавшись в него.  — О! Тристиан? Привет! Хотел чего? Прости, но мне сейчас позарез надо спешить в типографию. Похоже, мои новые помощнички чего-то не того там наворотили! Так что надо срочно спасать ситуацию! — протараторила она.  — Да ничего такого, вот… просто хотел вернуть тебе… это, — пояснил Тристиан, показав обложку хорошо знакомой ей книги, которую он неловко прятал за другим томом, что также держал в руках.       Линдзи хихикнула, как-то загадочно улыбнувшись, и сказала:  — Ла-адно. Ну и как, понравилось?  — Эм… честно говоря, я почти ничего не понял, — сокрушенно признался канцлер.  — Вот как? Что ж, значит, в следующий раз подберём тебе что-нибудь… менее сложное. Но сейчас мне и правда пора бежать! Будь другом, закинь книгу мне на стол. Заранее спасибо и до скорого! — выкрикнула Линдзи уже набегу.       «Как всегда бодра и полна жизни», — подумал Тристиан, глядя ей вслед и шагнул через порог.       Внутри аппартаментов маленького барда царил полнейший хаос, который деятели искусства частенько именуют «творческим беспорядком». Однако, будь его собственный кабинет хоть чуточку схож с этим, Тристиан скорее бы раньше потерялся в нём сам, чем отыскал действенное решение хоть одной насущной проблеме. Поэтому жрец искренне дивился, как Линдзи вообще умудряется справляться с должностью советника по культуре при таком бардаке.       Многочисленные свитки, фолианты и пергаменты торчали буквально отовсюду; даже явно излишне просторная по меркам хафлинга кровать оказалась щедро завалена всем этим добром (прямо как второе одеяло). Справившись с весьма непростой задачей — достичь упомянутого Линдзи стола, не задев при этом ни одной шаткой стопки книг по пути — Тристиан вновь застыл в замешательстве, задумчиво нахмурившись. Так как обнаружил, что и на этом самом столе негде упасть не то, что яблоку — да тут и крохотную ягодку не пристроишь.       Помедлив ещё немного, Тристиан всё же присмотрел, как ему показалось, более менее подходящее место. Однако при попытке водрузить книгу на импровизированный пьедестал из десятка относительно ровно сложенных один на один томов, перепуганному канцлеру пришлось тут же спешно спасать плавно заскользившие на пол журналы. И когда он уже было расслабился, пусть и замерев при этом в весьма чудной позе, с другой стороны стола всё же донесся звучный шелест и последовавший следом характерный грохот.       Лицо резко потеплело, а глаза округлились, и Тристиан мысленно возблагодарил Сарэнрей, что сейчас его никто не видит. Но жрец всё равно ощущал себя безумно неловко. Даже вдруг вспомнилась та недавняя колкость Регонгара насчёт его «восхитительной нерасторопности». И уточнение, что «восхитительным это находят далеко не все».       Запутанные чувства простых смертных до сих пор оставались для Тристиана той ещё загадкой. Но он особенно терялся, когда в диалог включался этот взбалмошный полуорк со своими непредсказуемыми курьёзами.       Бывший даэва уже успел сообразить, что для ближайших соратников баронессы её «интерес» к нему — вовсе не тайна. Как, впрочем, и для него самого. Только вот легче от этого не становилось нисколько, так как он по-прежнему не преуспел в своих попытках как следует во всём этом разобраться.       Она стала проявлять к нему повышенное внимание практически сразу после их знакомства, и поначалу Тристиан относился к этому с определённой долей осторожности, так как ощущал себя неимоверно беспомощным под властным решительным взглядом. Однако, к своему удивлению, он и сам довольно быстро проникся к этой поразительной женщине глубокой симпатией. Настолько, что любые мысли о её скорой незавидной участи стали отзываться в нём все большей тревогой.       Осознание этого пришло к нему далеко не сразу, но когда всё стало предельно ясно, изменить что-то кардинально он уже не мог. Тристиан привязался к ней и ко всей этой новой жизни. Но, к сожалению, эта привязанность стала заметна не только баронессе и её подданным; недавний визит Нириссы во сне отчетливо сказал ему о подозрениях нимфы.       Возможно, будь Арбакра бесчестным алчным тираном, было бы чуточку легче. Однако она не являлась таковой и близко; пусть и свирепости в порыве гнева ей не занимать. Проблема как раз в том и закралась, что новая правительница Украденных Земель нравилась Тристиану, сразу во многих аспектах. Слишком во многих, чтобы с легкостью предать её и просто выкинуть из сердца. О нет, он уже ощущал нависающий над ним спуд вины, который всё равно рано или поздно рухнет. И всё, что он сейчас мог — всеми средствами тянуть время, старательно маскируя свои подсказки баронессе перед Нириссой под предлог необходимости расположить ту к себе. Но с каждым разом выходило всё хуже. Эта двойная игра довольно сильно изматывала, и после недавней стычки с культом Царства Очищенных Тристиан осознал, что ложь стала даваться ему особенно тяжко.       Когда Арбакра вдруг спросила, о каком «предательстве богини» говорил Верховный жрец культа, он тогда вообще едва сумел разлепить онемевшие губы. Но в итоге ему вроде всё-таки удалось пустить её по ложному следу, утаив тот факт, что слова жреца были адресованы скорее ему, а не ей. С Нириссой, разумеется, так просто не вышло, и Тристиан до сих пор сомневался, что смог действительно убедить её в своей «непоколебимой преданности». Возможно, она и так уже всё прекрасно знала, и просто так мучает его, медленно отравляя разум мнимой надеждой, что в конечном итоге все равно разобьётся о предопределённый исход. Сколько ещё продержится молодое баронство под натиском той, что уже успела сравнять с землей далеко не один десяток подобных королевств? Где-то в глубине души, как ни глупо, Тристиан продолжал верить, что оно всё-таки выстоит. Просто потому, что думать иначе было уже слишком тягостно.       Очень осторожно, стараясь ничего больше не задеть, Тристиан всё же примостил книгу среди этих бумажных развалин, и — о чудо! — на сей раз ничего больше вниз не посыпалось. Он медленно обошёл стол и присел возле него, принявшись собирать разлетевшиеся по полу книги и свитки. И в итоге сам не заметил, как привнес сюда определённо излишнюю долю порядка: аккуратно уложенные идеально ровной стопкой тома резко выбивались из общей картины окружающего сумбура. Закончив с книгами, жрец принялся за прочие перемешавшиеся от падения пергаменты и листовки. И среди них ему попалась средненькая прилично потрепанная тетрадка. Она привлекла его внимание, и Тристиан решил взглянуть чуть поближе.       «Чудесные истории о прекрасной любви! (Наброски)» — гласила размашистая надпись на обложке, а по хорошо знакомому почерку Тристиан тут же понял, кто автор. Ему уже доводилось мельком видеть отрывки записей Линдзи, что она вела для книги «о подвигах баронессы», однако этот журнал ему прежде на глаза не попадался.       В той книге, которую Линдзи одолжила ему ранее, данная тема освещалась как-то чересчур неправдоподобно, а от обилия излишне красочных эпитетов Тристиану местами становилось совсем не по себе. С кем-то об этом поговорить у него также не получалось. После пары попыток с самой Арбакрой, Октавией и даже… Джодом, он понял, что, скорее, только выставляет себя дураком. Так что решил оставить это на какое-то время и попробовать разобраться самостоятельно.       Он уже знал, что симпатичен баронессе, но чем больше сопоставлял её с собой, тем меньше понимал — почему. В конце концов, если отбросить все свои душевные метания и здраво оценить хотя бы разницу в сложении… Тристиан искренне недоумевал, теряясь в догадках — что её в нем вообще привлекло? Он был ниже её больше чем на голову, стройнее и заметно уже в плечах, а меряться в силе с полуорком при его-то нынешнем теле и вовсе — беспросветная глупость. Однако при всём этом баронесса продолжала напоминать ему о своём отношении при каждом удобном случае, нередко вгоняя своего канцлера в краску настолько, что он буквально не знал куда деваться. Иногда она смотрела на него так, словно готова была сожрать целиком — именно так это и ощущалось поначалу. Её оглушительная откровенность часто загоняла в тупик, но теперь уже дошло до того, что Тристиан всё чаще приходил к мысли, что был вовсе не против. Если бы только не тот факт, что он помогает и предает её одними и теми же руками…       Чего же она всё-таки от него ждет? В тот последний раз, когда ему хватило смелости легонько поцеловать её руку, по разгоревшемуся каким-то пылким азартом взгляду Тристиан уж было решил, что она вот-вот повалит его на стол или даже на пол. Но, что странно, в тот момент какая-то часть него, похоже, даже хотела этого. Только вот он совершенно не знал, что же будет потом.       Даже в той самой книге, где в красках описывались «любовь и страсть», ведущей стороной отношений являлся мужчина. Но когда Тристиан пытался примерить это на их случай, всякий раз натыкался на то, что рядом с баронессой ощущает себя скорее испуганным зверьком, чем потенциальным любовником. И это также добавляло лишних терзаний.       Когда он стал замечать её сближение с Регонгаром, на какое-то время даже немного полегчало. Как ни крути, но кто-то вроде него подходил ей куда больше, да и в «просвещенности» магуса в вопросах плотских утех сомневаться не приходилось; Регонгар не уставал постоянно напоминать об этом всем вокруг. Тристиан не был уверен до конца, но, как ему показалось, в какой-то момент они с баронессой сблизились настолько, что это даже привело этих двоих в одну постель, пусть и не без участия Октавии, вроде бы; его новые друзья так часто шутили на эту тему, что Тристиан уже перестал понимать, когда они говорили серьёзно, а когда всего лишь подначивали друг друга. Он даже предпринял скромную попытку прояснить эту ситуацию не так давно, а в итоге угодил в очередную ловушку.       Хоть в результате и выяснилось, что он по-прежнему вне конкуренции, радовало это несильно. Изначально, решившись на тот разговор, Тристиан надеялся, что баронесса всё-таки подтвердит его наблюдения и наконец отступится. Он считал, что так будет хоть чуточку легче, так как уже начал всерьёз опасаться того, что же его ждет в случае, если он в неё по-настоящему крепко влюбится.       Тристиан был согласен услышать даже нечто в духе: «Ну, а чего ты ждал, парень? Свет на тебе клином не сошелся», заключив, что пусть лучше уж так, чем привязаться к ней ещё сильнее. Однако на осторожный вопрос насчет их с Регонгаром связи Арбакра лишь хитро улыбнулась и, заботливо убрав прядь волос ему за ухо, поинтересовалась, уж не ревность ли это.       Она вновь ошеломила его, и Тристиан, разумеется, как и всегда вспыхнул ярким румянцем, а когда попробовал замять тему и спрятать взгляд, его требовательно потянули за подбородок и заставили смотреть прямо в глаза. Баронесса тогда буквально приперла его к стенке, выдохнув прямо в губы то пылкое «я же уже не раз говорила, что для меня существуешь только ты. Разве нет?». Её лицо в тот момент было так близко, что он даже чувствовал на своих губах тёплое дыхание. Однако тогда Арбакра ограничилась малым, просто легонько погладив его по щеке. И — о Сарэнрей! — вспоминая об этом сейчас, Тристиан ловил себя на мысли, что искренне жалеет, что она его так и не поцеловала.       Щеки вновь потеплели, и даже сердце немного зашлось. Тот разговор в конечном счете оказался сведен в шутку и завершился предельно нейтральным замечанием о том, что секс порой — не более чем действенное средство хорошенько снять скопившееся напряжение, и что они с Регом просто друзья, поэтому он может не переживать. Но для Тристиана это всё равно был весьма волнующий опыт, что в итоге и привел к знакомству с той самой книгой, которую он только что вернул. И которая, увы, не помогла ему ничем, кроме очередного смущающего инцидента.       Но вот теперь в его руках оказалась новая, написанная (ну или ещё недописанная) хорошо знакомым ему хафлингом. В то, что тут отыщется хоть какой-то более менее дельный совет, верилось слабо. Однако Тристиану стало любопытно, как же видит данную тему сама Линдзи. Ведь, в конце концов, книга — отражение мыслей автора. А раз толком обсудить это ни с кем не выходит, может удастся что-то понять хоть так. Кто знает, вдруг она и об их ситуации с баронессой тут где-то ненароком обмолвилась? Ощутив укол вины за фактически бесцеремонное посягание на личные записи своего товарища, Тристиан всё же робко раскрыл тетрадь.       На первых страницах красовались краткие черновые записи, походящие на примерный план будущей рукописи, перемежающиеся простенькими набросками иллюстраций. Не потребовалось много времени, чтобы узнать среди переплетения тонких линий, многие из которых явно зарисовывались в спешке, знакомые места и не менее знакомые лица. Линдзи рисовала довольно неплохо, особенно когда речь заходила о всевозможных карикатурах. Канцлер непроизвольно улыбнулся, рассматривая забавные сценки с участием его новых товарищей, да и его самого, и на душе как-то сразу потеплело.       Перелистнув несколько начальных страниц, Тристиан наткнулся на первую историю под названием «Один упрямый дворф и Гротус». Тут же предположив, каким будет наиболее вероятное содержание, канцлер проглотил тихий смешок. И нисколько не разочаровался, пробегаясь глазами по тексту. Линдзи столь тонко подметила все характерные черты прекрасно знакомого ему «персонажа», что Тристиан невольно расплывался в улыбке, вникая в суть незатейливого, но такого захватывающего рассказа; а в мыслях то и дело вторило: «Ну ведь верно! Так оно и есть!». И тут он вдруг поймал себя на том, что сам никогда бы не подумал, что и простая верность жреца своему божеству может быть рассмотрена в подобном свете, пускай даже в шутку. Интересно, а не выглядел ли он сам подобных образом глазах других людей, углубляясь в проповеди об учении его богини?       Не успев толком об этом поразмыслить, Тристиан перелистнул последнюю страницу истории о Харриме и увидел следующую. И красовавшаяся перед ней иллюстрация его буквально заворожила. Только-только, казалось, удалось отвлечься от мыслей о баронессе, как он увидел её вновь. Это был всего лишь рисунок, но Линдзи зарисовала её настолько живо, что канцлер даже не удержался и слегка коснулся шершавой бумаги дрогнувшими пальцами. «Звериная любовь — чистая преданность» — гласило название, и от осознания, что этот великолепный зверь, нарисованный рядом, был действительно предан баронессе всецело (в отличие от него), по сердцу вновь стегануло колючей правдой. Шанти и правда любил свою Арбакру, честно, глубоко и без утайки. Как и она его. И Тристиан вдруг ощутил накат зависти к этой чистой, ничем не очернённой связи. Ведь он, в отличие от этого медведя, не мог дать ей того же.       Жрец вздохнул от досады и, решив, что он не вправе читать об этом, перелистнул к следующей истории, где его встретила обворожительная Октавия под заголовком «Красота — не порок». Он немного повеселел, увлеченный чтением, и с запозданием осознал, что до того, как он взял в руки эту рукопись, никогда прежде и подумать не мог, сколь же в самом деле многолико то, что смертные… и не только (да, даже вечно холодную Джейтал Линдзи вниманием не обошла) величают «любовью». Жаль, конечно, что никаких подсказок об их ситуации с баронессой, Тристиан так и не нашел, но ощущал он себя сейчас явно лучше, чем за весь последний месяц. И, вероятно, так бы оно и было, не решись он перелистнуть страницу дальше.       Увидев надпись «Специально для моей милой Октавии», канцлер уж было решил, что пора закругляться с внеплановым чтением. Однако его взгляд зацепился за строчку ниже, которая гласила «Кое-что горяченькое о наших парнях. Обязательно с участием очаровашки-Тристиана». Он нервно сглотнул, чем-то задним чувствуя, что эту страницу ему определённо перелистывать не стоит. Но любопытство всё же взяло верх.       Изумление весьма стремительно переросло в глубокий шок. И, глядя на представшую ему картинку без малого уже минуту, Тристиан по-прежнему терзался лихорадочными попытками разгадать — на что же он такое сейчас смотрит? Это стало для него полнейшей неожиданностью, с учетом того, что все предыдущие рассказы, пусть и несли оттенки теплого юмора, но базировались на реальных фактах. Тогда… что же ЭТО… такое? И что привлекательного в ЭТОМ могло быть для Октавии? Тристиана даже передернуло от одной мысли о подобном в реальности. Неужели… такое тоже попадает в категорию «чудесных историй о прекрасной любви?!» Тристиан покачал головой, отгоняя прочь эти мысли, и допустил, что это, вероятно, тоже некая своеобразная шутка, суть которой он просто не видит сходу. Но, всё-таки рискнув бегло пробежаться по абзацам, бедный канцлер тут же раскрыл рот в ужасающем удивлении, затем вытаращил глаза, судорожно вцепившись в края тетради, и густо покраснел; а мгновением после, напротив — побелел в тон цвета своей мантии.       И когда казалось, что хуже уже быть не может, со стороны двери неожиданно послышался звонкий голосок той, кому весь этот «чудесный» рассказ, по каким-то совершенно непонятным причинам, посвящался.  — Ох! Так вот ты где, Тристиан, а я тебя уже везде обыскалась! — пропела Октавия, сделав шаг в комнату. — Что делаешь? — уточнила она с озорным любопытством.       Он машинально захлопнул тетрадь, как только она его окликнула. И точно также — бессознательно — накрыл её томом той книги, которым ранее прикрывал ту, что уже вернул. Паника колотилась в висках, сбивая из без того разбегающиеся мысли. И лишь чудом Тристиану удалось выдавить из себя хоть какой-то ответ.  — Д-да я… тут… В общем… Линдзи одолжила мне одну книгу… почитать. Ну я и принес об-братно вернуть. А она… очень спешила... в типографию. Сказала «закинуть на стол»… Вот я и…       На этом запас красноречия канцлера улетучился, и теперь он просто молча таращился на волшебницу с предельно растерянным видом. Изучающе оглядев его, Октавия зацепилась взглядом за идеально ровную стопочку книг рядом со столом и рассыпанные рядом буклеты. Сложив картинку у себя в голове, она, очевидно, восстановила часть минувшего происшествия и растянула губы в обворожительной улыбке.  — Ах, Тристиан, Тристиан, ну полно тебе. Линдзи, конечно, любит свои книжки, но не настолько, чтобы всерьёз дуться на тебя из-за такой мелочи.       Он вздрогнул, не до конца понимая ход её мыслей.  — Подумаешь, уронил пару томиков в этом царстве хаотичного представления о прекрасном, — усмехнулась она. — Ничего страшного, она тебя не укусит. А вот кое-кто другой вполне может и рассерчать, если мы не явимся в скором времени.       Прочитав немой вопрос в его взгляде, волшебница пояснила:  — Её Милость собирается устроить вылазку в те руины, что мы планировали посетить на той неделе. И желает, чтобы ты присоединился к нам.  — О… Д-да, конечно, — отозвался он, наконец опомнившись.       Тристиан порывисто поднялся и зашагал ко входу. Однако от внимательных глаз полуэльфки не ускользнуло то, как его шатнуло, когда он только встал. И она спросила:  — Эй, ты вообще как? Чего бледный-то такой? Может, тебе лучше в замке в этот раз отсидеться?  — Нет, нет! Всё хорошо…  — Точно?  — Д-да… идем, — он натянул на лицо вымученную улыбку, и Октавия сделала вид, что ему удалось её убедить.       Однако про себя проворная плутовка отметила, что на время этого похода, пожалуй, стоило приглядывать за ним чуть тщательней. Или даже намекнуть баронессе о том, что её любимец «не совсем здоров».       Сам же Тристиан дико обрадовался возможности окунуться в привычную обстановку, где он и Регонгар были всего лишь боевыми товарищами. Которых явно не должно тянуть на проявление друг к другу столь... бурных чувств.