Если все пойдет хорошо

      Когда Селина вошла в комнату, телемский епископ уже сидел на кушетке. Комнату освещала единственная свеча на комоде справа, поэтому Селина видела лицо епископа, но остальное тонуло в полумраке, одновременно волнующем и загадочном.       Высокопоставленный гость ниже пояса был полностью обнажен, а сверху оставил только батистовую рубашку с элегантным, почти щегольским жабо по последней серенской моде.       — Ваше преосвященство…       Он нахмурился и покачал пальцем.       — Нет-нет. Здесь я как частное лицо, а потому титулы или звания неуместны. Называй меня просто Петрус.       — Хорошо… Петрус.       — Подойди ближе, дитя мое.       Селина сглотнула. Только бы от него приятно пахло, взмолилась она про себя. Сам процесс ее не смущал, она знала теорию и ей, от природы любопытной, уже не терпелось приступить к практике. Но к запахам она была чувствительна.       Она подошла, встала перед Петрусом на колени, между его разведенных ног. Взглянула на него неуверенно. Епископ улыбнулся, подался вперед и погладил ее по плечу. Его руки оказались удивительно мягкими.       — Естественно волноваться в такой ситуации, дитя мое, — ласково произнес он. — Но как только ты приступишь к делу, сама увидишь, что ничего пугающего тут нет.       Интересно, когда он принимает кающихся грешниц Телемы, он так же успокаивает их своим голосом и по-отечески гладит по плечу? Эта мысль странно взволновала.       Селина наклонилась чуть ближе. Мужской орган Петруса был пока еще мягким, небольшого размера, и от него действительно шел запах, но Селину он не оттолкнул. Пахло обычным неароматизированным мылом и чем-то… чем-то, наверное, чисто мужским, сладковато-пряным. Необычно, но со временем можно привыкнуть.       — Можешь взять его в руки, дитя. Он не укусит. Обещаю.       Селина невольно хихикнула. От волнения ее сердце билось часто, щеки горели от прилившей крови, но голос епископа был уверенным и успокаивающим, и это придало уверенности и ей. Она взяла член рукой. Чуть сжала пальцами. И растерялась. А что теперь? Сразу взять в рот целиком? Или сначала ласкать руками?       — Попробуй сначала поцеловать, — подсказал Петрус.       Она так и сделала — покрыла его мужской орган цепочкой легких, едва заметных даже ей поцелуев. Кожа на члене оказалась тонкой и очень нежной, значит, следует быть осторожнее. Селина осмелела и высунула язык. Провела языком там, где раньше были ее губы.       Член Петруса уже заметно напрягся. Сморщенная кожица расступилась и обнажила головку.       — Посмотри, дитя мое, как мое тело радуется твоим ласкам, — тепло произнес епископ и погладил ее по голове. Лишь бы не задел шпильку с левой стороны, она едва держится… еще не хватало поправлять прическу, над которой ее служанка трудилась почти час. — Стало быть, ты все делаешь хорошо.       — Рада стараться, Петрус, — как можно более нежным и покорным голосом ответила она. — Вы оказали мне большую честь, решив обучить меня, и я не подведу вас. Я всегда была внимательной и терпеливой ученицей.       — Не сомневаюсь, дитя мое. Итак, мой следующий урок: ты уделила должное внимание средоточию моей мужественности, но более искушенные мужчины находят также приятным, когда женщина обращает свой взор и на окрестности.       Селина посмотрела на мошонку епископа, которая уже не свисала, как большой прохудившийся кошель, а словно подобралась и уменьшилась в размерах. Но что с ней делать? Сжать? Щекотать? Тоже облизать?       — Как угодить более искушенным мужчинам, Петрус?       — Поиграйся. Перекати их в пальцах. Будто держишь пару орешков с юга Альянса. Но осторожнее, дитя мое… настолько твердой скорлупы у меня нет.       Она сделала, как он просил. Мошонка была покрыта жесткими волосами и совсем не напоминала орехи, скорее что-то мягкое, спрятанное под толстой тканью. Петрус тяжело задышал и откинулся на спинку кушетки.       — Еще, — попросил он.       Она продолжила играть пальцами, наблюдая за выражением его лица. Когда он тяжело вздыхал и сжимал зубы, старалась повторять то, что делала. Сжать покрепче не решилась, — кажется, Петрусу нравились более нежные прикосновения.       — Как хорошо, дитя мое… Еще, не прекращай.       Наконец, насладившись ее ласками, Петрус сильно выдохнул и убрал ее руки.       — Достаточно… Моя игривая кошечка.       К этому моменту его яички уже стали упругими, а мужской орган полностью отвердел и заметно увеличился в размерах. Ей стало интересно, каково это — полностью вобрать его в рот? Сможет ли она? А вдруг подавится, закашляется, или, не дай Просветленный, ее затошнит?       Она взяла его член в руку. Возле основания она ощутила жесткие курчавые волосы. Интересно, а здесь у него тоже есть седина? Но в тусклом свете единственной свечи было не разглядеть.       — Как видишь, мое орудие уже полностью готово к бою, дитя мое, — все так же ласково, терпеливо проворковал Петрус. — Посмотри на него. Разве ты не чувствуешь гордости за свои деяния?       Она хихикнула.       — Я всего лишь скромная слуга вашего преосвященства.       — Мы же договорились: никаких титулов и званий.       — Приношу извинения… Петрус.       Все-таки называть так епископа из Телемы было ей непривычно. Но он ее гость, почти покровитель, и она сделает все, чтобы он не остался разочарованным. Хотя бы из профессионального самолюбия.       — Полагаю, ты уже готова к следующему этапу нашего, хм, метафорического сражения. Прими в рот навершие. Представь… Представь, что облизываешь леденец.       Навершие его органа и впрямь чем-то напоминало конфету, только не леденцовую, а шоколадную — сверху меньше, к основанию шире. Она облизала головку осторожно, но ловко, словно слизывала слой шоколада с конфеты, которую не хочется съедать целиком. Со стороны Селины головка разделялась на две половинки. Ласкать эту расселину кончиком языка оказалось приятно. Ей понравилось это ощущение. Тогда она осмелилась и чуть пощекотала уздечку: языком из стороны в сторону, быстро-быстро.       Епископ тяжело выдохнул.       — Очень… очень хорошо, дитя мое. — Его голос стал ниже и тише, в нем слышались хрип и желание. — Продолжай.       Она еще раз пощекотала уздечку и услышала, как на этот раз Петрус застонал. Снова облизала головку, словно конфету.       — Замечательно, дитя мое. А теперь возьми в рот полностью, — попросил Петрус. — И продвигайся медленно.       Они повиновалась: ее губы, преодолев небольшое сопротивление, продвинулись по стволу дальше, к основанию. Медленно. Поначалу ничего страшного не происходило, но, как только головка оказалась у основания ее языка, стало тяжко и как-то не так, и ей показалось, что она задыхается. Испугавшись, она выпустила член изо рта и отдышалась.       — Прошу прощения, — извинилась она, придя в себя.       — Что ж, атака в лоб не удалась, — пошутил он. Он наклонился, погладил ее по плечу, стремясь успокоить. — Ну, ну, моя кошечка… Попробуй дышать ртом и расслабить горло. И продвигайся так медленно, как тебе нужно.       Она сделала еще одну попытку, на этот раз попробовав, по его совету, дышать через рот, однако чувство удушья и какой-то первобытной паники вернулось. Она снова извинилась, но Петрус терпеливо приободрил ее, словами и ласковыми прикосновениями, поощряя сделать еще одну попытку. И еще. И еще.       Лишь на шестой или седьмой раз ей удалось, наконец, взять его мужское орудие в рот до основания. В тот же момент Петрус громко, удовлетворенно застонал — и внезапно ее захлестнуло ощущением собственной власти над ним. Она, она сейчас была хозяйкой положения, а не он. Все было в ее руках… во рту. Чувство было сильным, почти порочным, но доставляющим удовольствие, хотя и не имело ничего общего с возбуждением… почти.       Она продолжала ласки, хотя ей приходилось нелегко. Ощущение удушья уменьшилось, но все же не уходило — но потом она обнаружила, что, если нагнуть голову чуть сильнее и чуть ближе податься к Петрусу — то оно становится вполне терпимым. К губам и языку она прибавила пальцы, которые сильно обхватывали основание его члена, и тоже скользили вверх-вниз.       — Сильнее сожми меня, дитя мое… — попросил Петрус. — Не щади меня. О да, вот так… Нет, не настолько сильно… О, Просветленный… Продолжай… Хорошее tempo… Andante, allegretto… Не быстро, не медленно… А теперь быстрее…       Его голос, темный и терпкий, словно гречишный мед, лился сверху, обволакивал в кокон дремоты и возбуждения одновременно. Ей словно бы снился приятный, но постыдный сон, из тех, о которых благородным девицам знать не пристало. Но она знала.       Очень быстро ей овладел то ли азарт, то ли исступление, подхлестываемое самолюбием. Пусть эту услугу она оказывает в первый раз, но она постарается, чтобы его преосвященство был доволен. Оставалось одно — узнать, каково его семя на вкус…       …Но когда это случилось, она так и не поняла. Просто сначала Петрус как-то странно напряг живот, схватил неловко пряди волос на ее затылке и затих. А во рту стало много слюны, и она сглотнула… и тут почувствовала. Чуть пряное, чуть-чуть терпкое, но большей частью — никакое.       Епископ был прав — совершенно нечего бояться.       Она выпустила его орган изо рта и посмотрела вверх. Петрус, полностью расслабленный, привалился к спинке кушетки, широко раскинув и закрыв глаза. Грудь его часто вздымалась и опускалась, на лице было написано блаженство. Не открывая глаз, он похлопал ладошкой по кушетке слева от себя.       — Сядь рядом со мной.       Селина присела, стараясь не помять юбки. Он приобнял ее и ласково, по-отечески, поцеловал в щеку. Посидел так немного и открыл глаза. Селине стало почему-то неловко; захотелось сказать что-нибудь.       — Надеюсь, ваше преосвященство… Ой, простите. Надеюсь, что вы, Петрус, остались довольны.       — Для первого раза — вполне. Но и ты скажи мне: я понравился тебе как наставник? Мне не впервой раздавать наставления заблудшим душам, жаждущим истины, но впервые мои наставления столь… деликатного толка.       — Я буду рада и дальше следовать вашим указаниям, — вежливо ответила Селина. Это почти было правдой; она надеялась, что тусклый свет и яркий румянец на ее щеках скроют ее полупритворство. Епископ, однако, взглянул на нее зорко — ясными и проницательными глазами.       — Ну что ж, — промолвил он после небольшой паузы. — Следовательно, мы продолжим. Через пару дней, скажем?       Селина кивнула.       — Почту за счастье служить вам.       — Ты стараешься казаться покорной, — задумчиво произнес епископ. — Но покорность не всегда уместна на пути, который ты избрала… Впрочем, это тема для другого урока — и совсем другого предмета. Однажды, возможно, я дам тебе наставления и в этом. А сейчас налей мне вина, дитя мое.       Селина встала и подошла к столику, на котором стоял уже ополовиненный графин. Налила в бокал вино — в этом свете оно казалось почти черным — и поднесла Петрусу с реверансом.       Епископ — с чуть заметным кивком головы, который выдавал в нем человека, привыкшего к поклонению — принял бокал. Селина почтительно стояла, ожидая. Не потому, что на самом деле не осмеливалась присесть, а потому, что уже поняла — несмотря на попытки держаться на равных, епископ тщеславен и любит почитание.       Петрус сделал пару жадных глотков из бокала. Выдохнул, поцокал языком, наслаждаясь вкусом (а наслаждаться было чем — Селина потратила немалую сумму за это выдержанное сухое с южных виноградников). Отставил вино в сторону. Вытер пот с усов. Улыбнулся — той же вежливой непонятной улыбкой, что и всегда.       — В следующий раз, — объявил важно, — я немного изменю свои наставления. А если все пойдет хорошо… Тогда сильно изменю. Не волнуйся, дитя мое, ты в надежных руках.       Селина сделала еще один реверанс, наклонив голову, чтобы скрыть усмешку. «Если все пойдет хорошо, ваше преосвященство, указания вам начну давать я».