Вижу твоё отражение в грязном, обляпанном зеркале и хочу рассмеяться карикатурности ситуации —
кто из нас остался в дураках? — кто орал в четыре часа утра с восьмого этажа, что никогда не окунётся в это дерьмо вновь? — кто смеялся до потери пульса и хлестал шампанское, как ни в себя? — кто,
сука, выставлял свои чувства напоказ, чтобы все видели, как тебе охрененно?
И теперь смешно мне, а ты вынуждена захлёбываться слезами и унижаться.
Прости. Извини. Не буду. Пошла к чёрту, дорогуша. Мне больше не нужно время рядом с тобой — я стараюсь сбежать из этого погорелого цирка, в котором остались только я и ты, — остальные клоуны давно разбежались кто куда. Надо было брать пример с них, а я — идиот — шёл на дно вместе с тобой, держал за руку, твердил по ночам, что
всё хорошо, всё образумится. Но хорошо не становилось, потому что мы шли на дно исключительно из-за тебя и твоего желания разложиться.
«Ну, ты же меня не бросишь, да?» — часто спрашивала ты, а что оставалось делать влюблённому барану? — твердить:
«Конечно, малыш».
Малыш, катись сама — ещё глубже, ещё дальше, ещё чернее. Тебе никто этого не говорит, но, смотря в твои глаза, чувствуется холод — температура переваливает за минус пятьдесят по Цельсию; ты замораживаешь, разрушаешь всё своим присутствием; уничтожаешь всякое светлое чувство, которое возникает в человеке. По первости даришь чувство свободы — чувство лёгкости — но это лишь обман зрения, временное помутнение.
— Ну пожалуйста, скажи, что я всё ещё прекрасна и что ты любишь! Любишь же! Я знаю, — орёшь, что есть мочи; взываешь меня помочь, но, как только я вглядываюсь в твои серые, проклятые глаза, возникает желание убежать — куда подальше.
— Самоуничтожься лучше, — шепчу я, смотря на тебя сквозь зеркало; нет сил смотреть на тебя реальную.
И я не кривлю душой. Тебе бы уничтожить всю черноту, которую ты несёшь своим существованием. Тебе бы стать немного светлее. Тебе бы стать другой — исправить себя полностью. Уничтожить последнюю тварь и возродиться светлым ангелом во плоти, — тогда я сам припаду к твоим ногам.
Для большинства ты — красивая картинка, ответственный человек, расчётливая личность, знающая себе цену, но
кто ты в действительности? — кого ты прячешь за маской весёлой, талантливой
несомненно женщины? Знаешь, я хвалю тебя при всех, стараюсь показать, какая ты у меня
охуенно женственная, надёжная, изящная. Хвалю, распинаюсь пред людьми и Богом, чтобы наедине ты вновь выпила меня до дна — оставила меня у разбитого корыта. Я вновь один, со мною тишина и осознание собственного поражения.
Разбуди меня, пусть всё окажется дурным сном! Погладь меня по голове, успокой нежными поглаживаниями, исправься невесомым поцелуем в губы. Покажи мне то, что ты прячешь там — глубоко под этой никчёмной оболочкой,
красота моя. Я назову тебя ангелом, положу на лопатки, стану покрывать твоё тело поцелуями, буду ловить твой каждый вздох, уничтожу любого, кто посмеет тебя обидеть. Я стану твоим ангелом-хранителем, который закроет тебя собой — и ни одно обвинение не долетит до тебя. Стань
нежной, дикая, необузданная дрянь.
— А знаешь в чём главный прикол жизни? — я мотаю головой и продолжаю разглядывать твоё отражение. — В том, что мы все притворяемся, а когда… начинаем показывать свою сущность, люди начинают твердить, что всё это хуйня. Дорогой, — ты поворачиваешься ко мне лицом и опускаешь очередную бутылку шампанского на пол, — вот именно она сейчас творится с нами. Тебе не нравится?
Я тебя не устраиваю?
В начале всё было иначе: ты была другой — от тебя шло тепло, надежда, сияние. Но как только я приблизился к тебе максимально близко, ты преобразилась — шёл свет, но чёрный, с запахом гнили. И терпеть подобный расклад долго никто бы не стал, —
никто, кроме любимого. Можешь говорить, что угодно, но я тебя
люблю любил без остатка. Не было осознания того, что ты пожираешь меня, — казалось, что так и надо. Твердишь, что вот она, твоя
сущность? Так почему ты не была такой в самом начале? Какого чёрта я должен был получить такой подарочек?
Любимая, самоуничтожься.
— Уничтожь меня сам, — шепчешь и делаешь медленные шаги навстречу ко мне, не замечая осколков. — Задуши, заставь унижаться, заставь приставить дуло пистолета к виску, — ухмыляешься и наставляешь два пальца к своему виску, пародируя сцену из фильма. — Ты ведь этого хочешь?
— Нет, — шепчу в ответ я, резко хватая твоё тело, и прижимаю к себе.
От тебя не идёт тепло; от тебя нет ответной реакции; от тебя несёт за версту алкоголем, и твои
champagne problems ничто по сравнению с началом торжества — коньяк лился рекой в твой организм, а тебе плевать, — плевать на реальность. Ты же живёшь ради момента.
— Я не хочу… больше… жить, — твердишь в очередной раз прямо мне в ухо.
Don't wanna know
Don't need to know
You got champagne problems
И кажется, в последний раз я касаюсь твоих губ, аккуратно кладу тебя на кожаный диван и отключаю полностью мозг. В этот момент мне важна только ты и решение проблемы — сделать так, чтобы в твоей голове произошли изменения. Тебе нельзя уходить. Попытка-не пытка, да и в тебе нет сопротивления — твои руки блуждают по моей спине, а ноги обвивают мой торс.
Я вновь тебе принадлежу.
Как сейчас я вспоминаю — твой затуманенный взгляд, тяжёлое дыхание, идеальную упругую грудь и просьбы:
«Быстрее…», «Ближе…», «Отдай мне сегодня всё, что можешь отдать…». И я отдал всю любовь, которая была во мне.
Прошли годы после той
отвратно-прекрасной сцены, мы вновь встречаемся на поле боя, и если поначалу у нас выходит подавать окружающим наглую ложь на блюдечке, то спустя несколько месяцев работы вместе — мы срываемся: я не выношу твоих едких замечаний и со злостью ухожу со съёмочной площадки и пытаюсь уговорить себя не выполнять твоей просьбы:
«Уничтожь меня сам». Но получается отвратно. Включить режим ненависти.
— Не думала, что ты так быстро сдашься, — слышу я за спиной твой раздражающий голос.
Я поворачиваюсь к тебе лицом и тяжело вздыхаю: красивая, трезвая, манящая, и до жути ненавистная.
Сколько жизней погубила?
Сколько слёз сама ты пролила?
Помнишь всех, кого любила? —
Вспомнила? Аль не смогла…
— Не думал, что ты справишься со своими проблемами, — отвечаю и продолжаю смотреть в твои наглые глаза.
— А я и не справилась, — я вижу, как уголки твоих губ поднимаются; ты одариваешь меня улыбкой, под которой скрывается боль и
разочарование в самой себе. Но мне нечего ответить.
Мы встретились вновь, чтобы уничтожать друг друга, небом назначено — чтобы в этой жизни твоей жертвой являлся я, таким образом не пострадают другие. Да, мы будем вечно больными, вечно ненавидящими, — но такой расклад — лучшее решение твоей проблемы. И я готов пожертвовать собой ради блага человеческого.
— Я попыталась сделать полтора шага назад, попыталась исправиться. Честно! Ты веришь? —
я не верю, но киваю головой. — Но… каждый раз я возвращаюсь вновь в ту самую точку, от которой шагала. Вновь разбиваю всё, что попадается на глаза! Вновь уничтожаю окружающих людей. Вновь… вспоминаю тебя, пытаюсь дозвониться до тебя, хоть и знаю, что ты давно намеренно поменял номер. Я безнадёжная, больная тварь, —
ты вновь грустно улыбаешься и шагаешь мне навстречу. — В нашу последнюю встречу ты сказал, чтобы я самоуничтожилась, но… у меня и это не получается.
Можешь говорить, что угодно и сколько тебе угодно, потому как все твои слова давно перестали быть для меня весомыми; я стал оценивать ситуацию, ссылаясь на твоё состояние — ссылаясь на твои губы, на твои руки, на твой взгляд. И сейчас ты не так опасна, как тогда. Не придётся убиваться, поэтому позволь тебя обнять и отдаться с плен.
