***
Несколько дней спустя Шинкай вновь застаёт Аракиту на поле — всё с той же корзиной и той же битой, подкидывающим мяч в воздух и отправляющим его к воротам на далёкой другой стороне. Банк. Шинкай оставляет пиджак с сумкой на траве и складывает руки на груди. Банк. Банк. Банк. — Ты уверен, что тебе так удобно? — спрашивает он. — Я ведь правда могу тебе покидать, чтобы ты держал биту как следует. Вряд ли это так сложно. — Шинкай, из тебя питчер как из моей собаки пудель, не начинай даже, — Аракита ухмыляется. — Или тебе так хочется побыть полезным? — Как знать, у меня всё-таки есть лёгкий комплекс спасателя, — Шинкай улыбается и расстёгивает пуговицы на рукавах рубашки, подворачивает их. — Давай хотя бы попробуем? Не понравится — пошлёшь меня куда подальше, и я перестану настаивать. — Ладно, ладно, ты хуже шила в… Давай, бери мяч и иди вон туда… Да нет же, не так далеко! Ближе! Ещё! Левее! Шинкай встаёт ровно туда, куда указывает Аракита, и разминается, несмотря на недавнюю двухчасовую тренировку. Внутри постепенно растёт какой-то азарт, желание вложить силу не только в ноги, но и в руки — раньше Шинкай испытывал подобное только в средней школе, когда впервые начал ездить в основном составе и видел впереди только финишную черту. Воспоминания о тех временах вызывают у него светлую печаль. — Главное в башку мне не целься, идёт?! — кричит Аракита, и Шинкай жмёт плечами. — Ну и козлина же ты рыжая, только попробуй! — Не беспокойся, Ясутомо. Я буду аккуратен, — обещает он больше самому себе, чем Араките, и замахивается, когда тот встаёт в стойку и кивком подаёт сигнал. Банк! Мяч улетает так высоко и далеко, что Шинкай провожает его с лёгким свистом восхищения. Аракита в свою очередь издаёт такой радостный вопль на всё поле, что невольно хочется прикрыть уши, а потом — вдоволь покричать самому. — Вот это ты выдал, Шинкай! Ничего себе! — верещит Аракита в неподдельном живом восторге, который раньше показывал разве что во время гонок с Фукутоми. — Давай ещё! — А извинения твои где, Ясутомо? — Шинкай смотрит на него с хитрецой, пока берёт второй мяч из корзины и мнёт его в ладони. — Ты ведь в меня не верил, ещё и с пуделем сравнил… Не очень хорошая это была просьба помочь, честно говоря. — И ниче я не сравни… и не просил… Да я в себя почти никогда не верю, куда там верить в остальных! Не дуйся, эй! — Аракита вскидывает биту, меняет положение ног, втаптывая носок в землю. Он чем-то похож на нетерпеливую гончую, замершую в ожидании охотничьего выстрела; гончую, давно уже желавшую ринуться вперёд изо всех сил. — Давай уже, Шинкай! Бросай! Шинкай с улыбкой кивает и замахивается, решив бросать до тех пор, пока они оба не свалятся от усталости. Банк!***
Лежать на влажной траве — удовольствие сомнительное, однако Шинкаю вполне удобно. Он смотрит в беззвёздное ночное небо, ощущая непривычную тянущую боль в руке и немного в пояснице, дышит прохладой. Уставший, но довольный Аракита лежит с ним рядом, закрыв глаза; бита валяется поодаль у опустевшей корзины. — Знаешь, даже жалею, что никогда не пробовал играть в настоящий бейсбол, — вполголоса говорит Шинкай. — Наверное, это весело. — Ты только на велике ездил всегда? — лениво спрашивает Аракита. — С какой поры, с яселек? — Почти, с младшей школы. Я сразу понял, что останусь в велоспорте надолго, и в общем-то не жалею. Просто… — Шинкай пропускает пару травинок между пальцами. — Здорово иногда пробовать что-то другое. Совсем иные ощущения и в теле, и в эмоциях. — Бейсбол вообще крутая игра. Особенно, если команда хорошая. — У тебя была хорошая команда, Ясутомо? — Ну, такими придурками, как вы, они точно не были, — Аракита фыркает, но в словах у него сквозит искренняя улыбка. — Не знаю, например, кто из них бы согласился добровольно покидать мне мяч после сегодняшней адской тренировки, которую устроил Фуку-чан, в смысле ты живой вообще? — Живой, конечно, ты не убьёшь меня так просто, — Шинкай закрывает глаза. — Да и мне самому понравилось, я хоть отвлёкся. Вопрос Аракиты остро висит в воздухе, и Шинкай долго обдумывает, отвечать на него или нет. — Мне кажется, я так и не смогу больше нормально ездить, а значит, подведу вас всех как спринтер, — говорит он и слышит шелест травы. — О, тебе уже не хочется слушать? Я не буду больше, прости. — Тебе битой врезать, или сам поймёшь, чё сказал? Шинкай открывает глаза и видит над собой лицо Аракиты. Сдвинутые брови, колючий взгляд — ещё немного, и заорёт. — А что я такого сказал? — Чушь эту свою пессимистичную. «Не смогу больше ездить», «подведу вас»… — Аракита щурится. — Если ты мне сейчас скажешь, что на полном серьёзе собираешься сдаваться, я тебе вмажу. И кидать мне мячи больше никогда не разрешу, а там вали куда хочешь, хоть в клуб пинг-понга. — Ясутомо… — Не подлизывайся. Давно ты уже в таких мыслях варишься? Шинкай вздыхает и садится, оперевшись руками назад. Аракита не сводит с него глаз, сидя по-турецки. В волосах у него застряла травинка, последние две пуговицы на рубашке расстёгнуты, ладони сложены на коленях. — Давно, — признаётся Шинкай и жмёт плечами. — Ничего не могу с собой поделать, я… Я перестал чувствовать себя в безопасности, когда еду на велосипеде. Так что, может, будет и лучше, если слезу с него совсем. Перестану… пытаться. — А с Фуку-чаном ты разговаривал? — Да, но он уверен, что я справлюсь и смогу участвовать в следующих межшкольных… — Раз он уверен, то почему ты в себе не уверен? — А? — Шинкай моргает. — Почему ты не веришь в себя, дубина? — повторяет Аракита. — Тебе не мячи мне кидать надо, а сесть и вдолбить в свои рыжие извилины, что ты, мать твою, лучший спринтер академии Хаконе. Кто тут из нас двоих хвалёный демон прямой дороги, Шинкай? — Ясутомо, ты почему такой… — Какой?! — всплескивает руками Аракита. — Злой? Так как тут не злиться-то, если ты такой болван?.. Ты пойми, Шинкай, я твои переживания не обесцениваю. У тебя есть право переживать, есть право чувствовать вину, но ты не сможешь идти вперёд, если постоянно будешь смотреть назад. Это так не работает, чёрт тебя возьми, и я знаю, что говорю. — Почему тогда ты продолжаешь сюда приходить и бросать мячи? — и Шинкай прикусывает язык. — Я? — Аракита чуть не прожигает в нём дырку взглядом. — В отличие от тебя, я именно что прихожу сюда просто бросать мячи. Мне нравятся велики, и Фуку-чана возить нравится, но это не заменит того чувства, когда удачно бьёшь битой о мяч, понимаешь? Ты знаешь, как я ненавидел бейсбол год назад? — Джуичи рассказывал, что ты сломал свою биту. — Ага, сломал. Вдребезги, об асфальт, — Аракита чешет затылок. — Приходится теперь таскать самую первую, я её так-то на память хранил… Ты нарочно меня с мысли сбил, а? Дурачьё какое. Последнее он произносит уже тише, и Шинкаю вдруг становится спокойно и свободно. Так, словно с плеч упал какой-то груз, а впереди вместо темноты мелькнул свет. — Ты мог бы и биту попросить у бейсбольного клуба. — Да вот ещё, больно надо, — мотает головой Аракита, а потом нехотя добавляет: — просил уже, но дали только мячи. Фуку-чан даже не помог. Шинкай улыбается, и несколько секунд они оба молчат, рассматривая кроссовки друг друга. У Аракиты чёрные, мокрые, со смятыми запятниками; серые шнурки продеты неровно да и завязаны кое-как. Шинкаю смутно хочется это исправить, зашнуровать как следует, но он сдерживается. — Спасибо за разговор, Ясутомо, — говорит он и смотрит ему в глаза. — Наверное, мне жизненно важно было получить от тебя взбучку. — Не понял, для тебя это взбучка? Ну и фиалка же ты, Шинкай, — Аракита невозмутимо встаёт, отряхивает брюки и протягивает Шинкаю ладонь — На межшкольных лучше поблагодаришь. — Замётано, — Шинкай хватается за неё и встаёт. — Мы ещё поиграем в бейсбол? Ладонь у Аракиты костлявая и тёплая. — Поиграем в бейсбол?! Для нормального бейсбола нам нужно ещё минимум шестнадцать человек, алло! Шинкай ловит себя на том, что ему хотелось подержаться за неё подольше.***
Банк! Сегодня Араките подаёт третьегодка из бейсбольного клуба — то ли Суваба, то ли Куваба, то ли вообще Рукава. Подачи у него сильные, меткие; мячи летят один за другим, хотя иногда Аракита промахивается и разбивает битой воздух. Шинкай наблюдает издалека, привалившись к футбольным воротам, и жуёт ореховый батончик. Араките не нравится. Шинкай читает по его губам беззвучные короткие ругательства, видит, как он никак не может нормально ухватить биту и занять удачную позицию, какое хмурое у него в целом лицо. Третьегодке он почему-то о своих претензиях сказать не может — наверное, всё дело в позаимствованном тренировочном реквизите, — и, вероятно, это злит его тоже. Излишнее напоминание, что всё не всерьёз, и что он остаётся в какой-то степени обязан, и что в команде он даже не состоит. Шинкай комкает обёртку, прячет её в карман пиджака и подходит ближе. — Привет, — поднимает он ладонь. — Не помешаю? Суваба-Куваба-Рукава смотрит на него с любопытством. Если Шинкай правильно помнит, именно он в начале этого года добился открытия в академии Хаконе бейсбольного клуба, и именно благодаря его воодушевлению туда вступает всё больше студентов. Кажется, он хотел даже переманить к себе Куроду, блистательного новичка-горняка, но тот никуда не ушёл. Во многом из-за Аракиты, ставшего для него кем-то вроде главного семпая. — Привет. Шинкай-кун, верно же? — улыбается Суваба-Куваба-Рукава. Тёмные волосы у него коротко подстрижены, возле брови крупная родинка, в левом ухе блестит кольцо-серёжка. — Меня зовут Савада Кеничи, я капитан бейсбольной команды. — Наслышан, Савада-сан, — Шинкай кивает и переводит взгляд на стоящего поодаль Аракиту, при его появлении фыркнувшего и сплюнувшего на землю. — Обычно ему я мячи кидаю, когда время есть. — О, вот как? Я просто шёл мимо, увидел Аракиту-куна и подумал, что могу помочь. Не знал, что вы вместе играете, — Савада передает мяч Шинкаю. — Тебе тоже бейсбол нравится? — Не особо, но он нравится Ясутомо, так что… — А, то есть ты мне из жалости кидаешь, значит?! — Аракита успел подойти и буравит теперь их обоих ледяным взглядом. — Не ожидал я от тебя такой подставы, Шинкай. — Если надумаете, двери нашего клуба всегда открыты, а беттерам будем особенно рады, — Савада улыбается Араките, подхватывает сумку с земли. — Ну, мало ли, велосипеды вам разонравятся, вы ведь ещё второгодки. Да и бейсболу научиться никогда не поздно. — Это вряд ли, но спасибо, — Шинкай не обращает внимания на недовольного Аракиту и машет Саваде вслед. — Хороший он парень. — Ещё бы не агитировал так рьяно, цены бы не было, — Аракита взваливает биту на плечо. — Ты чего опять припёрся? — Почему ты ему не сказал, что раньше играл? — смотрит на него Шинкай. — И что был питчером, а не беттером? — А ты откуда… — Джуичи сказал. На целую секунду Шинкаю кажется, что Аракита сейчас закричит, бросится на него с кулаками или развернётся и уйдёт, хорошенько обругав. Однако он молча прислоняет биту к корзине и берёт из неё мяч. Задумчиво осматривает его, крепко сжимает. — Ты правда хочешь знать, Шинкай? — Я бы не спрашивал, если бы не хотел узнать. — Тогда смотри внимательно, повторять не буду. Аракита встаёт в стойку. Делает глубокий вдох, прикрыв глаза, а потом замахивается и бросает мяч. Даже неопытный Шинкай замечает, что летит он как-то не так, что ему не хватает силы или кручёности, и это… — Разочарование, да? — хмыкает Аракита, и в этих словах не слышно ни досады, ни грусти, словно всё это — давно пройденный этап. — Битой я отбиваю позорно, а кидаю ещё хуже. Пусть уж тогда будет меньшее из зол. — У тебя из-за травмы не получается теперь нормально бросать? Из-за которой ты и ушёл? — Ага, — Аракита крутит правым запястьем. — Видимо, лучевая срослась неправильно, а ломать заново — полный отстой. — Больно? — Немного, но не критич… Фраза обрывается, когда Шинкай аккуратно перехватывает его запястье и осторожно проходится по нему пальцами. Гладит, масссируя, давит осторожно между косточками, ведёт указательным выше по тыльной стороне ладони. Кожа тёплая, нежная и мягкая, очень сложно представить, что под ней сейчас бьётся пусть и лёгкая, но всё же боль. Шинкай поднимает взгляд на Аракиту и замечает, как покраснели у него щёки. У Шинкая самого будто горит всё лицо, и сердце стучит чаще. — Ясутомо… — Ты… Ты тут чего развёл, а?! — Аракита отдёргивает от него руку и отступает. — Я тебе не девчонка! — Постой, я вовсе не… — Что значит «вовсе не»? — Аракита прикусывает губу. — Или ты именно поэтому со мной мячи повадился кидать? Повёлся на слухи, что все бейсболисты того самого? — Чего? Я даже не слышал ничего о бейсболистах, я просто… Мне захотелось тебя поддержать… — Не нужна мне ничья поддержка! А если ты хотел, чтобы я поддержал тебя — ну так я уже, разве нет? — у Аракиты садится голос. — Может, мне ещё побить тебя для верности?! Я ведь могу! — Ясутомо, — говорит Шинкай, и Аракита замолкает. Румянец доходит у него до самых ушей. — Если тебе не нравится, что я тут ошиваюсь, только скажи. И я уйду. Секунды растягиваются до бесконечности, пока Шинкай ждёт ответа, пока пульс у него шкалит и руки едва заметно дрожат. — Уйдёшь ты, ага, — бурчит Аракита. — Скорее в нашем круглосуточном батончики закончатся. — Уже закончились, — Шинкай чешет кончик носа. — Я сегодня последние купил… Так мне остаться? Вместо ответа Аракита отходит в сторону, вскидывает биту и смотрит на Шинкая в упор. Шинкай дарит ему улыбку и замахивается. Банк!***
Аракита угощает Шинкая баночкой бепси, когда неделю спустя они сидят на дощатой трибуне, в очередной раз собрав мячи. Бепси тёплая, потому что лежала в сумке с обеда, но сладкая, так что Шинкай смакует её маленькими глотками, пока Аракита неспешно рассказывает о правилах бейсбола. — … и тогда надо бежать на базу, да ещё и не шлёпнуться … Эй, ты слушаешь? — Да, но не вслушиваюсь, — Шинкай смеётся, когда Аракита пихает его в плечо. — Прости, их так много, что сходу и не разберёшься… Я в основном лишь слушаю твой голос. — Если ты хотел мне польстить, это плохая идея. — Вовсе не хотел. Тебя приятно слушать, Ясутомо. — Тц, — Аракита отхлёбывает из своей банки и облизывается. — Ты, кстати, так и не можешь слева обгонять? Сегодня видел, что ты вроде как хотел, колебался, а потом всё равно обогнул нашего цветочка с ободочком справа. Не отважился? Шинкай качает головой, и Аракита жмёт плечами. — Значит, не время ещё. — Не будешь говорить, что я тряпка? — Ты пытаешься, а это говорит о многом. И я не зверь какой, чтобы постоянно понижать твою без того низкую самооценку, — Аракита допивает остатки бепси, запрокинув голову. — К тому же, у нас полно времени до межшкольных, может, и успеешь. — Спасибо. Правда. — Между прочим, мы тогда не договорили, — Аракита ставит пустую банку возле ног и смотрит на него. — Про твои странные распускания рук. Звуки вокруг на миг пропадают, к горлу Шинкая прибивается паника. — Я же тебе сказал, что… — Такой чепухе и детсадовцы не поверят. Честно давай. Шинкай пьёт шипучую бепси, глядя на пустое поле перед собой. Прожекторы горят не все, от силы половина; вдалеке, возле жилого кампуса, околачивается весёлая компания из семи-восьми человек. Шинкай вспоминает почему-то, что на последних тренировках Аракита смеялся куда больше обычного, и каждая его улыбка отзывалась в нём щекочущим трепетом. — Я и сам не знаю, Ясутомо, — признаётся он. — Вернее, догадываюсь, но не уверен, что тебе хочется об этом знать. И не знаю, чем это обернётся. — С чего вдруг? Боишься, что засмею? — Аракита подталкивает его локтем в бок. — Давно на свиданки не бегал? Или в меня случайно влюби… Шинкай резко поворачивается и целует его, притянув к себе за затылок. Получается неловко, неудобно, пустая банка со стуком опрокидывается на доски, но по коже Шинкая бегут мурашки, а в голове не остаётся ни одной мысли. Он целует Аракиту неторопливо и осторожно, почти не дыша, перебирая пальцами короткие волосы на загривке, и только потом понимает, что Аракита отвечает. Не отталкивает его с криками, не называет извращенцем, не обещает прибить за то, что сейчас происходит. Он отвечает, неумело прихватывая его губы, прикрыв глаза, застыв точно так же, как Шинкай, и ластится под его ладонь. Аракита отвечает, и, когда они медленно друг от друга отстраняются, взгляд у него совершенно поплывший, губы припухшие и влажные. — Влюбился, — шепчет Шинкай. — Ты не ошибся, Ясутомо, я не могу перестать о тебе думать и всё хотел… очень хотел тебя поцеловать. — И давно? — находит в себе силы для ответа Аракита. — Давно, рыжий? — Не очень, — Шинкай убирает руку с его затылка. Страх, что теперь всё навсегда порушено, иголками колет его изнутри. — Сразу и не сказать. Может, вскоре после того, как мы начали играть в бейсбол… То есть не играть, помню. Дурачиться. — Понятно, — Аракита отворачивается, поднимает банку и, краснея, добавляет: — Не целуй меня больше на людях, придурок. Мы не на чёртовых Гавайях. Шинкай широко улыбается и приобнимает его за плечо, касается губами алого уха. — Не буду.***
Банк! — Ты сегодня не в форме, что ли, Шинкай? Низковато подаёшь, — Аракита походит к нему и осматривает с ног до головы, закинув биту на плечо. — Умаялся? — Не знаю… Вроде всё как обычно, — Шинкай хочет наклониться вперёд и поцеловать его, но на поле они не одни. — Может, попросишь Саваду-сана тебе покидать? Я подожду, на траве вон поваляюсь. — Не, с ним не в кайф, — отвечает Аракита и запрокидывает голову. — Ааааа, чёрт, а погода ведь такая хорошая сегодня! Не хочу к учебникам валить так рано и домашку делать! Шинкай, может, ты тогда хоть поотбивать попробуешь? — Поотбивать?.. — Ну да, — Аракита протягивает ему биту. — Бери давай! Я расскажу, как что делать, потому что всё не так просто, как выглядит… Да не бойся, она не кусается. Шинкай, поколебавшись, берёт её. Бита нагретая, удобно лежит в ладони, хотя оказывается куда тяжелее, чем Шинкай думал. Он поворачивает её и читает полустёртое: «Вперёд, Ясутомо!» — Тебе её кто-то подарил? — Отец, ага. В день, когда я попал в основу. Я играл с ней где-то год, потом мне выдали командную, так что… Я хранил её на память, как уже говорил, а сейчас, смотри-ка, пригодилась, — Аракита хмыкает и показывает Шинкаю сжатые кулаки. — Держать надо вот так… Не, не так высоко. Плечи расправь, что ты как… Вот, теперь должно быть хорошо. — Да? Она не выпадет у меня из рук? — Если они у тебя не из сахарной ваты или батончиков, то не должна, — Аракита отходит в сторону. — Попробуй замахнуться. Шинкай замахивается, и на секунду ему кажется, что бита выпадет — настолько сильно в сторону движения её тянет, — но нет, она всё ещё в его руках. — Круто, скажи? А когда отобьёшь, так вообще крышу снесёт, — Аракита берёт мяч из корзины. — Я постараюсь подать тебе не самый быстрый. — Ясутомо. — А? Шинкай смотрит на него, прикусив губу. Аракита моргает. — Чего, рыжий? Перчатки дать? — Ничего, что ты будешь мне бросать? — Неа, всё нормально, — Аракита подкидывает мяч. — Я тут подумал, что всё равно уже никогда не попаду ни в какую лигу. Ни в малую, ни в высшую… Ни в запас и ни в основу. Профессиональный бейсбол для меня закрыт, но ничто не мешает мне взять да кинуть в тебя мяч со всей дури, Шинкай. И это тоже прикольно. — Так ты… — Хватит уже кота за хвост тянуть, я ведь сейчас бросаю! — Аракита отбегает и останавливается, перекидывает мяч из одной ладони в другую. — Пеняй на себя, если промажешь! Готов? Ещё бы Шинкай не был готов. Он поднимает биту, кивает и спустя мгновение бьёт. Промазывает, конечно, да и бита чуть не улетает вслед за подачей, зато яркая улыбка Аракиты в момент броска — идеального броска некогда лучшего питчера, — навсегда отпечатывается у него в памяти. *** Банк! По просьбе Аракиты Шинкай не смотрит вниз. Только прямо — на его смущённое лицо, на приоткрытый рот, на длинные нижние ресницы. Аракита держится за его плечи обеими руками, и кажется, что ткань форменного пиджака под ними даже трещит. Они впервые идут дальше поцелуев. В сумерках, в месте за трибуной, где их точно никто не увидит, и Шинкай ведёт губами по тёплому виску Аракиты, пока ладонью гладит его твердеющий член через бельё, а всего в нескольких метрах тренируется школьная бейсбольная команда. — Ясутомо… — За… зараза… — роняет Аракита, прижавшись спиной к деревянной опоре. — Сколько раз говорить, чтобы ты не произносил моё имя так? — «Так» это как? — Шинкай прикусывает кончик его уха. — Горячо? Ласково? Скажи. Аракита молчит. Дышит часто и шумно, стараясь не смотреть на Шинкая. В поцелуях он ведёт себя иначе — глаза в глаза, перехватывая инициативу, пока жажда хоть немного не утолится, — а сейчас у него подрагивают колени и на скулах цветёт румянец. — Всё нормально? — шепчет Шинкай, медленно лаская, сам смущаясь. — Я перестану, если попросишь… Ясутомо?.. Он с виноватым вздохом целует его в переносицу, отводит ладонь, и тут Аракита накрывает его руку своей. — Ясуто?.. — Раз начал, так доводи до конца, — вскинув голову, Аракита обдаёт его потемневшим голодным взглядом, и у Шинкая пересыхает в горле. — Или трусишь, а? — Давно бы ты так, — бормочет он и целует Аракиту, решительно сдвигает пальцами кромку его белья и проводит большим пальцем по горячей головке, отчего Аракита охает. — А у тебя большой, Ясутомо… — Заткнись, рыжий, — огрызается Аракита и закусывает губу, когда Шинкай скользит ниже по стволу, сомкнув на нём пальцы. — И вообще… Эй! Нежнее, чёрт тебя! Не раму полируешь! — Слишком сухо, да, — кивает Шинкай и наслаждается лицом Аракиты, когда вытаскивает ладонь и широко её облизывает. Проходится щедро языком по пальцам и между ними, смачивает слюной, пока Аракита наблюдает за ним, покраснев до корней волос. — Что, нравится? — Да уж… для приличного мальчика ты слишком… — Аракита стонет, когда Шинкай обхватывает уже мокрой, стынущей ладонью его член, и цепляется за него крепче. — Твою мать, Шинкай!.. — Приятно? — на самое ухо говорит Шинкай. Ласкать влажной рукой действительно легче; он то трёт головку, то двигает кулаком вверх-вниз, то обводит кончиками пальцев выступающие венки. Аракита шумно выдыхает, уткнувшись лбом в его плечо, дрожит, чуть толкаясь вперёд. — Видимо, да… — Ты и сам так дрочишь? — спрашивает он, безуспешно пытаясь вернуть кураж, совладать с собой, но голос — сдавленный, с высокими нотками, — выдаёт его сразу. — Как ты дрочишь себе, Шинкай? — Ну… Обычно я не тороплюсь, — Шинкай замедляет движения, прикрыв глаза, гладит головку большим пальцем. Аракита сглатывает. — Я не так чтобы часто дрочу… но если всё-таки да… И Шинкай начинает ласкать его так, как ласкал бы себя — со вкусом, шевеля лишь запястьем, зажав член в тугом кольце, — а потом издаёт лёгкий стон в висок Аракиты. — Последнее время… Знаешь, я представляю, как дрочу с тобой в постели, — шепчет он, ускоряя темп, придавая жёсткости, и Аракита льнёт к нему ближе, толкается настречу, едва ли не рыча. — И ты сверху, Ясутомо… Сидишь на мне, и моя рука на твоём бёдре до самых синяков… Ты смотришь на меня так жалобно, потому что ты уже на грани, и ты так сильно хочешь кончить, ты потираешься о меня, а я так хочу… Боже, Ясутомо, я так хочу тебя трахнуть, что это… Аракита вздрагивает, охнув, дёрнув его на себя, и пальцы Шинкая обжигает вязкой спермой. Становится липко, неловко, и они оба застывают, шумно дыша, пока Аракита не поднимает голову. Ресницы у него сплошь мокрые, щёки красные-красные, точно мак. Шинкаю очень хочется его поцеловать. — Из-за тебя я… кончил в трусы, придурок, — цедит Аракита, и Шинкай тихо смеётся, вытирает ладонь об изнанку его белья и вытаскивает её. — Ты… ты… — Но хорошо было? — он всё-таки целует его в губы, понимая, что сам определённо дотерпит до душевой или комнаты, если, конечно, Аракита не захочет мгновенный реванш. — Я видел, что хорошо. И очень рад. — Извращенец, — констатирует Аракита, заправляя рубашку в брюки всё ещё дрожащими руками. Шинкай между тем приседает у сумки, достаёт оттуда воды и смывает белые капли с ладоней, а потом вытирает их бумажными салфетками. — Только ты мог после тренировки потащить меня сюда… «Пошли, покажу тебе граффити на обратной стороне трибун»… Тьфу. — Но ты же пошёл, — ухмыляется Шинкай, выпрямившись. Облокачивается на одну из трибунных опор и достаёт из кармана пиджака батончик. — Если бы ты отказался, я бы придумал что-нибудь другое… Сказал бы про найденный автомат с бепси… А вообще ты слишком доверчивый, Ясутомо. Ужасно красивый, когда кончаешь, и ужасно доверчивый. — Я?! — Аракита отбивает ладонью предложенный батончик, вспыхнув с новой силой. — Я-то?! Да я пошёл только потому, что это был ты, а не… — он тушуется, и Шинкаю в груди становится тепло-тепло. Хорошо так, словно все переживания, страхи и сомнения исчезли, растворились в уютных сумерках окончательно. — Проехали. — Знаешь, я… Наверное, я люблю тебя, Ясутомо, — говорит Шинкай, посмотрев ему в глаза. — И очень сильно. — Че… чего? — моргает Аракита. — Чего ты сейчас сказал? — Я. Люблю. Тебя, — повторяет Шинкай. Слова, которые ещё недавно казались сложными и ненастоящими, даются теперь проще простого, и ему хочется говорить их Араките снова и снова. — Можешь ничего не отвечать… Я понимаю, что это слишком тяжело принять, но хочу сказать, что ты даёшь мне силы, постоянно поддерживаешь, и именно благодаря тебе я сегодня смог обогнать Джуичи слева… Ясутомо, ты… Если не можешь ответить, скажи только, что я придурок, и я не заведу больше никогда эту те… Аракита швыряет в него мячом, видимо, ранее стащенным из корзины. Он попадает прямёхонько в левую сторону груди, и вряд ли, мелькает у Шинкая мысль, это простая случайность. — Придурок! — орёт Аракита. — Рыжий никчёмный придурок! — Поче… Аракита подскакивает к нему, хватает за ворот рубашки и целует. Батончик выпадает у Шинкая из руки, но это и неважно, потому что поцелуй Аракиты — пылкий, жадный, нежный и короткий, — оставляет его в полнейшей прострации. — Ясутомо… — Шинкай смотрит на него во все глаза. — Ты что, чувствуешь то же са?.. — Придурок ты, Шинкай! — рявкает Аракита, отталкивает его и подхватывает сумку с земли, после чего торопливо идёт в сторону прожекторов, продолжая ругаться. Шинкай смотрит ему вслед несколько секунд, а потом хватает свою сумку и с улыбкой бежит за ним. Невскрытый батончик остаётся лежать в траве.