But I`m okay to never know

      Звонкий стук невысоких каблуков взрывает гнетущую тишину каменного коридора, словно набат, отскакивает от потрепанных боем стен и эхом уносится вглубь помещения. Холодный полумрак расстелился по воздуху, путаясь в густой пыли и каменной крошке, все еще оседающей на пол подобно занавесу в конце театрального представления.       Тонкие пальцы, испещрённые свежими порезами и царапинами, до белых костяшек сжимают подол длинной серой юбки, приподнимая ее над покрытыми синяками коленями и облегчая бег. Полумрак дезориентирует, тишина оглушает — всего с полчаса назад каменные стены звенели и сотрясались от кровопролитного боя.       Теперь же молчат немым свидетелем жестоких смертей.       Слух все еще терзают фантомные стоны боли, а перед глазами запоздало мелькают зеленые вспышки авады и красные - круцио.       Она не думает о мертвых. Не думает о раненных.       Только бы найти его.       Живым.       — Мерзкая грязнокровка! — Малфой делает выпад и нависает над прижавшейся к холодной каменной стене Грейнджер, — Какого черта ты суешь свой длинный нос куда не просят?!       Он замахивается, и Гермиона испуганно зажмуривается, втягивая голову в плечи. В легких стынет воздух в ожидании сшибающей с ног волны боли.       Проходит несколько долгих секунд, но удар так и не касается покрытой веснушками острой скулы. И Гермиона решается робко приоткрыть глаза, подаваясь во власть природному безрассудному любопытству.       И впервые в жизни, осознает, что видит перед собой не задиристого белобрысого идиота, а сильного и привлекательного мужчину.       Зрачки Малфоя сверкают лихорадочным блеском, пульсируя. Она видит, как ходят желваки на аристократическом точеном лице, как раздуваются в приступе гнева аккуратные ноздри. Порывы горячего сбитого дыхания ударяют ее в область макушки, и Грейнджер в легком расфокусе ловит краем взгляда его занесенный для удара дрожащий кулак. Кулак, который так и остается угрозой, но не оружием.       — Ты клиническая идиотка, Грейнджер! Хочешь навредить себе — прыгни с совятни, но не подставляйся под удар там, где он может отрикошетить в меня! — Малфой одаривает девушку презрительным взглядом и, широко шагнув назад, торопливо покидает пустынный каменный коридор.       Тогда она еще не знала, что этот бледный заносчивый засранец волей судьбы оказался по их сторону баррикад.       Не знала, что тогда, поддавшись порыву привычного любопытства, чуть было не стала причиной гибели Нарциссы Малфой.       Взрытый заклинаниями каменный пол коридора сменился петляющей лестницей, уходящей вверх крутыми поломанными зубьями. Перепрыгнув сразу через две ступеньки и задавая быстрый темп прыжкам, Гермиона судорожно и шумно вздохнула, ощущая скребущую от усталости боль в замученных и забитых пылью легких.       Прядь слипшихся от пота и крови каштановых волос кудрявой змейкой упала на покрытое грязью лицо, мгновенно прилипая к налившейся синяком щеке. Не сбивая шага, Грейнджер остервенело дернула рукой, убирая за ухо непослушный локон.       — Это может быть опасно, — взволнованный шепот Гарри по ту сторону старой двери заставляет Гермиону прижаться ухом к деревянному полотну, ловя взглядом янтарные всполохи камина, стелящиеся в щель под дверью по каменному полу.       — А разве в этой ситуации что-то вообще может быть безопасно? — Грейнджер слышит в рычащем шепоте Малфоя неприкрытый, характерный для него яд.       Гермиону бросает в жар, мурашки волнения скатываются по хребту от самой макушки к пальцам ног и тут же возвращаются обратным путем.       — Драко, сейчас не время ерничать. Нас всех могут убить, — воображение девушки рисует, как Поттер снимает круглые очки, нервозно потирая пальцами красный след, оставшийся на переносице от оправы. Он всегда так делает, когда пытается собраться с мыслями.       Что за странный диалог между ее самым лучшим другом и самым худшим врагом?       Гермиона не удивилась бы, обнаружив их в комнате, разодравших друг другу глотки. Но застать их за относительно спокойной беседой — выше ее понимания.       Шепот Драко стремительно теряет громкость, рассеиваясь в воздухе комнаты еще до того, как достигнет двери. Грейнджер приходится вжаться саднящей ушной раковиной в дерево, чтобы уловить хоть звук.       Едва успевает она заслышать твердые шаги за дверью, как та распахивается наружу, буквально отбрасывая хрупкое девичье тело на холодный каменный пол коридора, заставляя прикрыться рукой от ударившего в глаза непривычного света камина.       Когда зрачки успокаиваются и уже мягче реагируют на освещение, Гермиона отнимает от лица руку.       Темная фигура стоит в дверном проеме, подсвеченная сзади рыжими всполохами каминного света. Девушка не видит лица, но узнает в визави Малфоя в своей привычной аристократически-высокомерной стати, сложившего руки в глубоких карманах брюк.       — Вставай, Грейнджер, не то заработаешь цистит. Кстати говоря, родители не учили тебя, что подслушивать некрасиво? — Драко оборачивается через плечо, — Научи эту идиотку быть осмотрительней, я тебя умоляю. Не угробит нас, так угробит себя, как пить дать.       И почему-то впервые сказанные им слова проникают под кожу и царапают внутри до самых костей. Как же это чертовски неприятно и стыдно — опростоволоситься перед парнем, который тебе симпатичен самый худший враг.       Он лежит на грязном полу, почти уже не чувствуя, как острые осколки разбитых камней впиваются в лопатки. Длинные пальцы упрямо цепляются за древко палочки, словно бы в нем хранится его спасение.       Сейчас он впервые жалеет, что не может послать своего персонального патронуса.       Не умеет.       На груди, прямо по белоснежному полотну рубашки расползается кроваво-красное пятно, выкачивая наружу тепло молодого тела. И оставшиеся минуты жизни.       Рваный вдох обжигает легкие болью, выбивая из глаз раскаленные капли слез, смывающие с израненной кожи лица кровь и плотную грязь.       Драко снова призывает в памяти самое счастливое воспоминание, губы упрямо шепчут заклинание, но голубое сиянее застывает на конце древка, рассеиваясь едва заметных всполохом. Он слишком обессилен.       Но впервые настолько чертовски счастлив — у него есть патронус. Мысли о ней подарили Малфою его.       — Твое любопытство страшнее сама-знаешь-кого! Опять, Грейнджер, ты творишь эту дичь опять! — Малфой взрывается гневной тирадой, стискивая в кулаки длинные пальцы.       Выручай-комната утонула в ночном полумраке, завязавшем неравный бой со светом одной единственной свечи — почти догоревшяя, в крупных подтеках воска, она стоически держала дрощащее пламя, как держит меч единственный оставшийся в живых солдат.       — Но я спасала вас с Гарри, Малфой! — Гермиона шипит ядовитой змеей, вовлекая его полный ярости взгляд в ожесточенную дуэль с огненным янтарем своих диких глаз.       — Ты несешь чушь! Гарри к тому моменту уже выбрался из ловушки, — Малфой сверкнул расплавленной сталью глаз.       — Значит я спасала тебя! — признание слетело с губ и массивным камнем устремилось прямо в лоб юноше. Словно обухом по голове.       Проиграла.       Маленькая белая свечка проиграла неравный бой густому ночному мраку. Слабый желтый огонек трепыхнулся в последний раз и исчез, пустив вверх прощальную струйку сизого дыма, неразличимого в темноте.       Драко показалось, что он ослышался. Она спасала его.       Так ведь не бывает, чтобы внутри моментально стало так тепло. Словно свечка, погасшая в комнате, внезапно зажглась в его груди, разгоняя тусклым пока еще светом многолетний мрак.       Рука осторожно рассекла воздух и робко, ищуще, коснулась грудной мышцы, пальцами скользнув по ткани белоснежной рубашки. И Драко почувствовал, как там, под ее нежными пальцами, собирается в тугой комок застывший воздух и с шумным толчком покидает саднящие легкие.       — Темно. Я ничего не вижу, — робкий шепот Гермионы касается слуха словно сквозь толщу мутной озерной воды.       Темно? Девочка, мне впервые в жизни так светло, что кажется, будто этот свет меня сейчас испепелит.       Он цепляет ее пальцы на своей груди озябшей рукой, а второй наощупь находит тонкую талию и тянет к себе, ненавязчиво, боязливо.       Пересохшие губы обжигает судорожный вздох, когда она с силой впечатывается в его тело, зарываясь пальцами в платиновых прядях на затылке.       Она дарит ему уверенность, когда прижимается высоким лбом к его, и сбито и горячо шепчет о том, что все понимает.       Понимает, какой он. Холодный, высокомерный, непробиваемый, невыносимый. Понимает, что он никогда не признает происходящую между ними магию. Понимает, что они никогда не смогли бы быть вместе.       И принимает. Его принимает. Целиком, без остатка. Покорно смиряется с его ядом, холодом и болью, которую он несет за собой густым шлейфом. Которая реет за его спиной, как красный флаг.       — Об одном прошу, Драко — пообещай мне не умирать, — и с этими словами он рассыпается на мириады пульсирующих светом в темноте частиц, сминая пухлые губы в немом, клянящемся поцелуе.       Один лестничный пролет сменяется другим. Серые ступени мелькают под ногами. Икры гудят от натуги, но адреналин в крови не позволяет остановиться.       Гермиона знает, что скажет ему, когда найдет. Найдет живого, возможно раненного, но непременно живого.       Она скажет, что они победили. Выиграли бой, войну.       Скажет, что он герой. Герой Войны. Ее герой.       Скажет наконец, что любит его. Она уверена, что он знает и так, хоть никогда и не додумывает за других. Просто сейчас ей нужно это сказать. Прокричать, бросившись на шею, сжать израненными руками и впитывать его жгучее тепло.       Лестница резко обрывается, и Гермиона крупным прыжком преодолевает образовавшуюся вместо ступеней дыру, больно приземляясь коленями на каменный пол. Впившаяся в кожу каменная крошка отрезвляет, заставляя сдавленно промычать от боли, и рвануться вперед, вскакивая на ноги.       Первые несколько шагов выходят спотыкающимися и неуклюжими, но мотор в груди разгоняет кровь, приближая немеющие от усталости ноги к цели.       Давай, давай, давай!       — Ты уверена? Не хочу с утра проснуться с пробитой головой, — шелестящий шепот касается слуха прежде, чем горячие губы прихватывают нежную кожу ключицы.       Пальцы невесомо скользят по бедру, оглаживая обнаженную кожу. Из одежды на ней остались лишь простые хлопковые трусики снежно-белого цвета, и Гермиона чувствует, как непривычно намокла их ткань.       Драко не торопится, давая ей шанс передумать, не допустить возможную ошибку. И от осознания такой заботы болезненно щемит в груди.       Гермиона пальцами цепляется за ворот его настежь распахнутой рубашки, и тянет на себя, неумело, бесхитростно прижимаясь к его приоткрытому рту губами.       — С пробитой головой ты точно не проснешься, — нервно хихикает в губы и чувствует, как его рот кривится в хитрой ухмылке.       — Учти, назад дороги нет.       Драко набрасывается на ее губы в голодном поцелуе, устраиваясь между разведенных ног. Кожу шеи опаляет судорожное горячее дыхание, и Гермиона поджимает от волнения и предвкушения пальцы на ногах.       Жарко. Жарко. Так жарко, что хочется скинуть с себя даже кожу. И быть ближе, плотнее, чем это возможно.       Парень нетерпеливо подается вперед, и напряженное естество, скрытое тканью синих боксеров, врезается в ткань чуть ниже ее лобка, проезжаясь по комочку нервных окончаний.       Гермиона потрясенно распахивает глаза, не сдержав рваного шумного вздоха.       Разве может быть так... остро?       Тонкие пальцы зарываются в платиновых прядях, соскальзывая на покатые плечи и цепляясь за горячую кожу, когда Драко жадным ртом накрывает вздыбленный сосок.       Гермиона рассыпается в его руках, чувствуя, как в груди тесно мешаются опаляющая страсть и до странного приятная боль. Словно она только что осознала, что всю жизнь тосковала по нему: по его жару, ласке, силе. Тосковала, не зная, не ведая, словно только это, только он может дополнить ее, как дополняют разбитую вазу фарфоровые осколки.       Внизу живота затягивается непривычный узел вожделения, и Грейнджер норовит свести бедра вместе, неосознанно с силой вжимаясь в мужской пах.       И делает так снова. И еще раз. И еще, жадно впитывая гортанные стоны Драко, словно густая патока растекающиеся в темноте.       Разве могла она называть его холодным? Вот он, горячий, как лава. Чувствующий, желающий. Нетерпеливый, словно лесной пожар.       С глухим рыком, Малфой отодвигает в сторону мешающую полоску ткани и, приспустив на бедра ткань боксеров, врывается внутрь, раздвигая горячие тугие складки.       Гермиону ослепляет вспышка острой боли. Она зажимается, стискивая ногтями напрягшиеся мужские плечи. И героически сдерживает вспыхнувшие под веками слезы.       — Черт, Грейнджер! Могла бы хотя бы предупредить, что я у тебя... — Малфой осекается, глотая окончание фразы, посчитав его чересчур интимным, как бы парадоксально это не звучало.       — Первый, Малфой. Первый, — договаривает за него, шипя и жмурясь от боли.       Губы парня невесомо касаются виска, и она чувствует, как смягчается его шепот.       — Потерпи немного. Обещаю, что все равно сделаю так, что тебе понравится, — Драко накрывает ее искусанные губы в бережном поцелуе, оглаживая пальцами тазовую косточку.       Спустя пару минут Гермиона чувствует, что боль отступает, а огонь в груди разгорается в новом порыве. Еще пара мгновений, и Драко пробует первое движение.       Плоть внутри саднит и пульсирует, откликаясь на проникновение, но Грейнджер готова терпеть неудобства хоть тысячу лет, лишь бы слушать рваные вздохи Драко, поглощенного страстью к ней, грязнокровке.       Мерлин, когда она успела так влюбиться?       Не проходит и пяти минут, как Малфой с низким утробным стоном выходит из нее и заливает горячим семенем плоский живот. Чуть помедлив, стягивает ее трусики полностью, и устраивается по правую сторону от нее, укладываясь набок и скользнув рукой под ее шею.       Гермиона сдвигает было бедра вместе, но Драко останавливает ее, укладывая горячую ладонь на влажный лобок. А затем утыкается носом в ее висок и заботливо шепчет:       — Ш-ш-ш, теперь твоя очередь.       Сердце Гермионы пропускает удар, и она по наитию поворачивает к нему голову, припадая к пересохшим губам, как жаждущий путник к роднику.       Тонкие пальцы скользят по влажным складкам бережно, неторопливо, и девушка тихо хнычет, забываясь и подаваясь навстречу крепкой мужской руке.       — Да, сладкая. Скажи, как ты хочешь, — шепот Драко запускает по коже электрические импульсы, и губы сами умоляюще хрипят:       — Быстрее!       Гермиону выгибает дугой, когда сильные пальцы ускоряют темп, и комочек нервов под ними остается единственно чувствующей частью ее тела. Она не слышит, как громко стонет, как развязно и пошло что-то шепчет ей на ухо Малфой.       Она слышит только собственное сердце, заходящееся в рваном ритме, и кипящую кровь, бьющую по перепонкам.       А потом ее полностью оглушает ее первый в жизни оргазм.       Он чувствует, как утекает время. Как холодеют пальцы. За ними — ладонь.       Потом из ослабевшей руки выпадает на грязный каменный пол волшебная палочка.       Как же херово, что он не может призвать патронуса. Чтобы спросить, как она?       Он знает, что жива. Чувствует стылым сердцем, и наивно радуется, что она не видит его сейчас.       Раненного. Умирающего.       Проигравшего.       Густая кровь заполняет рот и оседает на языке сталью. Сначала он чувствует ее вкус, а потом рецепторы немеют, как и мышцы в ослабевающем теле.       Затуманивающимся рассудком он думает, что в мире "после войны" они могли бы попытаться быть вместе.       Люциус мертв. Нарцисса превратилась в растение после многочасовых пыток круцио. Никто бы не встал между ними. Даже проклятая чистота крови.       Запоздало он думает о том, что так и не сказал ей, что чувствует. Хотел. Очень хотел, будто знал, что может не успеть. И теперь уже точно не успеет.       Грудь разрывается от боли, когда Драко закашливается, захлебываясь густой кровью, не в силах даже сплюнуть ее. И почему-то последним, что он вспоминает, становится их последнее воскресное утро вместе.       — Ты ведь никогда не слушал маггловские песни? — Гермиона прижимается к его боку, устроив голову на сильной груди. Каштановые локоны густой копной покрыли ее обнаженные плечи.       — Ну, мельком разве что, не вслушивался точно, а что? — тепло, вспыхнувшее между ними, выросло за месяц до размеров небольшой галактики. Скрываясь, прячась, подвергая себя и других смертельной опасности, они не смогли отказаться от этой порочной, но такой исцеляющей связи.       В моменты уединения они чувствовали себя живыми. Почти здоровыми, нетронутыми когтистой лапой войны.       Она не реагировала на его метку.       Он впервые не стеснялся ее обнажать.       — Песня одна очень понравилась. Точнее, ее слова, — в порыве нежности Грейнджер прижалась крепче к теплому боку.       — Напоешь? — Драко повернул голову, зарываясь носом в растрепанных каштановых волосах.       — Ой, нет уж. Лучше включу, иначе у тебя кровь пойдет ушами, — Гермиона вскочила с постели, кутаясь в теплое белое одеяло и скрывая собственную наготу.       — Эй! А ничего, что я тоже хочу укрываться? — Малфой в негодовании вскинул руки.       — Ничего-ничего! Хоти, конечно. Я совершенно не против, — Грейнджер подхватила со стола небольшой серебристый плеер, возвращаясь в постель и протягивая один наушник юноше.       — Язва, — подытожил Малфой, принимая из ее рук небольшое устройство. А затем, вторя действиям девушки, посадил в ушную раковину головку наушника.       Гермиона накрыла их обоих одеялом с головами и пальцем надавила на клавишу с надписью Play. Lying in between the memories choking me. And I don't know which way to go.       "Символично," — проносится в затухающем разуме. И, словно рой мясистых мух, глаза заволакивает черная пелена.       Она врывается в зал, падая на пол на подкосившихся ногах. Глаза рыщут по каменному полу, исследуют, узнают тела, лица. Безэмоционально, холодно, наплевательски. Потом. Все потом.       Пока не натыкаются на него. Распластанного. Поверженного. Любимого.       Из глотки рвется наружу раздирающий вопль. Больно, натужно, царапая связки, срывая голос. Истошный крик, взметнувшись к потолку, разбивается, как стеклянный бокал о каменные своды, и обрушивается на пол смертельно острыми осколками эха.       Она встает, спотыкается и снова встает, приближаясь к его телу.       Горькие слезы заполняют рот, жгут шею, теряются под рваной тканью испачканной потом и кровью рубашки. Но она не чувствует ни-че-го.       Только подкатывающую к глотке тошноту, когда опускается рядом с ним на колени, как безвольная тряпичная кукла.       Смотрит сквозь мутную пелену на остекленевшие глаза цвета плавленного метала, на синюшно-бледную кожу, на вымазанные в крови и грязи платиновые волосы.       И не рыдает. Нет.       Умирает, разбивается в вопле, прижимаясь лбом к его еще теплому виску.       И только каменные своды зала слышат то, что должно было быть адресовано ему.       Я люблю тебя, Драко.       But I'm okay to never know.