неполноценные

кей, кажется, собирается умереть. умереть от переутомления и дешёвого кофе, что хлещет назло своему же языку. не любит же, глупая, а всё равно чашками глотает это терпко-горячее безобразие и смехотворно таращит глаза. вштырило. кёя наблюдает из-под ресниц, с деловитой отстранённостью листает переиздание «основ топографической анатомии», но кей говорит просто: — ещё одна энциклопедия? — и улыбается. — у тебя все мои книги — энциклопедии. она смеётся, а кёя прощает её травоядное невежество. всё-таки, не все дураки знают такое, какое знает кей. но она всё ещё дурында — и пьёт этот свой отвратительный «кофий» с пятью ложками его прекрасного сахара из токусимы. возмутительно. кей, кажется, пропиталась этим дурацким напитком. и больше не пахнет ни мятными леденцами, ни медикаментами. — зубы пожелтеют, — язвительно предупреждает он, когда чайная ложка снова месит молотую горькую горстку с васамбоном и звенит по керамическим стенкам. — это плохо, — кивает кей, заливая свой намес кипятком. — буду чистить зубы почаще, а то целоваться со мной не захочешь. — не захочу, — бурчит кёя, выдёргивая провод электро-чайника из розетки. тратит тут… его сахар и электроэнергию. пачкает его кружку и так глупо хохочет, опять обжигая язык. маленькое тупое травоядное. кей не спит, встречая его с утра ни свет ни заря у ворот дома хибари — ему это не нужно. и не спит, выбирая обед с ним вместо какого-никакого сна на диване в приёмной — он бы разрешил. и вновь не спит, выбираясь с ним на ночной патруль — а он, дурак, позволил. — я давно хотела. — кей виновато перекатывается с носков на пятки, поправляя повязку на рукаве не женской олимпийки, и прячет нос в её высоком вороте. она пересчитывает монетки в ладони, щурясь, и вглядывается в медные цифры. над головой трещит фонарный столб, и автомат с напитками мигает подсветкой. мелочь съедается примитивной машиной, а кёя перехватывает её палец и жмёт им не глядя. главное, чтоб не на банку с кофейной жижей. её глаза не лучатся, уставшие и с синяками до щёк, но горят, пересушенные, и невнятно помаргивают. слышится механический скрежет, баханье; кёя вытаскивает из автомата сок. виноградный. и сдача гулко капает. — усну же, — вместо ругательств, просто пожимает плечами кей, — хибари-сан. — так усни уже, — вместо ругательств, просто отрезает кёя, — кей. какой же у неё глупый, сиплый смех. слушать тошно. «давай чуть-чуть посидим, — сказала она, — на звёзды посмотрим. я тебе про туманности расскажу», — подкупала она, а он, дурак, повёлся. кёя роняет её на себя, как в тумане. будто сам запутался в дрёме, подпирая плечом клюющий нос. ему, наверное, просто надоела эта пародия на неваляшку. наверное. кей сопит ему в живот, отрубившись прямо на скамейке. он гладит лохматые волосы, расчёсывая их пальцами, и тянет ворот гакурана повыше, до самого её носа, а то сползёт. ноги у него — не самая лучшая подушка, но досок помягче будут. кёя не думает о ситуации, как о казусе. наконец, почти тихо, почти безлюдно, — спящая кей не человек — он даже доволен. и её громкое дыхание чертовски забавное, щекочущее живот через просвет между пуговицами на рубашке. циферблат насчитывает второй оборот после полуночи. только кёя досыпает положенные часы днём, а кей — нет. потому, кажется, скоро умрёт. — я ещё не захотел целоваться с тобой, чтобы ты умирала, — цыкает он, тыча в особенно белую под светом фонарей щёку. такая мягкая.