Солёная карамель

— Сугуру! Сугуру, эй! Гето, гиппогриф тебя лягни, Сугуру! Шёпот. Свистящий, резкий, противный, прямо над ухом. Мерлин, они же вместе дежурили прошлой ночью, откуда у Сатору есть силы бодрствовать этой? — Что, — тихо шипит в ответ Сугуру, комкая в пальцах одеяло. В комнате темно: подобравшийся к его кровати Сатору кажется таинственным духом из сказок или одной из коридорных статуй. Или дементором, явившимся сожрать всё счастье Сугуру, заключающееся в хорошем сне. В глубине комнаты кто-то шуршит, ворочается, вздыхает. Но не поднимается. Не разбудили, ура. Сатору нетерпеливо тянет его за руку — пойдём — и наверняка строит кошачьи глазки. Он всегда так делает, когда хочет срочно чего-то добиться, не тратя время на игру в змея-искусителя. Спасибо анимагической форме: котиком Годжо Сатору прикидывается идеально, никто устоять не может. Кроме Иери. Но Иери — отдельный разговор, она на милоту не покупается… А вот Сугуру очень даже. И слава Мерлину, что Сатору пока этого не просёк: думает, Гето уступает, потому что остатки нервов тратить не желает. Слава Мерлину за кружок актёрского мастерства, оставшийся в прошлой магловской жизни. Годжо Сатору — ядовитая тентакула, слепящее зимнее солнце; временами проще дать, чем объяснить, почему нет. Сугуру, наученный многолетней дружбой, отбиваться от Сатору даже не пытается: одевается за полторы минуты, подхватывает палочку и убредает по смертельному лабиринту разбросанных вещей в гостиную. Честное слово, в такие моменты он жалеет, что не пошёл на Слизерин, хотя Шляпа предлагала. Там, говорят, за дисциплиной следят строже, точно грязные носки посреди комнаты не валяются. Сатору тянет его дальше, на выход; прикладывает портрет заклятием, выдёргивая ещё сонного Сугуру наружу, как мандрагору из грядки, и скачет бодро к лестницам. И это гиперактивное чудовище, обожающее нарушать правила — староста факультета. Куда мир катится? В задницу дракона, потому что весь из себя правильный староста школы Гето Сугуру бежит по ночным коридорам вслед за другом. Направо, вперёд, лестница, пролететь по ступенькам наверх и на другую, перепрыгнуть с отъезжающего пролёта на надёжный этаж и дальше, не задерживаясь. Выше и глубже, быстрее, быстрее — патруль здесь пройдёт не скоро, но надо поторопиться: им ведь ещё возвращаться, да и кто знает, сколько времени займёт затеянная Годжо шалость. Кажущийся бесконечным забег обрывается внезапно: вот они, запыхавшиеся, мчатся по тёмному коридору, петляющему, как нюхлер в поисках золота, а вот Сатору резким поворотом забрасывает их в неприметный проход, тут же захлопывая дверь Коллопортусом. Сугуру понятливо зажигает Люмос, пытаясь отдышаться. Давно они так не носились… Подрастерял навыки. Непорядок. — И чего? — спрашивает он почему-то шёпотом. Атмосфера, наверно, влияет. Ночь, хрупкий огонёк заклинания, заброшенный класс — хоть сейчас в страшилку из тех, что на Хэллоуин рассказывают, вписывай. А Сатору атмосфера ни по чём. У него своя: радостная, предвкушающая, вон, глаза горят ярче Люмоса, как у кошки, не терпится ему задумкой поделиться. Пакостник, маленький (давно нет, почти два метра ростом!) нахальный засранец, с нежностью думает Сугуру, усаживаясь на парту и благородно приглашая Сатору к себе похлопыванием. Того, на самом деле, и звать не нужно: тут как тут, уже греет боком и путается ногами, захватывая левую лодыжку Сугуру и только после этого успокаиваясь. — Я выклянчил у Мэй-Мэй «Амортенцию»! — гордо делится Сатору, — Мог бы и сам сварить, конечно, но… — пожимает плечами; Сугуру привычно переводит это как «лень было», — Правда, пришлось раскошелиться. И с меня взяли клятву, что ни за что её не использую; можно подумать, оно мне надо, и без того от влюблённых девчонок деваться некуда! Фыркает обиженный Сатору совсем по-кошачьи. Сугуру сочувственно кивает — Мэй-Мэй в них никогда не верила и не упускала случая спустить Сатору «с небес самомнения на землю магическую», как она выражалась; иначе говоря, попросту отыгрывалась за издёвки самого Годжо над её драгоценной подопечной, Утахиме, — а сам лихорадочно пытается просчитать, зачем Сатору потребовалось зелье, которое нельзя использовать, и какое он имеет ко всему этому отношение. Подливать опасное зелье Гето не станет, Сатору знает об этом, да и не будет он о таком даже в шутку просить — Годжо Сатору ненавидит подчиняющие волю штуки. Ничего хорошего в голову не идёт. Сугуру задаёт вопрос прямо, не пытаясь додумывать лезущую в мозг белиберду: — Зачем это тебе? Сатору становится серьёзным мгновенно, словно кто-то щёлкнул пальцами и содрал с него всю весёлость одним Фините. Кто другой, может, и поверил бы, но Сугуру слишком хорошо Годжо знает: это он ещё дурачится, слишком много спокойствия во взгляде. По-настоящему собранный Сатору смотрит иначе. У него вместо глаз отточенные алмазные грани, тронь — рассечёт дыханием; собранный Годжо Сатору ледяной и далёкий, как звёзды в небе, и опаснее всех драконов. У этого же во взгляде — топаз и аквамарин, тонкая плёнка кажущегося покоя, за которой пляшут искры-смешинки. Так, подобрался чуть, подпёр щёку ладонью, показал, что правду скажет. — А оно не для меня, — огорошивает Сатору, вынимая из кармана небольшой флакон с зельем и укладывая ему в руку, — Это тебе. Холодное стекло, перламутровый блеск, лёгкое, как воздух. Гето кажется, что в ладони он держит змею. Разозлённую, ядовитую, готовую к броску. Бумсланг или даже василиск, не меньше. Сугуру, по идее, змеи не страшны — он и сам в анимагической форме змея, крупный питон, — но этот образ пугает. Мерзко. Зачем ему «Амортенция»? Годжо его напряжение чувствует: забрасывает руку на плечо, сдавливает ощутимо, возвращая в реальный мир. Осторожный перебор пальцами — успокойся. — Ты в прошлом году пропустил урок, когда мы её проходили. Сдавал теоретический зачёт; ну, оно и понятно, самим сварить такую штуку нам бы и не дали. Помнишь? Разумеется, Сугуру помнит. Рука всё ещё ноет, стоит только вспомнить апрель шестого курса. Клятая неделя в медкрыле, тошнотворные зелья и никаких посетителей. И ещё три дня без колдовства после. На всякий случай. Отвратительное было времечко. Сатору, к счастью, ответ не требуется: сам всё знает и трещит себе дальше. — Так вот, зачёт-то ты сдавал, а как оно в реальности выглядит, не видел. А на занятии нас допускали его понюхать. Мастер варил — безопасно; интересно до жути. Смекаешь? — Ты хочешь допытаться, какой аромат для меня примет «Амортенция», — понимает наконец Сугуру. И усмехается. Сатору такой Сатору, Мерлин. Всполошить Мэй-Мэй, заплатить бешеные деньги, согласиться на клятву — и всё потому, что ему любопытно, чем будет пахнуть зелье для Сугуру. — В точку! Годжо сияет. Слишком самодовольно, решает Сугуру. Надо подпортить ему малину. А то ишь ты, вытащил поздней ночью чёрт знает куда… Совсем обнаглел. — Скажу, если ты скажешь тоже. — категорично отрезает он. — И честно. Сатору поставленное условие не сильно огорчает: соглашается очень быстро и, кажется, выглядит ещё довольнее и коварнее; надо было придумать что-нибудь поинтереснее, вздыхает Сугуру и отвинчивает крышечку. Затем выдирает пробку. Стирает руну. Сковыривает бумажный слой… Мэй-Мэй что, готовила зелье к перелёту куда-то в Африку? Зачем так упаковывать? Перестраховщица. Флакон небольшой. Где-то с дюйм в диаметре, наверно. Полон едва ли наполовину, но даже так чудится, что зелья очень много. Совершенно не хочется это нюхать; опасно, опасно, яд, страшно, звенит в голове тревожный колокольчик; Гето пересиливает себя и делает вдох. Удивительно. Мягкие нотки шоколада, запах леса после дождя и зелёный чай. Холод зимнего утра, сливочная карамель с солью и морской прибой… Он точно выглядит смешно — с выпученными глазами и приоткрытым ртом-то. Странно, что Сатору не смеётся. Сидит, ждёт терпеливо, поигрывая волшебной палочкой — не своей, между прочим, палочкой! Это и выводит Сугуру из ступора: он резко закрывает флакон, надеясь, что руки не дрожат слишком уж сильно, возвращает его обратно Сатору, отбирая назад свой магический инструмент. Пытается подобрать слова; сбивается, качает головой. Как-нибудь обтекаемо это не выскажешь. Годжо понятливо начинает первым: — Коричные конвертики — ну, те, которыми окончание экзаменационной недели празднуем, — нагретый металл, ваниль, молоко, — тут он замирает, акцентируя внимание; убедившись, что Гето слушает, продолжает обыденно, — и ты. Твои волосы, если быть точнее. Вот оно. Замёрзшие бриллиантовые осколки. Как Авада, сменившая цвет. Узкое лезвие кинжала. Тяжелеет ладонь на плече: то ли к парте придавливает, то ли срывается. Серьёзен. Ждёт. Кто бы, увидев Годжо Сатору таким, назвал его гриффиндорцем? Змей или ворон, не меньше, холод сосредоточенности и ни капли нервного буйства. Годжо ведь и должен был попасть туда, в пристанище умников или аристократов, последний из древнего рода, представитель чистой крови и единственный наследник. А пошёл на Гриффиндор вслед за полукровкой Гето, впечатлившись его ударом слева и вдохновлённой речью о настоящих слизеринцах, которые скрываются под гербами других факультетов, как признался после. Шесть лет крепкой дружбы, совместных влипаний в приключения и залётов в медицинское крыло. Одна спальня, соседние кровати, вечный обмен учебниками, едой и одеждой, тяжесть чужой головы на плече. Соревнования, шутки и драки. Общая мечта изменить мир. Почти ревность, когда влезает кто-то третий. Пробежки по ночному Хогвартсу, прятки в тесных щелях и нежные обзывательства. Почти сросшиеся руки. Шесть лет — и седьмой год. Начинающийся. Последний. — Да, подзадержались мы на этапе дружбы. Поймать чужую руку, притягивая ближе — минутное дело. Снять ладонь с плеча, поднести к лицу, прижимая к щеке. Выдохнуть, взгляд ко взгляду; хорошо, что кошки и змеи могут долго не моргать; завораживающей песней, наговором, напевом, заклинанием: — Лес и чай, изумрудный, зелёный и терпкий, холод зимний — тот самый, рассветный, — шоколад и тягучая карамель, соль морская… Ты. Целиком. Как гипноз, как мираж, кто здесь жертва, кто хищник? Прикусить тонкую кожу запястья, провести языком по лазуритовой венке, ловя невольную дрожь. Светлячок Люмоса — как искры Обета. — Целовать, извини, не буду: зубы не почистил. Не рассчитывал как-то на такое счастье. У Сатору глаза — чистое небо. Яркое, пронзительное, тёплое от солнечного света. И усмешка довольного лиса, пролезшего в курятник. — Всё никак не пойму, романтик ты или прагматик, Сугуру. Даже странно, что всего лишь питон, а не рунослед. Или я чего-то не знаю? — подкалывает он, притискиваясь поближе; в результате подобных телодвижений они чуть не падают с злосчастной парты. К счастью, всё же не падают, а Годжо уютно устраивается у Гето на коленях, как кот. Со стороны смотрится наверняка уморительно. — Не пикси-переростку на такое намекать, — отбивает Сугуру, насмешливо щурясь и прихватывая Сатору за плечи поудобнее. Отъелся, зараза, тяжеленный. Пора начинать шутки про длиннокота. — С каких пор мейн-куны в барсов превратились? — Насмотрелся на одного чешуйчатого и кусачего, захотел соответствовать, чтобы было кожаному чулку где греться. — Уел, — легко сдаётся Гето, поглаживая уже не друга по затылку, — Славный кот, славный Сатору. — Так-то лучше. Давай не пойдём в спальню, а? Бесят они все. Одна Иери нормальная, и та в спальне девчонок, хотя свой парень… Хочешь, скажу «мур»? — улыбается хитро-хитро. Н-да. Всё-таки знает, зараза, как действует. Всегда, видимо, знал. Лучший. Внимательный. Своя зараза. — Не пойдём. — покладисто соглашается Сугуру: ему и самому не очень хочется возвращаться, сидеть с Сатору на коленях в тёмном кабинете куда интереснее; но ради порядка всё же строит строгий вид, — Отмазку придумываешь ты. — Да без проблем! Куда бы теперь зелье деть… Выкинуть опасно, удалять заклинанием жалко, использовать нельзя. Где-то вдалеке слышны голоса и топот. Патруль. Нашли какого-то неудачника. — Поставь на полочку, как сувенир? — лениво предлагает Сугуру, — Останется на память. Будешь ворчать нашим приёмным детям, как тупо сошлись их родители. Сатору мгновенно оживляется: — О, ты согласен на детей? Мерлин, я пока не готов выходить замуж, и вообще, хочу кольцо с самым красивым сапфиром, без него не пойду за тебя. Скольких заведём? — Сапфир — потому что бриллианты у всех и всегда? Будет тебе. В серебре, чтоб не ныл, что бесполезная побрякушка. Как насчёт трёх сыновей и пары дочек? Или семерых детей, как в сказках и красивое число? — Чур девочки на тебе. Слушай, а дом? — Побережье? — Да ну… — Да давай, чего не так-то. — Тебе по порядку? Сейчас распишу. Во-первых… Шесть лет дружбы — и седьмой год расцветающей любви.