Cherche l'éternité

— Ты вернулась, — Сяо комментирует медленно, не зная, как реагировать; встреча проходит в тишине — раннее утро, гостевой двор Ваншу ещё спит крепким сном, вокруг зябкость рассвета и сласть буйного цветения разномастных растений. Люмин отводит взгляд от водной глади внизу; рыцарь, помнится, в их последнюю встречу была миниатюрной, словно жёлтый одуванчик, и светилась бесконечным энтузиазмом. От былого света осталось лишь меланхоличное сияние — она, меланхолия, пропитала девичий образ прочно, пустила корни глубоко внутри и расцвела ветряными астрами; миниатюрность сменилась на статность и ауру небывалого мужества. — Приглянулась возможность, вот и... "Вот и заглянула, чтобы уйти ещё на несколько лет", — мысленно договаривает Сяо мысль, опираясь локтями на перила. Мурашки по коже; аромат влаги поднимается от воды и, кажется, кристаллизуется в лёгких покалываниями. Голос у Люмин тихий. Такой, какой со временем приобретает любой человек, затерявшийся сам в себе, запутавшийся в путях пройденных; раньше, Адепт помнит почти идеально, слышалось в мелодии этого голоса что-то запредельно теплое и искристое. Сейчас — лишь толика прежней солнечности, туго переплетенная со спокойствием принявшего судьбу человека. И судьба, так-то, не лестная и не сладкая — кому же по нраву искать по всему ощутимому миру человека, даже облик которого спустя столько лет потерян в осколках памяти? — И куда ты дальше? — Сяо прерывает поток философии в черепной коробке ожидаемым вопросом. Он задаёт его всегда, когда удается перекинуться парой слов. Даже если письменно — последнее письмо достигло девичьих рук через пару дней после написания. В ответ прилетело краткое "Гостиный Двор. Жди", и больше ничего. Рыцарь жмёт плечами. Чувствуется заминка. — Я хотела добраться до северных архипелагов вместе с командой капитана Бей Доу. — У них туда лежит курс? — кажется, не припоминает, чтобы всем известная морская волчица тяготела к айсбергам и холоду лютому. Собеседница отрицательно мотает головой. — Они пройдут вблизи одного острова. Оттуда уже можно на лодке... — Понятно. И вновь тишина. Рассветает гуще — розоватость начала дня тает, но теплее будто не становится. Гостевой двор все ещё спит. Сяо бросает украдкой взгляды на Люмин. На крепкие плечи с полосами царапин, на сильные руки в лентах бинтов, на полноценный, гармоничный облик уже, кажется, всем известной Путешественницы. Больно много где она побывала — и везде-то у нее следы, куда взгляд не направь — даже посреди нежности щек притаилась аккуратная рана; и огонёк в глазах поутих, сменившись на робкое сияние блеклой надежды, и лицо приобрело черты чего-то взрослого. Это... красиво. До печального красиво. Адепт разглядывает заплетённые в две косички передние пряди чужих волос — цвет всё такой же пшеничный, но яркость его поуменьшилась, словно затухла под проливными дождями, выцвела от солнечного пекла. На мече, наверняка, тоже не один уже скол. Меч этот словно частица души девичьей — чем податливее становится Люмин, чем путешествие ее дальше, тем и металл слабее; но Сяо уверен, что даже сломанное оружие рыцарь не бросит просто так — скорее, похоронит в земле, оставив ещё на каком-нибудь диком, безлюдном месте как частицу себя. Так у нее всегда бывает — где не пройдет, всё оставляет след, словно рассыпается белым одуванчиком от извечного ветра странствий. Сяо думает о том, что посреди широких полей такую особу слишком легко потерять — больно прозрачно, словно стекло, смотрится это сильное внешне тело. — А почему на север? Вопрошает лишь диалога ради. С молчаливым и пугающим адептом обычные смертные не особо разговаривают, потому и тяга к контакту недовольно ворочается внутри; момент, когда Люмин из "обычной" стала чем-то большим, бессмертный пропускает мимо. — Говорят, там видели кого-то... — Похожего? Она сжимает покусанные губы крепче. Скулы напряжены. Сяо знает, о чем она думает. Со временем её открытость не меняется, как бы крепко она не старалась похоронить собственные чувства глубоко внутри, среди костей, мышц, суставов — Адепт прожил уже столько, что разгадывать чужие мысли ему почти не трудно. Тем более, леди рыцарь... Наверное, не особо их и скрывала от него. Она сомневается. Во всем своем пути сомневается. В каждом шаге. (Но все равно идёт. Невероятный человек.) — Похожего, да. А ещё там нужна помощь с магами Бездны. Кажется, у них там обосновалось свое теплое местечко. Это уже неотъемлемая часть путешествия — куда бы юная особа не прибыла, везде находилось для ее трудолюбивых рук дело. Сяо уважает, конечно, эту бесконечную тягу к справедливости и помощи нуждающимся, которая не утихает и с годами, но... Все равно сожалеет. Как-то по-своему, слишком осторожно, почти незаметно сожалеет, что в столь юном возрасте это человеческое создание бороздит просторы Тейвата, постигает окружающий мир, гонимое единственным желанием, и, фактически, отдает себя целиком на поприще людское. Самопожертвование, возводимое в ранг геройства — кажется, дай ей вечность, и она возрадуется от этого, увидит возможность помогать больше и сильнее, пойдет на все, лишь бы сквозь пот и кровь найти хотя бы весточку от брата. Странная натура иноземной героини, однажды прибывшей в этот мир, не может не поражать. Гуманность смертная, коей иным бессмертным остаётся лишь завидовать. Хотя, казалось, к чему тут зависть. Сяо отворачивается в сторону простирающихся вод. Он свыкся с ролью хранителя Ли Юэ, но жизненный путь Люмин видится ему... Трудным и того не стоящим. Разве те, кого она спасет, помогут ей столько, сколько она бы желала? Разве стоит проходить столько расстояний, а не остаться где-нибудь, заиметь не шаткий, как палатка, дом? — Когда отплывает корабль? — бросает вскользь. Солнце поднимается ещё выше; Ваншу пробуждается нехотя. — Сегодня. Вечером... Ещё успею собраться. — М. Диалоги усталые; от Люмин веет солоноватыми морями и каким-то лёгким парфюмом. Наверное, она давным-давно не была в Мондштадте. Сам Сяо, впрочем, тоже, но ему не настолько важен этот город, насколько ей — помнится, именно оттуда начался ее главный путь. (Не имеющий финала.) Полувздох. Рыцарь, наверное, с дороги хочет выспаться. — Уже сняла номер? — Нет, — зевает, прикрывая рот; ветер качает светлые косички. — Я... У меня палатка рядом. Все деньги на корабль сохраню. Сяо поворачивает голову, в который раз разглядывая девичье лицо; чем ярче свет наступающего дня, тем сильнее видна мутная бледность кожи. — Иди в мой. Номер. Не то чтобы он славился каким-то особенным благодушием, приятием к подобного рода вещам — его комната справедливо считалась самой закрытой во всем гостевом дворе, потому как никто, кроме самого Адепта, там не бывал. Ему не привыкать к уборке и прочим бытовым вещам — главное, чтобы лишний глаз не заглядывал в щели скудной обители... Но сейчас, глядя в меланхолию медовых глаз напротив, от своих мыслей Сяо только отмахивается махом головы. Люмин будет здесь лишь день. Не страшно, если из двадцати четырех часов в сутках она проспит десять. Все равно потом опять... Пропадёт. — Да неудобно... — хлопает глазами рассеянно, дёргает плечами, опуская голову и взгляд; собеседнику остаётся только единственным перестуком пальцев по перилам выразить серьезность своего предложения. — Удобно. В палатке будешь спать, когда другого не будет. Здесь бы да пошутить о таком явном проявлении человеческой заботы, но Сяо шутку не оценит. Не потому что в контексте таковая плохо смотрится — ему попросту трудно понимать и принимать, что даже спустя столько лет в бессмертном теле ещё бытует само понятие "заботы". "Заботливости". Не божествам этим пользоваться, далеко не божествам. — Выходит, шанса отказаться у меня нет, — первая усмешка за утро; где-то в глубине медовых глаз мелькает неясная искра. — И не было, — совершенно серьезный тон. — Не меняетесь, адепт Сяо, — комментирует, отторгаясь от перил; мозолистая ладонь — без перчатки — касается плеча собеседника в слишком близком для бессмертного жесте. Он не отвечает на последние слова. За спиной раздаются плавные шаги, скрипят половицы, медленно подсчитываются номера дверей, пока нужная не находится — нет, не то чтобы Люмин точно знала, где коротает ночи адепт... Но каким-то особенным одиночеством веяло изо всех щелей комнаты. Сам Сяо был из него соткан. В этом они, наверное, были очень похожи — Почетный Рыцарь Мондштадта (хотя, наверное, стоит добавить "бывший" — в городе Свободы Люмин не видели уже три года) почти всегда проходила намеченные дороги в уединении; времена, когда рядом с осколком солнечной энергии, скопившейся в одном только человеке, парила неугомонная Паймон, давно остались позади. Никого поблизости нет, некому в дождливые сумерки прикрыть под пологом сосновых лесов — но жаловаться на это Путешественница никогда не собиралась. Скорбеть лучше было в одиночестве. Верить и надеяться на лучшее — тоже. Тем более... Наверное, той же Паймон гораздо лучше оставаться среди солнца и одуванчиков Мондштадта, чем бороздить просторы безлюдных гор на планере и исследовать наполовину вымершие деревни, всегда имея риск погибнуть из-за минутной неосторожности или неосмотрительности. Даже для бывшей спутницы долгой дороги Люмин хочет самого лучшего, чего не достигла сама. Им всем не нужно было связывать свои сердца с человеком, который неизбежно покинет это место, не остановится, словно вечный двигатель — больно тяжела такая связь для тех, кому есть, что хранить и оберегать, чьим путям следовать, к кому привязываться крепче-крепче. Но это не делает бывших друзей хуже. Где-то на периферии сознания раздается скрип двери, но Рыцарь уже не обращает на это ровно никакого внимания — в комнате Адепта пахнет глубокой тишиной и густым уединением, копной сухой мяты вперемешку с высокогорным цинсинь и, совсем чуть-чуть, свежим ветром; сон топит в пучине темноты, отключая восприятие окружения. Отдаленно ощущается, как осторожно ведут чужие пальцы дорожку по шраму на лопатках — свидетельству чужой смертности — и скользит на спину тонкое одеяло. Сяо застывает поблизости на долгие несколько секунд. Слышно в тишине сопение глубоко уснувшего человека; мерно вздымается контур телесный — и Адепт эфемерным касанием оглаживает светлую макушку, чтобы после неслышно покинуть собственную комнату. Чтобы вернуться туда уже поздним вечером и никого не застать. В складках одеяла мутно блестит оставленный, ослабевший за шесть лет скитаний меч — прощания у Люмин всегда были уникальными.