Колыбельная для поэта

      — А пошли на пару деньков со мной? И сказал бы кто раньше, что нерешительный ответ «ну можно» станет самой главной ошибкой в жизни Кривонищенко, то он бы никогда и ни за что не поверил. Но пока Юра смотрел в след опаздывающему на пару Рустему и пытался убедить себя, что нет в этом ничего такого, и что Люда улыбалась хорошей погоде за окном и предстоящим летним каникулам. Видавший многое и прошедший не одну вылазку на природу рюкзак валялся за кроватью, поэтому Кривонищенко пришлось потрудиться, чтобы залезть туда и вытащить его, вечером предстояла сборка вещей, но перед этим было необходимо забежать в блок к Слободину, чтобы составить список и сразу же распределить кто и что несёт. Прекрасно зная свою короткую память, Георгий кое-как отрыл в ящике среди прочей бумаги старый список, который года два назад писала завхоз перед майскими походами. Он был расписан на семь человек, поэтому надо было рассчитать продукты на двоих. Прежде чем войти, Юра постучался и, услышав «не заперто», дёрнул за дверную ручку. В комнате было всего двое — его тёзка лежал на кровати, закинув руку за голову, и читал книгу, а Рустем сидел за столом и повернулся только когда переписал последнее предложение из конспекта, любезно предоставленного Дорошенко.       — О, светлое будущее нашей поэзии, — оторвавшись от учебника по физике, Юра протянул руку, Кривонищенко недовольно фыркнул в ответ и по-мальчишески передразнил друга.       — Опять на лекциях спишь? — ещё одна табуретка появилась подле маленького письменного стола.       — Не всем же быть отличниками, — пачка тетрадей легла на правый угол стола и была придавлена стопкой учебников по профильным предметам.       — Согласен, — поддержал Дорошенко. В коридоре послышались приближающиеся шаги, дверь распахнулась и на пороге показался Дятлов собственной персоной. Он оглядел комнату, улыбнулся сидящим за столом и перевёл взгляд на лежащего.       — Парни, привет, — кивнул головой, — Юша, на пару слов, — пружины отвратительно заскрипели, Дорошенко бросил книгу, не успев заложить страницу и вылетел из комнаты. Игорь аккуратно закрыл дверь с той стороны, двое переглянулись и с ухмылкой закатили глаза. Юра упёрся локтем в стол, подбородком уткнулся в ладонь и радостный посмотрел Слободину в глаза. Рустем принял не озвученный вызов, уселся поудобнее и даже спину выпрямил. Началась игра в гляделки. Спустя пару минут честной борьбы Кривонищенко всё-таки сдался и быстро-быстро заморгал сухими глазами.       — Ты вообще что ли не моргаешь? — спросил он, пальцами потирая глаза.       — На тебя я готов смотреть вечно, — Рустем перехватил запястье, — не надо. Так ещё хуже будет, — он осторожно опустил его руку на колено, накрыл своей ладонью сверху, чтобы тот наконец успокоился.       — Та ну тебя, — отмахнулся Георгий, — я чего пришёл-то, — он вытащил из кармана измятую бумажку, развернул её, плюхнул на стол и попытался пальцами разгладить уголки, — нам нужно вот это сократить до двух человек.       — Сократить говоришь? Ну это мы умеем, — он выдернул листочек из физики, достал подточенный ножом карандаш из портфеля и принялся записывать, — человеки. Две штуки.       — Правильно «люди».       — Юрко, я математик, мне что «люди», что «человеки» — смысл тот же, — Слободин начал переписывать список продуктов, изредка поглядывал на своего парня и улыбался, ведь тот выглядел очень забавно, когда обижался на самые разные и глупые вещи.       — А валенки тебе зачем, балда, на улице июнь почти. Они даже в этом списке вычеркнуты.       — Это потому что я его и писал в прошлый раз под диктовку завхоза, — чёрточки перекрывали друг друга, закрашивая ненужный пункт. В комнате повисла тишина, Юра поджимал ноги под табуретку, разглядывал чересчур сосредоточенного Рустема и слышал лишь, как бумага шуршала по столу. Слободин несколько раз отвлекался, бросал задумчивый взгляд на потолок, бубнил себе что-то под нос, а затем вновь возвращался к расчётам.       — Я закончил, — карандаш с погрызенной верхушкой лёг рядом, перекатился туда-сюда и замер.       — Молодец, — не отрываясь от смешной чёлки, что падала на глаза Рустему, похвалил он и потянулся, чтобы зачесать тёмные волосы. Слободин не сопротивлялся, ему разве что оставалось довольно мурчать, как мартовскому коту. В коридоре вновь послышались разговоры, знакомые голоса приближались — Юша с Госей вернулись, точнее вернулся в комнату только Дорошенко, а Дятлов пошёл дальше по своим делам. Парни весь вечер собирали рюкзаки, дотошно перепроверяли всё по несколько раз, но в конце концов Рустем с облегчением выдохнул и положил сверху музыкальный инструмент — это означало, что всё укомплектовано и готово к походу. Было решено оставить баулы у Слободина, поэтому Кривонищенко вернулся к себе на легке, но перед этим несколько минут мялся на пороге, пока Дорошенко не отвернулся к стене со словами: «да не смотрю я, можете поцеловаться», Георгий едва коснулся губами щеки Рустема и, пожелав двоим жильцам спокойной ночи, закрыл за собой дверь. Георгий долго ворочался на подушке, всё думал о том, что же такого может случиться в походе, но в итоге эти самые мысли и утомили его. Парень заснул. Утром Кривонищенко вздрогнул от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо и не давал досмотреть сладкий сон. Над ним стоял и улыбался Рустик, говорил что-то про четыре утра и, как ребёнка, сначала сопроводил до ванной, а потом едва ли не сам одел и обул Юру. Сам же Юра окончательно проснулся и стал осознавать своё предназначение в жизни только в мчащейся электричке. И то, лишь под конец дороги. Место назначения он представлял смутно — это была какая-то деревушка на самом краю города, дальше шла территория соседних областей, но между всем этим были прекрасные бесконечные поля, сравнимые с широтой русской души, и смешанные леса, в которых редко встречались опушки. Пока шли, Кривонищенко читал по памяти первые стихи Есенина о кроткой Родине, Слободин слушал и время от времени перекладывал мандолину из одной руки в другую. Начинало смеркаться, Георгий глянул на часы — пятнадцать минут восьмого.       — Пора бы искать место на ночлег.       — Согласен, но мы уже пришли, — Рустем руками раздвинул свисающие ветки. Около часа у них ушло на то, чтобы поставить палатку, подготовить место для костра и притащить широкое бревно. Кривонищенко расставил две палки по бокам, положил одну как перекладину, предварительно подвесив на неё котелок с водой и полез в рюкзак за макаронами. Юра смотрел, как вода, закипая, пузырилась, и улыбался. В нескольких метрах от него слышался стук топора — Слободин взмахивал топором, разрубая очередное полено.       — Руся, пойдём ужинать, — мерно помешивал ложкой уже сварившиеся ракушки.       — Иду, — захватив с собой дрова, отозвался парень. Готовил Георгий не хуже девчонок, да и Рустем не был слишком привередливым, зато был очень голодным и уставшим. Он медленно пережёвывал гарнир и наблюдал за тем, как, склонившись над блокнотом, Кривонищенко что-то записывал.       — Юрко, выпрями спину, а то будешь как конь шахматный, — ложка стучала о стальные края посуды, — стихи опять свои пишешь?       — Пишу. А тебе что-то не нравится? — он поднял голову и смотрел на Слободина, мысленно подбирая рифму.       — Меня всё устраивает. Юра Дорошенко недавно из библиотеки притащил какой-то старый сборник стихов и даже посмотреть не даёт.       — А это что ли… любовная лирика девятнадцатого века.       — Фу скукота какая. А ты-то откуда знаешь?       — Так я и посоветовал.       — А ты сдавал зачёт Палычу?       — Нет ещё, но я очень надеюсь, что он поставит мне автомат и я благополучно смогу избежать страшной участи. А что?       — Да Юрка ходил к нему уточнить что-то, так тот его за «глупые» вопросы, — пальцами в воздухе показал кавычки, — отчислить грозился. Кривонищенко угукнул в ответ и вернулся к работе, вся строчка почему-то поехала по совершенно другому размеру, сбила поэта с нужной мысли, теперь в голове крутилась лишь одна фамилия — Дорошенко. И с чего это Слободин заговорил о своём соседе?       — Ой, а ещё Юрка… — не успел договорить, как в него прилетел смятый кусочек вырванной из блокнота бумаги.       — Юрка да Юрка… у нас что других тем что ли нет? Или на этом Дорошенко свет клином сошёлся? — Георгий вскочил на ноги. Его душу разъедала непонятная обида и плохое чувство собственности, подавить которые оказалось достаточно тяжело. Но накал спал быстро, и поэтому сейчас он просто стоял над Рустемом, скрестив руки на груди.       — Ты сейчас обиделся или ревнуешь? Или всё вместе?       — Тю, да больно ты мне нужен, — Юра опустился рядом, будто случайно коснулся плечом. Слободин достал из-за спины мандолину, начал дёргать за струны и прислушиваться, настраивал инструмент и не спеша распевался. Кривонищенко уткнулся лбом в плечо Рустема и прижался ближе. Слободин перебирал в голове все возможные варианты что же можно было сыграть и остановился на том, который выучил совсем недавно. Пальцы перебирали струны, парень несколько раз промычал, пытаясь подстроиться под нужный ритм.       — Ой у гаю, при Дунаю соловей щебече, — протянул он. Георгий прикрыл глаза и ему сразу вспомнился дом в Донецке, семья и такие же большие поля с тихими речушками. Тепло приятно разливалось внутри, на последних строках он почти заснул, но Слободин, унюхав какую-то пыльцу, чихнул так, что его наверно было слышно в ближайшей деревне.       — Руся! — вздрогнул Кривонищенко.       — Я для него старался, песню новую выучил, а он Руся да Руся, — обращаясь в пустоту, горестно вздохнул музыкант. Рустем задумался, разглядывая примятую траву под своими ногами, а потом почувствовал робкий поцелуй в щёку и резко повернулся. Юрко даже отпрянул немного от испуга, но увидев, как счастливо загорелись глаза парня, придвинулся ближе, на пару секунд лишь остановившись в сантиметре от лица Слободина, тот склонил голову в сторону и сам прижался губами к губам своего парня.       — Как же это всё-таки романтично, — размышлял Рустем, лёжа на коленях у Юры, — Геш, а почитай свои стихи?       — Сколько ещё вариантов сокращения моего имени ты знаешь? — улыбнулся Кривонищенко, пальцами перебирая мягкие волосы, — Ладно, почитаю. Солнце уже давно село за горизонт, полностью уступив права ночи, что усеяла тёмно-синее небо яркими звёздами. Сосновые поленья трещали в костре. Сверчки стрекотали между собой о любви. Слободин засыпал под мелодичный голос, что раскрывал душу через стихи собственного сочинения, и думал, что большего пожелать он не мог. Да ему и незачем.

Соловей щебече Він свою всю пташину До гніздечка кличе