***
После очередной ссоры с Джоном, который, разумеется, делает вид, что ничего не произошло, Сэм три дня ходит как в воду опущенный. Всё выходит так глупо: Сэм наступает на свои же грабли, закопанные в саду. Очередной алкогольный загул отца, очередная попытка его остановить. Не стоило и пытаться. Первые сутки он, в основном, проводит в номере, выходя лишь подышать на часок, когда отец снова просыпается глотнуть чего-нибудь горячительного. Сэм думает, он сам виноват, надо было не останавливать его, пусть Джон искал бы себе приключения на голову или, извините, задницу. Но знает, что ни он сам, ни Дин его бы не простили — особенно за Детку, если бы он её разбил (как было с прошлой машиной: в хлам, даже на металлолом не сдать, а отец целёхонек, небольшое сотрясение и почти компрессионный перелом позвоночника — но жить и ходить будет, сказали тогда врачи). И надо же было Дину уехать на свой рок-фестиваль именно сейчас! Сэм говорил ему, будто предчувствуя, просил с собой взять или хотя бы не бросать здесь, да ещё и зная, что у младшего с отцом отношения накаляются с каждой минутой. С другой стороны понять можно: сбежать от этого как раз и хотел, надоело. На второй день после ссоры Джон уезжает на дело (что доподлинно известно лишь из короткой записки на грязном клочке бумаги — как обычно: ни извинений, ни покаяний, — и на том спасибо), и Сэм остаётся один. Ему необходима эта тишина, этот пустой день, чтобы разобраться в мыслях и нарыдаться всласть, без свидетелей. Не то, чтобы он не ревел прямо после потасовки — ревел, конечно, вбежав в ванную и, схватив полотенце, уткнувшись в него лицом, да так плотно, чтобы и звука не было слышно, — Джон бы рассвирепел и рад был: довёл-таки пацана, так держать. Сэм не маленький уже, но обиды от этого не меньше. Он проводит в ванной часа два, то и дело останавливая полок слез силой воли, которой хватает на пару минут. Круг замыкается в начале. Слезы не прекращаются и на следующий день. Но они уже просто тихонько скользят по щекам — даже сдерживаться не приходится, он почти их не замечает. Сэм уходит в себя, в какой-то призрачный мир, и даже книга по искусству не помогает отвлечься. Он просто ничего не хочет и не знает, не представляет, что делать и как быть. Ему восемнадцать — и без образования ему грозит лишь участь отца (охотника-пьяницы) или бариста-официанта в каком-нибудь дешёвом кафе. Сэм кристально чисто осознаёт, что ему не выбраться. Поступать в колледж поздно, не успеет собрать документы — все сроки на исходе, — хоть он и набрал хорошие оценки на экзаменах. Его существование не имеет смысла и конечной цели — и как же так жить? Единственное, в чём он уверен: ему нужен Дин. Его руки, за которые можно схватиться, его плечи, на которые можно опереться, он весь, вечно вытаскивающий Сэма из передряг, крепко держащий на поверхности, дарящий смысл и воздух, защищающий от всего мира.***
Дина все три дня — два из них в дороге — преследует назойливое, словно зубная боль, чувство тревоги. Оно бьётся под рёбрами коброй, свивается вокруг внутренностей и отравляет мысли. Зря он уехал, оставил Сэмми, позволил себе — впервые за всю жизнь — сделать что-то для себя. Ему уже не в кайф никакая музыка, отбитые рокеры и кричащие фанаты. Он хочет домой, к брату. Дин замечает синяк у него на запястье прямо в день приезда. Странно и забавно то, что Сэм его не видел — а то бы замазал, скрыл — ни к чему кому-то знать. Брат — это, конечно, другое, но расстраивать его не хочется. — Откуда? — Дин кивает на его ладонь. Они ужинают на кухне едой на вынос, которую принёс старший, плотно соприкасаясь коленями, — в чём, конечно, повинен размер стола. Сэм косится на свою кожу, будто впервые видит, и совершенно честно пожимает плечами. — Я правда не знаю, Дин. Брата не проведёшь. Сомнение закрадывается к нему сквозь маленькую временную щель между тем, как Сэм пожимает плечами и произносит фразу — он что-то скрывает. Он не заметил, как появился синяк, но знает, что (или кто) может быть этому причиной. Дин касается его руки почти невесомо, очерчивает подушечкой большого пальца фиолетовый синяк на сгибе, таком хрупком, тонком, изящном — не чета его грубой ручище. — Это он? — грозно, до жути металлически спрашивает старший. Сэм смотрит в тарелку. Ему нечего сказать. Дин сжимает зубы, кивнув самому себе, будто что-то решив. Сэм, конечно, идиот, но сам себе синяков никогда не ставил. Всё очевидно, даже допрос не нужен. Его ладонь исчезает под столом так же невесомо, как и появилась. Сэму почему-то становится безмерно грустно от того, что брат больше не держит его за руку. Хотя жалости ему сейчас хочется в последнюю очередь.***
Сэм теперь носит огромный свитер изо дня в день — у него длинные широкие рукава, позволяющие скрыть жёсткое прикосновение отцовской руки. Только он знает, что ни он, ни Дин на это не ведутся. Забыть не получается ну никак. Дин встаёт теперь ни свет, ни заря, уезжает куда-то и возвращается до того, как просыпается Сэм. Старший как-то уговаривает отца заплатить за этот номер на две недели вперёд и остаться, придумав какой-то несуразный повод — найденную стажировку ровно на две недели, за которые он сможет стать настоящим механиком и подзаработать денег. Джон ворчит, что Дин и так всё умеет, у него же учился, но слово «сертификат» вроде как затыкает ему рот, и Сэм удивляется этому чуду. Отец уезжает один, вынося свой вердикт: быть готовыми через четырнадцать дней. Без задержек, иначе оставит на обочине. «Обочине жизни, — кружится в голове Сэма, — мы и так там».***
Ровно двенадцать дней проходит в спокойном ритме. Сэма никто не трогает, он спокойно спит, много читает, слушает музыку, готовит еду, выходит на прогулки и тянет с собой Дина. Они устраивают пикники у маленького городского пруда, ловя последние летние тёплые деньки, гладят щенков, пьют пиво и смотрят дома старые фильмы по телеку. Сэм кладёт голову брату на колени — как в детстве — и смотрит на проплывающие облака. Дину ужасно хочется прикоснуться к нему: острота юности так идёт его лицу — яркие, мерцающие, словно звёзды, глаза, бледная мелованная кожа, глубокие ямочки на щеках, растрёпанная шевелюра. Он завороженно касается пальцами самых кончиков его волос — незаметно и вскользь. А у самого сердце замирает на целую минуту. Убрав руку подальше — скорее от греха, чем от брата (если это не одно и то же), — Дин воспроизводит свой максимально уставший и недовольный голос и ноет, что у него затекли ноги, и Сэм мог бы найти подушку получше. Младший игриво хмыкает и говорит: «Лучшая подушка — это твоё плечо». И, не дав брату ответить, вспархивает с места и бежит к пруду, остужать нагревшиеся на солнце лодыжки. Дин со счастливой, теперь не скрываемой улыбкой наблюдает за ним несколько бесконечных минут. Видеть его рядом с собой — беззаботного и свободного — вот ради чего он живёт. И как он мог об этом забыть?***
— Зачем ты соврал отцу? — Сэм заставляет себя сказать это слово, хотя в голове чуть ли не разрывается петардами «Джон» или «мистер-сэр-Джон-Винчестер». — Сэмми? — Дин удивлённо сдвигает брови. — Не понимаю, о чём ты. — Дин, зачем мы здесь? Эти каникулы — лучшее, что было у нас за всю мою жизнь. Дин коротко улыбается. Сэму от этой улыбки становится грустно. В ней кроется что-то тайное, веет холодом и тоской. Загадку за этими губами разгадывать не хочется, словно ответ на неё уничтожающ и разрушителен. — Я правда занят кое-чем. Это связано с нашим будущим. Позволь мне всё уладить, хорошо, младший братец? Сэм измученно, сдаваясь, качает головой. Из Дина не вытянуть правды, если он того не захочет. Братец медвежонок [1]. Он примощается у его бока и прислоняется щекой к плечу, словно выщербленному по его эскизу, они смотрят «Бэтмена» с Джорджем Клуни и Алисией Сильверстоун [2] по телеку, обложившись натыренными в супермаркете чипсами и газировкой буквально с ног до головы.***
На тринадцатый день к ним в дверь впервые стучат. Уверенно, недолго, но выжидающе. Открывать идёт младший, Дин принимает водные процедуры вот уже полчаса. — Сэм Винчестер? — на пороге стоит долговязый, подтянутый курьер в рубашке с эмблемой FedEx-a [3]. — Да? — реплика неосознанно звучит вопросом. И будь Сэм на месте этого парня, обязательно сострил бы: «Вы точно знаете, кто вы?». — Вам ценное письмо, распишитесь вот здесь. Сэм машинально ставит закорючку на каком-то бланке. Парень вручает ему конверт, с вымученной — это заметно — рабочей улыбкой желает ему доброго дня и, развернувшись на носках, удаляется. Сэм закрывает дверь и тупо смотрит на свои руки, держащие огромный крафтовый конверт. Из транса его вынимает Дин, случайно хлопнувший дверью ванной, младший резко дёргается, чуть не уронив полученную реликвию. Воздух становится плотным, густеет и застревает в лёгких. — Ты знаешь, что это, Дин? — Сэм протягивает ему конверт, и свои длинные руки, и в придачу себя — забери, объясни, поддержи, я твой. У Дина глаза загораются, вспыхивают. Но лицо остаётся непроницаемым, сдержанным, чертовски скульптурным. — Полагаю, почта? Реклама? Мне-то откуда знать?! — он залихватски закидывает полотенце себе не плечо, собираясь пойти на кухню, всеми силами поддерживая свой беззаботный образ. — Пришло на моё имя. Курьер доставил. Винчестер останавливается. Дело важное. Раз курьером, значит, всё выгорело, они не стали бы так тратиться на отказ. — И что там? — Дин старается сделать голос как можно спокойнее, хотя сердце в груди желает убежать куда подальше. — Не знаю, но… здесь секвойя [4], — младший мечется взглядом по конверту, на секунду поднимая взор на брата, мол, понял, о чём я, Дин? Секвойя. — Это какая-то ошибка. Я ведь никуда не отправлял свои документы. Надо позвонить в службу доставки, вернуть курьера. Это же… — Открой, — ладонь брата ложится на его предплечье в успокаивающем жесте. Он твёрдо смотрит ему в глаза. У Сэма дрожат пальцы, и он режется о бумагу, шикнув, а потом застывает взглядом на белом листе. — Этого не может быть. Это же шутка… Дин?! Если это твои проделки, то не смешно, я не понимаю, я не люблю такое, ты же знаешь, это жестоко, это… Ладонь Дина поднимается к его щеке, выискивая внимания. — Так, значит, тебя взяли, — выдыхает старший утвердительно. Гири на весах его сердца уравновешиваются на несколько мгновений полного счастья. Но сторона одиночества и потери тут же отягощается на пару килограммов. — Как ты это сделал? — Сэм знает, все сроки прошли, никто никогда не делал никаких исключений ради незнакомого бедного парня из Канзаса. — Просто я — Дин Винчестер, — широкая улыбка озаряет его лицо. Сэм не сдерживается и также широко улыбается в ответ, а потом обнимает его так крепко, словно сама судьба кидает его в ладони брата. — Спасибо, спасибо, спасибо, — шёпот младшего то сбивается на еле слышный, то крепчает. Дин впитывает его эмоции кожей, всем телом, всеми органами чувств, записывает на мысленную плёнку, чтобы прокручивать её после, особо тёмными ночами. — Ты всё сделал сам. Не я же сдавал экзамены, ботаник! — пытается шутить, всё ещё. Бесполезно. Гордость за брата и тепло от того, что он тоже смог поучаствовать в его судьбе, прорываются в интонации, заглушенной братским плечом. Он смог, выполнил свою работу: защитил Сэмми. От их мира. От их жизни. И от отца. Дин думает, они не расцепятся. И Стэнфорд получит вместо одного блестящего студента недо-близнецов, покалеченных, ненормальных, сросшихся. — Мы пойдём отмечать или так и будем изображать одну из картин твоего Пикассо [5]? — Младший отодвигается, чтобы видеть его лицо и удивлённо на него смотрит. — Да-да, я тоже иногда читаю твои книги. Сэм улыбается, снова, искренне и так очаровательно. А потом — о Господи — вдруг чмокает его в щёку, немедленно заливаясь румянцем. Дин готов провалиться сквозь землю, но не признать, что отдал бы всё за ещё одно такое мгновение.***
— Завтра приезжает отец… — Знаю, — бурчит Дин. — Но то завтра, Сэмми. Давай не будем сегодня об этом? Они лежат на одной кровати, на которую завалились, придя из кафе, буквально с порога, даже на разуваясь. Они оба так счастливы обсуждать шикарное будущее, открывшееся перед младшим, что забывают обо всех приличиях на свете. Сэм, видно, машинально, присваивает себе Диновы руки — будто своих мало — и чертит по ладоням и костяшкам затейливые линии, пребывая в глубокой задумчивости. Старший думает, что он давно присвоил себе его всего — вместе с душой и сердцем. Дин не упускает ни секунды, ни одного дребезжащего движения, ни одного колыхания воздуха вокруг брата. Приближающееся завтра страшит его расставанием. Сэм чувствует то же самое: окрылённый наполовину. С одним крылом далеко не улетишь, нужны оба. И он на сто процентов знает, у кого второе. Но знает также, что брат с ним никуда не поедет. Коллаж Дин плюс колледж не складывается в одно изображение. Это до жути противоестественно. Сэм мягко, медленно бодается в его висок, сталкивается носами и — о боже, этими губами близко-близко — произносит: — И как же ты без меня? Дин замирает, боится и слова сказать, сорваться, натворить непоправимого. Воздуха в лёгких вдруг не хватает. Он сам не знает, откуда это тягучее желание его поцеловать. И понимает, как они выглядят: два взрослых парня, обжимающихся на кровати. Дин призывает всю свою волю и сдержанность, и, пропустив волосы Сэма сквозь пальцы — впервые так явно и медленно, — тихо шепчет: — Я всегда буду рядом, — и оставляет поцелуй на его переносице, исчерпывая всю свою возможную нежность. Будто это не младший ему нужен, а наоборот, будто бы Сэм спросил «как я без тебя?», вопрос и подразумевал эту двоякость — вот Дин и ответил на него по-своему. Мол, знаю, тоже будешь скучать. — А теперь выбирай, юный первокурсник, Бондиана или «Звёздные войны»? — усаживается на кровати Дин, откинув одну руку для Сэма — тот немедленно пользуется его добротой, пробираясь в очередные объятия и отвечает, только удостоверившись, что рука брата покоится на его плече: — Ты ещё спрашиваешь? Они до четырёх утра смотрят сагу о пребывании Силы и так и засыпают, склонив головы друг к другу, словно полевые колокольчики.***
Джон приезжает за ними в полдень. Светит почти осеннее солнце, блестит бликами по краям кружек, высвечивает зайчиками яркие веснушки и круги на коже. Их немногочисленные вещи собраны, братья сидят за столом, словно всё, как всегда. Только звенящая тишина в ушах Сэма говорит об обратном. Ничто уже не как раньше. Он — студент, он уедет в колледж, он бросит охоту, его перестанет бить отец, а Дин… Дин останется один на один со всем этим их грёбаным пыльным прошлым, для него всё останется прежним, кроме отсутствия брата. Почему-то это глазирует счастливые, наливающиеся яблоками, радостные эмоции, жжённой карамелью. Во рту становится горько. Сэм дёргается от любого малейшего звука. Дин делает вид, что не замечает, хоть и сам ждёт прихода отца, из последних сил пытаясь не свихнуться. — Я ему скажу, окей, Сэм? Не говори ни слова, идёт? Младший кусает губу и несколько раз кивает. Ему так страшно, что сбежать хочется, ноги так и идут вскачь, отбивают тихий ритм. Ему страшно за Дина, ведь брат всё возьмёт на себя. А если отец запретит? Сэм даже не знает, кто из них двоих тогда будет страдать больше. Мысль, что Джон может вновь избить его, посещает младшего раз в десять минут, но это его не пугает, он готов отправиться в путь хоть с переломанными костями — лишь бы подальше отсюда. Но если он попробует тронуть Дина… Сэм не уверен, что сможет сдержаться. Он не станет просто смотреть, как бы Дин ни просил не вмешиваться. Сэм упрямо убеждён, что поедет в Стэнфорд вопреки всему. Брат ему даже билет на автобус купил. Такие деньги и старания не должны пропадать зря. Он не позволит отцу всё испортить. Джон встречает новость зло и смешливо. Но твёрдости Дина позавидовать можно, он повторяет ещё и ещё раз — для особо непонятливых, будто рапортует о проведённых действиях на посту. — Ну-ну, — бросает отец недовольный взгляд на старшего. Его реплика так издевательски звучит, словно он сомневается в умственных способностях не то что младшего, но обоих своих сыновей. «Яблочко от яблоньки, папа», — хочется съязвить Сэму в ответ. — Жду тебя здесь через час. Ни минутой позже. Он выходит из номера и напоследок Сэму остаётся лишь его грузный образ, пропущенный через пыльное оконное стекло. Джон с ним даже не прощается. И даже не смотрит.***
Дин провожает его на автобус. Снимает спортивную сумку со своего плеча, отдаёт владельцу — так обыденно, слаженно — младший принимает её, как пушинку, левой ладонью. Официальное рукопожатие — ничего, что бы описывало их общение прежде, но взгляд… Сэм тонет в этой нескрытой любви и нежности, тоске и твёрдом решении отпустить. Младший забирается по ступенькам в автобус, предъявляет билет и, обернувшись, почему-то надеется увидеть удаляющуюся спину брата, но тот стоит на месте, приклеенный клеем минутка (минутка уходящего почти поезда) — мгновение, растягивающееся на века. Сэм бросает сумку и спрыгивает вниз по ступеням — прямо к нему на шею, ему плевать, как это по-детски выглядит. Они не расставались все его восемнадцать лет. Такое происходит впервые. Брат для него первый — во многих смыслах, и, главное, — единственный. Руки Дина обнимают его в ответ — и у младшего по спине бегут мурашки, ведь от этого родного тепла необходимо отказаться. — Звони мне, Дин, хоть изредка, напоминай, что ты ещё жив. — Конечно, Сэмми, буду приезжать каждые каникулы. Кто же откажется позависать со суденточками? — Придурок. — Сучка. — Опоздаешь к отцу, и он тебе голову открутит, — пытается спрятать за серьёзностью голоса эмоции Сэм. — Не сядешь в автобус — и застрянешь со мной ещё на восемнадцать лет. Младший Винчестер повинуется. Весомый довод. Вот только для чего? Остаться бы — притягательная перспектива, если исключить охоту и отца, а они с Дином неотделимы, да и мечты о великолепном будущем юриста манят слишком игриво. Сэм разжимает ладони. Снова стекло — автобусное, начищенное, почти невидимое — и образ родного человека, превращающегося в маленькую точку — всё, что остаётся младшему Винчестеру напоследок. Слёзы он проглатывает раньше, чем те успевают добраться до глаз.***
Они не видятся четыре года. Сэм вязнет в учёбе, законах, латыни, заводит себе девушку. Дин утопает в охоте, порохе, крови, бензине, металле и пишет редкие однотипные смс. Он не приезжает ни разу, несмотря на обещания. Он даже не звонит. Сэм не понимает эту перемену. Он слишком привязан к брату, у обычных людей такое называется зависимостью, одержимостью. Ему плевать. Однажды, спустя полгода с поступления, почувствовав себя одиноким, младший набирает знакомый наизусть номер. Напарывается на автоответчик и наговаривает в него всякой чуши — он даже не пьян, это всего лишь стресс. Сэм говорит, что Дин сам его отправил сюда, а теперь почему-то словно в чём-то винит. Это несправедливо. Он говорит, что скучает, так скучает, что скулы сводит, и плевать, как по-девчачьи это звучит. Он говорит: «Дин, ты нужен мне, знаешь… Ты обещал быть рядом. Я знаю, что ты делаешь: хочешь оградить меня от своего образа жизни, от монстров, хочешь дать мне шанс жить нормально, ты уже его подарил, к чему остальные жертвы? Я знаю, что ты также скучаешь, может, даже больше, но не признаешься никогда, упрямец. Может, ты приедешь, узнав, что я завалил экзамен и стал наркоманом? Так я смогу тебя увидеть? Так вот, Дин, я за…» Щелчок переключателя заставляет его замолчать. В трубке тишина, но на звонок ответили. Наконец-то ответили! — Дин? Дин, я знаю, что это ты. Я. чувствую. Я пошутил при наркотики. Я просто хотел услышать твой голос. Не буду звонить, если ты не хочешь. Пиши мне раз в месяц, в порядке ли ты. Это всё, о чём я прошу. Пожалуйста, береги себя. Я… Короткие гудки. Сэм сглатывает. Наверное, брат прав. Бессмысленно распалять сердце, если оно будет лишь томиться и тлеть.***
И когда Дин появляется в его жизни снова — живой, настоящий — Сэм даже не знает, как реагировать. Он от него отвык. Но внутри всё дрожит, дребезжит, трепещет — от руки брата на предплечье, от его «Сэмми», от его яркого взгляда, от голоса, от присутствия. Сэм заглушает этот назойливый звук законами на латыни, историческими фактами и мыслями о Джессике. Поиски отца затягиваются. Дин упрямо умалчивает, что приехал за Сэмом — вернулся — не только из-за Джона, и не ради него. У него то и дело почти соскальзывает в движениях, мимике, речи пропитанная тоской забота. Он сдерживает её речной плотиной. Но, глядя на Сэма, такого взрослого, серьёзного, в этих его костюмах — почти адвоката — он невольно сожалеет, что всё это упустил: тёмные, длинные вечера после занятий, поедание бургеров наперегонки, шутливые споры, игры с проверкой знаний, валяясь на одной узкой кровати, сон под утро с выскальзывающим из пальцев учебником, ночные вылазки за пивом и то, как он мог прокрадываться к брату через окно, словно грёбаный Эдвард Каллен. Фейерверк юношеских эмоций так и бьёт током по самым нервам. Напряжение между ними, шириной в пропасть четырёх лет, растёт. Сэм не спрашивает, что делал Дин все эти годы, как выжил и почему ни разу не навестил. Обида, созревшая в огромный колючий каштан, закаменела уже давно, ему нечего выяснять, нечего проводить расследований. Он брату потребовался только как помощник в поисках отца, а значит, чем быстрее им посчастливится его найти, тем скорее Дин снова исчезнет. И Сэм даже не в праве его винить. Он подарил ему новую жизнь, будущее, карьеру, невесту. Младший не знает, как ему отплатить — возможно, молчание — неплохая монета. Они разговаривают мало, не смотрят друг другу в глаза, избегают телесного контакта — по сравнению с юными годами, когда понятие личного пространства отсутствовало, — и ни один не идёт на уступки. Словно им есть, чего стыдиться или что скрывать. Выяснять отношения — это не про них. Молчание, принятие, домыслы, выливающиеся в ссоры, — предпочтительней и проще.***
Они снова выходят на охоту («Под руку подвернулась, ну не можем же мы глаза закрыть, Сэм!»), ищут логово оборотня в каком-то захолустном лесу. Стоит поздняя осень, и Сэму холодно даже больше от страха — нервов — ведь он так давно не брался за дело. На Дине кожаные перчатки — не отцовские (что радует) — и он, подмечая, как брат потирает руки, то и дело отдаёт их Сэму. Тот протестует, и, отогревшись, возвращает их старшему. Такой обмен — первая и относительно милая, тёплая реакция друг к другу за последнее время. Почти телесный контакт долгого рукопожатия. Почти. Ладони Сэма мурашками посылают импульсы к его сердцу, но ему некогда об этом думать, это всего лишь тепло — не более. Старший в себе теперь ещё больше, чем раньше. Словно связал душу тугими канатами. Но прежний уютный огонь и забота прорываются, хотя, может, они брату и не нужны вовсе. Четыре года копил, запасал, надо пустить в употребление, лучше мелкими дозами — так незаметнее. Перчатки, похлопать по плечу, позволить убить оборотня, подстраховать — конечно же, после похвалить и подарить улыбку. Это ведь целый план, по которому он медленно следует. Сэм на пассажирском сидении — так близко, так непривычно. Когда водил отец, он всегда сидел сзади. Третий лишний. И кто им оказался теперь? Младший самостоятельно выкручивает музыку погромче и дёргается, как марионетка — ей-богу брата подменили, думает Дин. И смеётся, смеётся громко и искренне, одной рукой ведя машину, а второй пританцовывая в такт барабанов. Дин ловит ошалелый, счастливый, блестящий взгляд брата — впервые за почти пять лет убившего монстра — в свете проскальзывающих уличных фонарей и думает, что у них за жизнь такая, раз они радуются убийству.***
Следующим утром Сэм собирается к Джессике: День благодарения, нормальная семья, праздники. Дин не останавливает, не перечит, молчаливо позволяет уйти. И даже с отчаянной надеждой, что не вернётся. Два дня проходят более чем ужасно. Старший себе места не находит. И не представлял, что так накрыть может за два дня разлуки, не думал, что после четырёх лет выдержки справляться станет получаться только хуже. Ему не хватает физического присутствия Сэма, его плеча, еле касающегося его за столом, бормотаний во сне с соседней кровати, его дыхания — что уже перебор. Чувства скребутся по внутренностям так, что пропадает аппетит. Сэм возвращается, опечаленный и задумчивый, не такой, какой должен вернуться с праздников отдохнувший человек. Дин поднимает брови, но молчит, поприветствовав его громким «Хей» и уткнувшись обратно в ноутбук, — словно он что-то полезное там делал. Ага, как же. Дин чувствует на себе его взгляд, примагниченный, неотрывный — и внезапно боится глаза поднять. — Что-то случилось? — наконец спрашивает он. У Сэма такое серое, почти графитовое лицо, словно кто-то умер. Старший надеется, что это не так. — Скажи, что скучал по мне, — более чем тихо просит Сэм. Дин замечает плохо скрываемую, предательскую вибрацию в его голосе. — А праздники, я смотрю, удались. Сэм, тебе надо проспаться, тебя два дня всего не было, ты чего?! — скалится старший, пряча беспокойство меж рёбер. — Я не только про эти два дня. Всё равно скажи, — Дин вдруг с тревогой подмечает, какой брат — нет, не худой — тощий и как у него руки, словно плетьми висят от бесконечного бессилия. — Сэмми? Младшему хочется прокричать: «Мы не виделись четыре года, ты пропал, исчез, бросил меня, я отвыкал от тебя, я научился, у меня своя жизнь — и тут снова ты! И знаешь, что, черт возьми?! Мне спокойно лишь рядом с тобой, понимаешь?» Но выдыхает вслух лишь конец фразы, словно брат остальное должен понять и так, знать, чувствовать: — Я думал, съезжу к Джессике, и это пройдёт. Не вышло. Сэм даже сам не может определить, что именно за «это» должно было исчезнуть. Любовь? Привязанность? Стальная цепь, сковавшая воедино их души? Морской узел, связавший его сердце с сердечком Дина? Старший выдыхает весь скопившийся в лёгких воздух — он будто ему и не нужен. И закусывает губу, словно пытается остановить вылетающие слова. «Ты был прав, по телефону, четыре года назад. Я хотел, чтобы ты жил нормальной жизнью, чтобы стёр из неё меня, папу и монстров. Я не должен был тогда оставлять тебя одного и валить в соседний штат на сраный фестиваль, до сих пор простить себе не могу, я должен был вытянуть тебя из этого болота, вытолкнуть ценой своей жизни, если потребуется — так, собственно, и вышло. Я держался, долго держался, но в самом конце сдался, не смог. Не смог без тебя». На выходе превратилось в короткое: — Прости меня. Да, выяснение отношений и «сопли» — это явно не про них. — Мы, видимо, ненормальные, — сокрушённо мотает головой младший, но, несмотря на это, чувствует, как что-то неимоверно тяжёлое, словно снежная лавина, скатывается с его плеч. — Напрочь отбитые. — Ага. — Чудненько, — Дин произносит это без улыбки, но на душе становится легче. Не до предела, но ощутимо и приятно. — Иди сюда. Он раскрывает объятия, как прежде — широко, ласково, бесконечно. И Сэм, прижавшийся к нему, словно заменяет какую-то потерянную давно деталь его организма. Дин теперь дышит полной грудью, наконец приходит в равновесие, опираясь о брата, взлохмачивает носом волосы младшего и касается губами виска. Нежность встаёт непробиваемой стеной между ними и внешним миром. Так верно и так необходимо. Сэм хватает его за руку — снова пропускает по венам это ощущение жизни, нужности, спокойствия — и ловит взгляд брата: они оба зашуганные, потерянные в бессмысленности бытия, жаждущие опоры, понимания, присутствия. — Больше не отпускай меня, — просит Сэм.***
И Дин не отпускает, ведь через неделю Джессика погибает в огне.